Дуглас Адамс - Долгое чаепитие
Официальное наименование взрыва звучало как «Стихийное бедствие».
«Но что это за стихия? – подумал Дирк. – И какая стихия будет торчать в зале регистрации аэропорта Хитроу, пытаясь улететь рейсом в 15:37 в Осло?»
На смену периоду вялости и апатии, который длился последние несколько недель, пришел момент, требовавший от него решительных действий. На несколько минут он глубоко задумался и ушел в себя, даже не заметив, как полузверь-полумальчик прошмыгнул в комнату и снова заполз в спальный мешок, как раз успев к началу новой серии рекламных роликов, в первом из которых зрителю демонстрировали, как обычный бульонный кубик мог стать залогом семейного счастья и благополучия.
Дирк поднялся на ноги, собравшись продолжить расспросы, но остатки мужества покинули его, как только он взглянул на мальчишку. Зверь находился далеко от него, утопая в своей берлоге, на которую время от времени попадали отблески света, и Дирк почувствовал, что совсем не расположен беспокоить его в данный момент.
Он ограничился тем, что рявкнул в сторону неразговорчивого дитяти, что скоро вернется, и, тяжело ступая, заспешил вниз по лестнице, при этом его кожаное пальто бешено развевалось, а полы пальто глухо ударялись, волочась по ступенькам.
В прихожей он снова столкнулся с ненавистным Джилксом.
– Что с тобой приключилось? – удивленно спросил его Джилкс, заметив, что у Дирка разбит нос.
– Дичего особеддого, просто я сделал то, чдо ды бде посоведовал, – невинно ответствовал Дирк. – Слегка размялся.
Джилкс потребовал отчета в том, чем он занимался все это время, и Дирк благородно, без утайки, сообщил ему о свидетеле, сидящем наверху, который может поделиться ценной информацией. Он предложил Джилксу пойти поговорить с ним, но предупредил, что сначала следует выключить телевизор.
Джилкс коротко кивнул в ответ. Он начал уже подниматься, но Дирк остановил его.
– Дебе дичего де показалось страддым в этом добе? – спросил он.
– Что ты сказал? – с раздражением откликнулся Джилкс.
– Чжо здесь есдь что-то страддое, – ответил Дирк.
– Что-то какое?
– Страддое! – снова повторил Дирк.
– Странное?
– Да, именно, что-то страддое.
Джилкс пожал плечами.
– Что именно? – спросил он.
– Он произбодид вбечадледие собершеддо дежилого.
– Совершенно какого?
– Дежилого! – Он сделал еще одну попытку: – Де-жи-ло-го! Я дубаю, бсе эдо иддересдо!
С этими словами, сняв в знак приветствия шляпу, Дирк выскочил из дома. Он торопливо зашагал по улице, как вдруг на него спикировал орел и чуть было не столкнул Дирка под автобус 73-го маршрута, который шел в южную часть города, но промахнулся.
Минут двадцать после его ухода с верхних этажей дома на Лаптон-роуд доносились кошмарные вопли и крики, переполошившие жителей соседних домов. Вскоре приехала «скорая помощь», чтобы забрать останки верхней и нижней части господина Энсти, а также полицейского с окровавленным лицом. На короткое время после этого воцарилась тишина.
Потом у дома остановилась полицейская машина.
Пока дородный полицейский с трудом выбирался из машины, а затем грузно поднимался по ступенькам, в доме слышались возгласы: «Сам Боб приехал». По прошествии нескольких минут и изрядного количества воплей и криков он появился вновь, схватившись за голову, и, полный негодования, сел в машину и резко тронулся с места, взвизгнув покрышками, в чем совсем не было необходимости.
Через двадцать минут подъехал полицейский фургон с решетками, из него вышел уже другой полицейский с маленьким карманным телевизором в руках. Он зашел в дом, а затем вышел, ведя за руку послушного тринадцатилетнего мальчика, очень довольного своей новой игрушкой.
Как только все находившиеся до этого в доме полицейские уехали, оставив лишь одну патрульную машину, чтобы вести наблюдение за домом, из подвала, где она сидела все это время, прячась за молекулой, вылезла косматая фигура с зелеными глазами и косой в руках.
Она прислонила косу к одной из колонок Hi-Fi, обмакнула длинный, искривленный палец в почти застывшую лужицу крови, скопившуюся на деке проигрывателя, провела черту этим пальцем через весь лист плотной, желтоватого цвета бумаги и растворилась затем в глубинах темного и таинственного потустороннего мира, насвистывая какой-то странный мотив, от которого в жилах стыла кровь, – появившись вновь затем лишь, чтобы забрать забытую косу.
