Александр Экштейн - Лунные бабочки
— Все, ты понимаешь, Максимыч, — устало обвел рукой Захар Георгиевич горящее пространство своей собственности, — все медным тазом накрылось.
— Ну что поделаешь, Синявский, не хлебом единым жив человек. Новый дом построишь, Захар, еще лучше этого.
— Крышу три дня назад заменил на новую, — не слушал участкового озаренный всполохами пожара Синявский. — Черепицей стокгольмской покрыл.
— Страховку получишь, государство поможет. — Иван Максимович, увлеченный своими профессиональными задачами, не замечал, что несет какую-то ахинею.
— Поросята сгорели на хрен. Куры, — стал перечислять сосед под звуки сирены приближающейся пожарной машины, — полыхнули ясным пламенем. Баня, — по щеке Захара Георгиевича поползла слеза, — бревенчатая, новая, одно бревно сто пятьдесят рэ, словно свеча восковая истаяла. Кролики мышастые, сорок особей, ошашлычились, и телевизор «Панасоник», — по-настоящему заплакал Синявский, — ляпнулся…
Старший пожарного расчета, хорошо знавший Ивана Максимовича, направился к нему.
— В доме чей-то труп обгоревший, — сообщил он участковому.
— Вот, — покивал головой опустошенный горем Синявский, — папа, простая душа, скрематорился.
— Ты! — опешил Иван Максимович. — Ты! Козел! — окончательно впал в ярость участковый, ибо теперь волей-неволей пожар попадал из простого бытового происшествия в разряд ЧП, повлекшего за собой человеческие жертвы. — Куры, гуси, лопата новая! — передразнил он Синявского. — Скотина бессовестная. Отца родного даже и не вспомнил, а он же в тебе, я помню, души не чаял!
— Прошу вас, — Захар Георгиевич посмотрел почему-то на пожарного, — застрелите меня для полного счастья.
5
Пожар, Синявский и показавшая свой звериный оскал проблема отцов и детей омрачили настроение Ивана Максимовича настолько, что он перестал замечать майское утро, трепещущее вокруг уже утихомиренного пожара. Он решил не усугублять свое состояние и отложить расследование на завтра. Он знал, что Колесо и Юморист вот-вот должны уйти в армию, они уже получили повестки и даже остриглись под ежик. «Пусть идут и служат, — решил Иван Максимович, направляясь к дому. — Стране два лишних зэка ни к чему, а вот солдаты не помешают». Он вошел во двор, открыл ворота на улицу, сел в салон своего нового скандинавского друга и подумал: «Отгоню Славке, пусть сегодня покатается, перед девушкой своей покрасуется…»
Сначала Иван Максимович услышал крики людей, на балкон которых посыпалось стекло, а затем гантель, пробив лобовое стекло «вольво», ударилась о спинку пассажирского кресла и упала, комфортно устроившись, на сиденье рядом с водительским местом. «Ага! — не обратил внимания на ранение автомобиля Савоев-старший, доставая из подмышечной кобуры свой «ПМ». — На Славку кто-то напал в квартире». Гантель он узнал сразу, это были его гантели. Слава Савоев просто перетащил их к себе в квартиру. Выскочив из автомобиля, Иван Максимович с пистолетом в руке, в кроссовках, свитере и старых тренировочных штанах с пузырями на коленях побежал вокруг дома к подъезду сына. На его голове была фуражка, в которой он всегда ремонтировал свой «жигуленок», а левая щека была в саже, вольно и густо летавшей вокруг покинутого им недавно пожара. Навстречу бегущему Ивану Максимовичу вывернул из-за угла вышедший выгулять свою собачку породы московский дракон заведующий автобазой номер два Дыховичный, которого Иван Максимович, на свою и его беду, не знал в лицо. Дыховичный был в штанах от полосатой пижамы, в пиджаке от Либрена за две тысячи долларов на голое тело и резиновых калошах на босу ногу. От шести до семи часов утра таганрожцы обычно не следят за стилем в одежде, что, собственно говоря, и является стилем, который, кстати, очень хорошо был описан городским модельером Сашей Смагиным в местной газете «Таганрогская правда» и который он назвал «жлобоватым эстетством допрезервативного периода»…
Увидев бегущего Ивана Максимовича, Дыховичный вдруг во весь голос заорал и, теряя на ходу калоши, стал убегать от него с такой скоростью, что вышедшая вместе с хозяином маленькая собачка породы московский дракон летела за ним на поводке, словно воздушный змей, и мелодично-придушенно повизгивала.
