Сергей Федотов - Все, что шевелится
Назавтра все проснулись на удивление здоровыми: от божественного напитка не было похмелья! Лучше того, у всех сил словно прибавилось, мужики чувствовали, что каждый легко может развалить лиственницу на поленья одним движением руки. Понимая, что уж теперь-то они заготовят любое разумное количество леса для народной стройки, лесорубы на радостях от такого открытия решили перед работой размяться: хватануть по рогу-другому (их лесичи носили с собой на верёвке, привязанной к поясу).
К обеду из Колотилова прибыли подводы со стариками, возчиками брёвен. Возчики охотно присоединились к веселью. К вечеру на деляну прискакал посыльный от бригадира плотников. Дьекенек желал спросить: почему не везут лес? Работа стала!
Гонец, понятное дело, в Колотилово не вернулся. Все посланники присоединялись к празднику. Под вечер третьего дня на берег Ои заявились жёны лесорубов, испугавшиеся, что с мужьями случилась страшная беда. Ничего страшного в стане они не увидели, а узрели хорошее веселье с добрыми песнями и плясками.
Что стоишь, качаясь, малина-калина?
Брёвна расщепляя, не забить мне клина.
Девок страсть люблю я, опыт в том огромен,
Кое-что забью я на щепанье брёвен.
Мне топор не нужен, если рог в деснице,
Стану верным мужем сразу всем девицам.
К мужскому запою бабы отнеслись вполне терпимо: надавали мужьям подзатыльников, подёргали за гривы и бороды и отправили спать. Сами расселись за стол под навесом и наполнили личные роги, намекая, что именно из них в следующий-то раз придётся выпить глупым мужикам. После второй порции запели красивыми голосами:
– Что же делать мне, лебёдушке, коли лебедь не летит?
Так же маются молодушки, коль у Коли не стоит…
Наутро бабы проснулись кто где, но почти ни одна, как выяснилось, не спала со своим мужем. В гневе на мужское коварство женщины изрубили топорами проклятую бочку с сомагонкой. Остатки божественного напитка вытекли в Ою, а оттуда в реку Большая Вода. С тех пор в районе Минусинской котловины резко повысились урожаи проса и арбузов.
Все бабы, пившие сомагонку, в ту ночь забеременели и родили красавиц дочерей. У всех мужиков-лесорубов в тот год родились дети: дочери – красавицы и разумницы и сыновья – вещуны (телепаты). Вещунами, хотя и слабыми, стали и пацаны-сучкорубы. Даже у немощных стариков возчиков родились дети. И не только от жён-старух, старичьё, как ни смешно, потоптало молодух побольше здоровенных лесорубов: тем особенно-то погулять не пришлось – много времени проводили в тайге. Все пившие сому стали долгожителями. Из Колотилова и пошёл род красавиц, долгожителей и вещунов.
Кед Рой Три Уха тайком переправил бочонок с небесным напитком домой и растянул употребление сомагонки на много лет. Выпивал только по праздникам, отпивал зараз не больше рога и тут же доливал бочонок водой. Из-за эдакой хитрости сомагонка у него не переводилась, и прожил Три Уха, триста тринадцать лет. Пережил больше дюжины жён, имел около полусотни детей и до последних дней не терял ясности ума и мужской силы.
На сто тридцать втором году жизни был признан князем лесичей, потому что больше родни, чем Кед Рой, не имел ни один динлин. Родня-то и провозгласила его князем, перекричав на сходке прочую клаку. Последний его потомок умер в III веке до Р.X.
Со временем память о бочонке, упавшем на берег Ои с небес и перечеркнувшем огненной дугой прежнюю, протекающую в безвестности жизнь лесичей, стёрлась из памяти динлинов, но легенда о сомагонке, от которой не бывает похмелья, осталась. По легенде выходило, что делают сомагонку особо знаткие лешие в своих бражных ямах. Каждый из охотников считал долгом чести отыскать свою, только ему одному известную, лешачью дачку с хмельным водоёмом и отведать бродила. От него, правда, голова всегда наутро раскалывалась, но лесичи не расстраивались, надеясь, что в конце концов повезёт – кто-нибудь да наткнётся на непохмельную выпивку.
Особенно много бражных ям почему-то обнаружилось в районе Минусы, поэтому среди лесичей не прекращались свары из-за охотничьих угодий, примыкающих туда хотя бы аршином. Мужики едва не начали войну с лешими, но быстро спохватились, что, перебив иножить, останутся вовсе без хмельных водоёмов. Поэтому стреляли только друг в друга, и то не до смерти: с пьяных глаз метко не выстрелишь.