7
В этот же день, только несколько раньше, утром, на безопасном расстоянии от всех этих событий и на безопасном расстоянии от окна, через которое мирно струился утренний свет, в белоснежной постели возлежал почтенный одноглазый старик. На полу у кровати валялась газета, которую швырнули туда минуты две назад, когда часы на прикроватном столике пробили десять.
Комната была небольшой, но обставлена со вкусом и с явным стремлением создать максимально успокаивающую, убаюкивающую атмосферу дорогой частной больницы или клиники. Собственно, так и было на самом деле – это была частная больница «Вудшед», расположенная в очень чистеньком и ухоженном местечке, являвшемся ее частной собственностью, на краю маленькой, но тоже чрезвычайно чистенькой и ухоженной деревушки в окрестностях Костволдса.
Пробуждению своему старик был совсем не рад.
Кожа его, покрытая едва заметными веснушками, выглядела не просто старой, а благородно старой, напоминая полупрозрачный натянутый пергамент. Ослабевшие, но холеные руки покоились на ослепительно белых простынях и еле заметно дрожали.
Это был господин Один, но иногда его называли также Водан или Одвин. И раньше, и теперь он был богом, более того, наименее добрым из всех богов, злым богом. Его единственный глаз яростно сверкал.
Сейчас он был зол потому, что прочел в газетах сообщение, что другой бог, потеряв контроль над собой, учинил жуткое безобразие. Разумеется, этого в газетах не написали. Нигде не было сказано: «Бог потерял контроль над собой и устраивает безобразия в аэропорту», там просто приводились данные о количестве разрушений, имевших место в связи со случившимся, но никто ничего не мог сказать о причинах или сделать выводы, хоть сколько-нибудь осмысленные.
История эта была Чрезвычайно неприятна во всех смыслах – и в смысле своей невероятной и заводящей в тупик необъяснимости, необъясненности и, что особенно раздражало (по мнению газетных обозревателей), в связи с полным отсутствием жертв. Тут явно была замешана какая-то тайна, но газеты всегда предпочитали каким-то там тайнам вполне конкретные данные о жертвах.
Одину, впрочем, как раз наоборот, было нетрудно догадаться, что произошло. На всех этих статьях черным по белому, огромными буквами, правда, слишком огромными для того, чтобы кто-нибудь другой, кроме божественного существа, мог их увидеть, было начертано имя «Тор». Он с раздражением отшвырнул газету и попытался сосредоточиться на расслабляющих упражнениях, чтобы помешать себе разволноваться еще больше от того, что только что узнал. Упражнения заключались в том, что несколько раз нужно было делать специальные вдохи, а потом выдохи – это было полезно для его давления и не только. Естественно, он делал их не для того, чтобы таким образом дольше прожить – ха! – но так или иначе, будучи в преклонном возрасте – ха! – он предпочитал избегать волнений, и следить за здоровьем.
Больше всего на свете он любил спать.
Сон был для него очень важным занятием. Он мог спать дни и ночи напролет, а порой и более значительные периоды времени. Обычный сон по ночам – разве можно считать это хорошо выполненным делом. Конечно, спать по ночам ему тоже нравилось, он ни за что не согласился бы пропустить хоть одну ночь, но это, по его понятиям, не считалось сном. Спать – означало проснуться как минимум где-то в половине двенадцатого дня, а если можно было понежиться подольше в постели – еще лучше. Потом следовал легкий быстрый завтрак и посещение ванной комнаты ровно на столько времени, сколько требовалось для того, чтобы переменить ему постельное белье, – вот и вся жизненная активность, которой ему было достаточно, причем очень важно было при этом следить за тем, чтобы сон не прошел, дабы сохранить это непроснувшееся состояние для послеобеденного времени. Иногда он спал всю неделю напролет – это считалось все равно что у обычного человека короткий сон после обеда. Ему удалось проспать полностью весь 1986 год, чем он был очень доволен.
Но сегодня придется встать и некоторое время бодрствовать, так как необходимо выполнить священный и неприятный долг – при воспоминании об этом он почувствовал сильнейшее раздражение. Этот долг был священным, потому что был божественным, или, по крайней мере, касался жизни богов, а неприятным – из-за того бога, по отношению к которому должен быть исполнен.