Все-таки есть в действии, превращающем мелкие случайности в непреложный факт закономерности, великая тайна бытия. Раздосадованный Слава вскочил с пола и кинулся к разбитому гантелью окну, моля Бога, чтобы она не упала кому-нибудь на голову. Из окна ничего не было видно, и он выскочил на балкон, откуда сразу же увидел спринтерски бегущего с визжащей крошечной собакой на поводке соседа Дыховичного и преследующего его с пистолетом Макарова в руке Ивана Максимовича. «Ах ты, сука, Дыховичный! — бросился Слава Савоев к двери квартиры, понимая, что дорога каждая секунда. — Хочешь избежать возмездия, коррупционная морда». Слава как был, босиком и в длинных, почти до колен, трусах из цветного ситца с изображением волка из мультфильма «Ну, погоди!», так и помчался вниз по лестнице. Выскочив на улицу, в прыжке преодолев лестницу подъезда и удивив до крикливой истерики дворничиху, он ринулся навстречу только что вывернувшему из-за угла бегущему Дыховичному.
— А-а! — орал бедный зававтобазой, со скоростью экспресса мчавшийся в объятия Славы. — Спаа-сии, Сла…
Но Слава не дал ему закончить фразу, схватил за руку, подсек и уложил лицом на асфальт, чувствуя, как в его задубелую пятку безуспешно пытается вонзить зубы крошечный, но отважный московский дракон. Подоспевший Иван Максимович тут же заломил за спину вторую руку Дыховичному и спросил у Славы, переводя дыхание:
— Ну что, целый?
— Слава Богу, — тяжело дыша, ответил Слава, морщась от крика экспансивно перепугавшейся дворничихи.
— Пожар! — кричала она, твердо усвоив инструкцию из газет, что нужно при виде насильника выкрикивать именно этот лозунг, гарантирующий массовое внимание жильцов. — Пожар!…
— Я так и знала, — раздался рядом с отцом и сыном громкий и приятный женский голос. — Доигрался, подлец!
Жена Дыховичного, красивая пышная дама с огромными голубыми глазами окультуренной образованием клинической дуры, злорадно смотрела на прижатое двумя коленями к земле туловище супруга.
— Возьмите собаку, Алена Кондратьевна, — попросил Слава. — И извините, что я в таком виде.
— Ничего, — взяла поводок в руки женщина. — С вашим рельефным телом можно и без трусов ходить.
— Знаете что, — строго обратился к ней Иван Максимович, — идите-ка лучше домой и ходите там как вам заблагорассудится.
Иван Максимович и Слава быстро поставили Дыховичного на ноги и почти пробежкой повели его к пострадавшему «вольво».
— Та-ак, — вытащил из бардачка наручники и защелкнул их на запястьях Дыховичного Иван Максимович. — Порядочек.
Патрульная машина, видимо, вызванная кем-то из жильцов, вильнула с основной дороги в их сторону.
— Ладно. — Савоев-старший посмотрел на Славу. — Я его сам отвезу и допрошу по полной форме, а ты не отвлекайся, Люба тебя ждет, а мы ждем вас к обеду. Вот, — Иван Максимович протянул Славе ключи от «вольво», — поставишь в гараж, а «жигуль» возьмешь. В машину его, — сказал он подошедшим патрульным, кивая на Дыховичного. — Покушение на жизнь сотрудника милиции с проникновением в его жилище.
— Ах ты, гад! — ринулся на Дыховичного с кулаками Слава Савоев. — Я тебе сейчас все рыло измолочу. — И лишь наручники на руках зававтобазой удержали Славу от расправы. Он не бил беззащитных. — А как там мама? — волнуясь, спросил Слава. — Все нормально?
— Да что с ней сделается? — удивленно посмотрел на сына Иван Максимович. — Спит еще, наверное. Ты скорее домой иди, — кивнул на трусы Славы, — ходишь по улице как придурок.
Потерявшего дар речи Дыховичного патрульные не просто посадили в зарешеченный салон «канарейки», а вбросили туда. «Покушение на жизнь работника милиции» — серьезное обвинение.
— В чем дело? — на всякий случай спросил Слава у соседа по лестничной площадке, выскочившего на улицу в дубленке на голое тело и старой, побитой молью и временем, кроличьей шапке-ушанке.
— Дыховичный, гад, дом поджег и пытался застрелить жену и милиционера, — не стал вдаваться в подробности
Славин сосед, филолог по образованию и каменщик-штукатур по профессии.
Слава тихо проскользнул в подъезд и поднялся в квартиру. Глядя на разбитое окно и одинокую гантель, лежащую посреди комнаты, он неохотно стал догадываться о причинах неожиданного ареста Дыховичного и развернувшихся во дворе событий. Неожиданно зазвонил телефон, и Слава поднял трубку, хмуро бросив:
— Рассказывайте.
— А вы записывайте, — услышал он насмешливый голос Степы Басенка. — Привет, Савоев.
— Привет, — обрадовался Слава другу. — Меня сегодня, видимо, выгонят со службы и убьют родители.
— Да ты что? — удивился Степа. — Не может быть.
