Андрей Белянин - Жениться и обезвредить
Я мигом припомнил прошлый разговор с Ягой. Бабуля как в воду глядела! Царь ради нашей с ним дружбы оправдает Олёну при любом раскладе. Скорее всего, это и будет концом всех моих попыток ввести в Лукошкине хоть какое-то подобие законопорядка…
– Могу идти?
– Бэцудзё, иди, – неопределённо махнул рукой надёжа-государь. – У меня всё одно час лирической поэзии наступает. Буду слушать нетленные строки признанных мастеров кисти.
Практически в ту же минуту в комнату без стука вломился дьяк Филимон, одетый самым комическим образом. Представьте: ряса безжалостным образом обкромсана ножницами и запахнута на манер японского кимоно; из-под рясы несвежие штаны навыпуск, ноги босые, подпоясан чёрным поясом, а скуфейка сбита набекрень, открывая вместо привычной косы высокий узел самурайской причёски с двумя палочками для еды!
– Книгу принёс? – не обращая внимания на моё присутствие, ровно вопросил царь.
Дьяк отвесил низкий японский поклон и, семеня, преподнёс государю маленький томик в коричнево-зелёном переплёте.
– Сам читай, да с выражением! А я душою и сердцем наслаждаться буду.
Филимон Митрофанович ещё раз церемонно поклонился, опустился на колени, кое-как пристроил тощий зад, откашлялся и, раскрыв книжку, тягуче заныл:
Облачная гряда
Легла меж друзьями… Простились
Перелётные гуси навек.
Я не удержался и приостановился на пороге.
– Проняло? – тихо, мечтательно прикрыв глаза, спросил царь.
– Про гусей? – не понял я. – Нет, интересно, конечно. А есть ещё что-нибудь про другой домашний скот?
Дьяк зыркнул на меня злобно и продолжил:
Ива свесила нити…
Никак не уйду домой –
Ноги запутались.
– А-а, это про пьянство! – как мне показалось, сразу угадал я. – Был у нас похожий случай. Плотник Фёдор Ляпин с вечера набрался и не мог выйти из трёх берёз за базаром. Так и бился на развороте в каждую лбом! Утром его стрельцы спасли, избитого, ещё нас же обвинял в превышении.
Горох страдальчески сделал брови домиком, но промолчал. Дьяк затянул снова:
Снежное утро,
Сушёную рыбу глодать одному –
Вот моя участь…
– Ой, кто бы говорил, гражданин Груздев, – опять-таки не сдержался я. – А то никто не знает, что по ночам в одиночку вы не воблу гложете, а водку глохчете!
Филимон Митрофанович аж вздыбился весь от таких неправедных обвинений, а по устам государя скользнула нервная несанкционированная улыбка. А вот теперь-то я точно не уйду…
Единственное украшение –
Цветки мака в волосах,
Голый крестьянский мальчишка…
– Статья по вам плачет, гражданин Груздев! Растление малолетних…
Яблоню я посадил.
О молодой побег тростника,
Впервые тебе я не рад!
– Сажали яблоню, а вырос бамбук?! Так вы у нас ещё и Мичурин, надо же… Самогон тоже на своей конопле настаиваете?
Вихрь поднимая своей бородой,
Стонешь, что поздняя осень настала…
«О, кто же, свет, породил тебя?»
– Да уж, морду бы набить за вас этому неопытному акушеру…
– Смилуйся, государь! – не выдержав, сорвался наш отпетый скандалист. – Доколе же энтот деспот милицейский мне все тексты обламывать будет?! Ить хамит же прям в лицо, без малейшего сострадания! Казнить лиходея, а я вам про птицу мудрую прочту…
Вода так холодна!
Уснуть не может чайка,
Качаясь на волне.
– Дык… ясно же дело, задницу небось отморозила! – ляпнул сам Горох, опередив меня ровно на полсекунды.
Мы глянули друг на друга, на разобиженную физиономию Филимона Груздева и заржали уже одновременно. А мгновение спустя к нам присоединился и подхалимистый смех дьяка, верноподданически изобразившего примёрзшую к полу чайку.
На шум и гогот вломились царские стрельцы, ошибочно приняв утирающего слёзы Гороха за огорчённого, тут же предложили отвести «смутьяна-участкового» в тюрьму. А потом сами же извинялись, говорили, что и они не без понятия, а в тюрьме для «дорогого сыскного воеводы» уже и стол накрыт, и рюмка налита, и перина настоящая, пуховая расстелена, сами старались, ведь не для абы кого…
В общем, с государем прощались душа в душу. За прямолинейность он извинился, но справедливость упрёков по службе просил учесть. Уже на выходе я вскользь поинтересовался насчёт царицы.
– Да в порядке она, – чуть досадливо отмахнулся царь. – В государственные дела не лезет, мне не мешает, в ласке… ну, сам понимаешь, послушная да нежная, претензией нет.
– А кимоно себе уже сшила? – улыбнулся я, но Горох мигом помрачнел.