Чтобы прекратить прю, будущий князь, старейшина Три Уха, вполне здраво велел претендентам собраться в одном месте и решить вопрос угодий раз и навсегда (он, конечно, про сому не забыл, но помалкивал по вполне понятным причинам – не желал ни с кем делиться). Во время исторической встречи на холме начался сильный град. Получившие ледяными каменьями по башке мужики малость поостыли и постановили угодья не делить, а заложить на холме столицу будущего Лесного княжества. В память о судьбоносном решении столицу ещё до рождения окрестили Холмградом.
ГЛАВА 5
Дважды рождённый. Тункинская котловина
Я словно заново родился:
Клон овцы ДошлиСообразительная Булган никогда не надоедала полковнику. В тот день и час, когда на головы лесорубов у речки Ои свалилась бочка сомагонки, она развлекала Чону тем, что пыталась щёлкать кедровые орешки, приняв позу «лоно, раскрытое, как скобка в уравнении» и «белочка, щёлкающая тройные интегралы по контуру». Орешки кололись как попало, и Чона много смеялся, подсыпая супруге очередную горсточку.
– А настоящие сибирячки, – хихикал он, – щёлкают орешки на две ровные дольки…
Потом он задумался: а не приспособить ли Соболька для шелушения шишек? Подбросил кедровую шишку в воздух, лоно супруги раскрылось, как зев, готовое принять расшеперенный плод, и тут с небес с диким воем слетел насмерть перепуганный Шаргай. Светясь, как сброшенный недрогнувшей братской рукой Яшила Сагана метеорит, он влетел в раскрытый зев, и бесплодная Булган понесла. Шаргай рухнул не один, вместе с ним рухнули хитроумные планы Сотона стать ханом после естественной смерти брата.
К великой радости Чоны и величайшему огорчению Сотона, через три месяца у ханши (так её стали называть, когда разглядели безобразно раздутый живот, а полковника звать ханом пока не решались) родился безобразно сопливый младенец. Первенца назвали Джору.
Старший брат торжественно поклялся перед немилостивыми к нему небесами извести поганца. Не знал он воли богов, потому и пытался пойти поперёк. Проще всего было бы сопляка просто зарезать, но – увы! Кабы потребовалось уничтожить младенца ли, зрелого мужа либо дряхлого старика в любой другой точке планеты, другом времени или измерении, ничто не смогло бы остановить бывшего подсотника. Но он-то находился именно в Мундарге, где собрались такие следопыты (Сотон знал их не понаслышке!), которые сумели бы отыскать следы и восстановить ход преступления по одной песчинке на подошве сапога и одной пылинке перхоти, уроненной вслед. Ну нельзя было зарезать Джору – хоть плачь, хоть слёзы прячь!
Решил старший поручить уничтожение ханского наследника потусторонним силам. О таких-сяких он слышал от многочисленных мамушек, нянюшек, бабушек, прабабушек и других лиц женского пола во время долгих ночей, когда его и прочих рождённых в пути укладывали спать страшнейшими сказками. Неспунов пугали шолмасы-демонами, жрущими младенцев. Никакой нежити Сотон не встречал и не больно-то в них верил, зато познакомился с иножитью, дважды переспал с лесункой Ый-ХрЫ-Жъооб и сумел ей растолковать, как должен выглядеть истинный шолмасы. Демоны обязаны выглядеть так: иметь по-лягушачьи зелёные морды и выпученные карие глазки, нос – крючком, огромный рот без подбородка, очень волосатые кривые ноги с копытами и косу из коровьего хвоста. Говорить шолмасы обязан картаво и пахнуть козлом. Лесунке, умеющей менять форму по своему желанию, ничего не стоило притвориться демоном. Она и притворилась, когда интриган приволок запутавшегося в соплях божёнка на дикий берег Иркута.
Жъооб сожрала бы младенца за милую душу, но трёхмесячный богатур и богодул набрал репьёв и принялся швырять в демона колючку за колючкой,
Лесунке колючки нипочём, а вот для шолмасы нет ничего страшней. Больше всего на свете демоны боятся колючек и козлов, потому что рогатые блудники чуют родимый козлиный запах и затрахивают потусторонних до самой смерти. А хуже двойной смерти может быть только тройная. Шолмасы вечно всклокочены и грязны, по-древнесибирски такую нечисть зовут Пархой. Демоны очень не любят, когда их дразнят пархоями, поэтому ненавидят колючки: репейники в волосах или на косе-хвосте они воспринимают как намёк на нечёсанность, а колючки шиповника или боярышника – как расчёску-дразнилку.
Оставшийся на диком бреге малыш увидел склонившуюся над собой зелёную харю, со страху обмочился и принялся как бы искаться, суча красными кулачками. В кулаки попали шарики репейника (идиот Сотон обвалял сопляка в репьях, чтобы тому было больней лежать на камнях) и полетели в страшную рожу. Колючки прилипли к шкуре и косе демона. Тот дико заорал, ибо лемурийка вместе с обликом потустороннего существа приобрела и его фобии.