– Не сшила. И не думает! Считает, будто бы я тут в детские игры играю. Попрекать не попрекает ещё, но смотрит так, словно… У-у, зануда австрийская!
– Ладно, вмешиваться не буду, не в моей компетенции.
– И правильно… С докладом-то забегать не забывай. Саёнара.
Стрельцы с шутками проводили меня до ворот, пора и честь знать. А вот за воротами меня ждала карета немецкого посла. Учитывая, что сам Кнут Гамсунович не так давно был у нас с заявлением, я не особенно удивился. Дверцы гостеприимно распахнулись, приглашая меня внутрь. Я охотно влез…
* * *– Добрий день, мой ферний дрюг полицай! – приветливо протянула мне сильную руку матушка императрица. – Ви идти в старий терем фашей милой бабушка?
– Э-э, да, – неловко огляделся я. – А посол где, под сиденьем спрятался?
– Найн, герр Шпицрутенберг любезно одолжил мне свой карета, прокатиться.
– В смысле? У вас что, своей царской нет?!
– Ви позволите довезти фас до отделения? – не ответила она.
– Ну спасибо, конечно. А вам по дороге?
– Я, я… – задумчиво протянула Лидия Адольфина, и мне вдруг показалось, что она сглотнула слёзы.
Как всякий вежливый мужчина, заметивший такое, я не придумал ничего умнее, как всю дорогу развлекать царицу шумным пересказом, как мы с её мужем только что дразнили дьяка Фильку. И вынужден признать, что юморист из меня получался никудышный – за всю дорогу (минут пятнадцать) государыня так ни разу и не улыбнулась. Даже из вежливости к моим потугам. Лицо её было непроницаемо, мысли витали далеко-далеко, а ухоженные пальчики теребили замки дорожного саквояжа. Вот на что мне в первую очередь стоило бы обратить внимание! Каюсь, в тот момент я ничем не проявил своих лучших дедуктивных качеств, хотя весь пасьянс был разложен прямо передо мной и меня едва не тыкали в карты носом.
– Ну спасибо, что подбросили. – Я выскочил у наших ворот, козырнул царице и бодренько поинтересовался у дежурных стрельцов: – Как тут мои, никого не поубивали?
– Никак нет, батюшка сыскной воевода, – улыбнулись еремеевцы. – Бабуля экспертизничать в Немецкую слободу отправилась. Митька на базар убёг ревизию чинить. Фома Силыч в отделении остался, с невестушкой твоей по хозяйству трудится. Все при деле, всё прянично!
– Прянично, говорите… Ладно, поверю. – Мне пришла в голову одна мысль. – А не прогуляюсь ли и я до немцев? Как раз вдвоём и обратно вернёмся. Яга-то давно ушла?
– Дык с полчасика.
Я кивнул и пешим строем двинулся вдоль по улице. Как можно было не обратить внимания, что карета так и осталась у наших ворот?! В оправдание могу сказать лишь… да ничего я не могу сказать, прошляпил, и всё тут.
Опуская лишние и ненужные детали моего короткого путешествия до Немецкой слободы, отмечу только, что приняли меня там вежливо и с уважением. Впрочем, как и всегда. Самого Кнута Гамсуновича на месте не оказалось (да он и не обещал вроде), но пожилой староста в добротном синем камзоле и напудренном парике предупредительно провёл меня в посольский кабинет. Бабка уже сидела там в компании трёх грудастых фрау, угощающих её пивом и сосисками, но ни бельмеса не понимающих по-русски. Староста одной короткой командой выпроводил их всех, предложил мне кофе и тактично вышел сам, давая возможность пока с Ягой побеседовать наедине. Наша старейшая сотрудница с лёгким сожалением отодвинула литровую кружку пива, хозяйственно ссыпала пять крепеньких сосисок себе за пазуху (для Васьки, не иначе…) и небрежно подмигнула мне:
– Ну что, сокол ясный, мои дела-делишки тут закончены. Домой пойдём или прям здесь за кофием горьким доклад выслушаешь?
– Давайте уж здесь, не томите. – По одному её тону было ясно, что ничего особенно утешительного бабка не раскопала.
– Вот и слушай, экспертиза моя короткая – все улики нашла, да тока преступную личность по ним изобличить не могу.
– Как это?
– Да вот так! Не могу, и всё тут, – с какой-то отчаянной радостью всплеснула ладошками Яга. – Не складывается у меня ничего, не срастается… То ли старая стала, то ли… В общем, сам суди.
Я отставил кофе и раскрыл блокнот.
Некоторое время моя домохозяйка молчала, полуприкрыв глаза и беззвучно шевеля губами.
– Значитца, так вот оно выходит, – наконец определилась она. – Слободу Немецкую и впрямь дрянью всякою закидали. Энто к приходу моему местные уж везде порядок навели, всё отмыли, отдраили, а запашок соответственный одеколоном залили. Не соврал посол ни на капельку – было тут осквернение. Хоть правильнее было б сказать: действие хулиганское. Энто факт!
