Андрей Белянин - Черный меч царя Кощея
— Держи, Никита Иванович. — Орёл пододвинул мне исцарапанную тарелку. — Ну а сам чего не ешь, не пьёшь? Али гостеприимством моим брезгуешь?!
— Вообще-то Баба-яга просила в ваших краях ничего не есть, а то назад не вернёмся. Но… я уже перехватил у вашей родни. Так что… ох!.. не знаю даже…
— Ешь, не бойся! А как я вволю поем-попью, так и вас на свет божий вынесу.
Мне оставалось лишь пожелать ему приятного аппетита, сделать себе бутерброд с говядиной и тихо выйти вон. Судя по страшному клёкоту за моей спиной, от запечённого быка вряд ли что-то останется. В сенях я был задержан хозяйкой. Дородная Акулина с двухлитровой бутылью мутного самогона в руках легко прижала меня бедром.
— Слышь-ко, добрый молодец, а мой муженёк не обещался тебя на свет божий вынести?
— Была такая тема, — не стал врать я.
— Вот и ладушки! Так, ежели ты не против, я бы матушке своей любезной подарочек малый с тобой передала, а?
Мне оставалось только развести руками. Старшая и самая недалёкая дочь Яги оказалась единственной, кто подумал хоть что-то передать в Верхний мир маме. Получается, она была лучшей дочерью? На мгновение мне показалось, что я в чём-то понимаю свою бессменную сотрудницу…
— Да, разумеется. Всё, что надо, передам.
Акулина радостно засуетилась и буквально через пять минут вынесла мне корзинку, набитую всякой домашней снедью.
— Вот тут вареньице, окорока кусок, булка, плюшки, ну и бутылочка настойки ядрёной.
— Сам не выпью и Митьке не дам, — клятвенно пообещал я. — А вы не в курсе, как нам вернуться?
— Дык муж мой до места доставит! Уж ему-то, поди, не впервой, — беззаботно отмахнулась хозяйка и, не прощаясь, ушла в дом.
Я вышел во двор с корзинкой в руках, встал перед курятником…
— Никита Иванович, а чё, всё кончилось, чё ли?
— Чё ли нет, — вздохнул я. — Сейчас хозяин выйдет и отправит нас домой, в родное отделение.
— А энто как?
— Энтого не знаю, — передразнил я. — Однако если сюда нас закинули через колодец, то, видимо, обратно доставят так же.
— Ну тады не страшно, энто быстро же, да?! — С надеждой вытянув шею, мой напарник помахал рукой выходящему из дома Орлу.
Мужик шёл вперевалочку, держа под мышками два берестяных короба. Весьма объёмных, надо признать…
— Всё, полетели, парни. Как я птицею обернусь, садитесь ко мне на спину и короба держите. Коли я налево голову поверну, бросьте мне в клюв мясо, а коли направо — хлеб. Бог даст, подниму вас до Верхнего мира, а там уж сами, своим умом, своими ножками…
Я на автомате проверил короба — в одном куча буханок хлеба, в другом жареные курицы. Ну, в принципе всё понятно, справимся.
Мужик отошёл подальше, подмигнул нам и всем телом ударился оземь. В тот же миг перед нами встал огромный орёл. Вот тут, естественно, и началась вся трагикомедия…
— Я не полечу! Ни за что! Как Бог свят, нипочём на птицу энту страшную не сяду! Лучше прямо тут расстреляйте-э-э!
— Митя, успокойся.
— А я спокойный! Как слон спокойный, я его в цирке видел. Вы за моё спокойствие не беспокойтесь, вы меня на птицу энту не сажайте — хуже будет!
— Это угроза?!
— Это вопль души! Я высоты боюся-а! А ну как ему в перелёте мяса или хлеба не хватит и он мою ногу склюёт?! Левую!
— Почему не правую?
— А хоть бы и правую, мне оно без разницы! Кому я, к лешему, безногим нужен буду?! Опять сироту обидеть хотите, грех ваш, ой гре-э-эх…
Я только улыбнулся, когда, распалённый истерикой, Митя совершенно потерял контроль над ситуацией и не заметил, как орёл неторопливо повернул свою горделивую голову и одним движением страшного клюва цапнул нашего младшего сотрудника за воротник, закидывая себе на спину.
Бедный Митяй настолько обалдел, что даже не дерзнул оказать сопротивление. Сел, где посадили, молча, как побитая котом мышь, тихий и послушный. Лишь только глаза круглые, как царские пятаки…
Я же вскинул наверх короба и корзинку для Яги, а потом сам полез по подставленному крылу. Устроился позади Мити, сунул ему тару с курятиной и дал отмашку.
— Первое Лукошкинское отделение милиции, старший лейтенант Ивашов и младший сотрудник Лобов к полёту готовы!
Орёл покосился на нас, удовлетворённо клекотнул и без разбега взмыл вверх. Утирающая сентиментальную слезу Акулина махала нам платочком из окна. Митька сгрёб правой рукой пук орлиных перьев так, что аж хруст костяшек послышался. В левой, как вы понимаете, у него был «неприкосновенный запас» кур-гриль.
Я, в свою очередь, вцепился зубами в его рубаху сзади, потому что обе руки были заняты. Через пять — десять минут сумасшедшего подъёма в стиле вечно пьяной «Аэрофранс» мы скоординировали курс и поднимались уже по спирали всё выше и выше плавно, без рывков и воздушных ям.
В принципе полёт был нормальный, я понял, как сунуть ноги под перья на спине Орла: и тепло, и надёжней посадка. Мой напарник молчал, лица его мне видно не было, но, судя по тому, как быстро намокла от пота рубашка на спине Митяя, удовольствия он от перелёта получал мало. Примерно через полчаса орёл повернул клювастую голову вправо.
— Оп! — Я поспешно вытащил какую-то булку и метко швырнул её в распахнутый клюв.
Орёл почти сразу же повернул голову влево.
— Митя, кидай курицу!
— Чёй-то? Зачем-то?
— Дозаправка в воздухе! Кидай, тебе говорят!
Он дрожащей рукой пульнул жирную курицу, ухитрившись залепить орлу в глаз. Тот дёрнулся так, что мы едва не свалились, но всё-таки ухитрился подхватить тушку.
Мы облегчённо выдохнули. Через пять минут операция кормления повторилась. Орёл жрал в полёте так, словно его дома не кормили. Только и успевай швырять: курица — булка, курица — калач, курица — батон какой-нибудь. В общем, меньше чем за час-полтора вся провизия у нас кончилась.
А громадная птица, устало махая крыльями, с возмущённым клёкотом требовала ещё.
— И чё делать-то, Никита Иванович? Энтот гусь кривоклювый на ногу мою целится!
— Брось ему чего-нибудь.
— Короб пустой остался, бросать? — Митя, не дожидаясь моего ответа, запустил берестяной коробкой в голову орла.
Тот вовремя успел повернуть направо, увернувшись от удара. В другой раз ему уже не так повезло, потому что наш младший сотрудник, вырвав у меня второй короб, с размаху залепил орлу поперёк клюва!
— Ага, не нравится?! Не видать тебе, твари поднебесной, длиннокрылой, почём зря кусачей, тела моего белого, богатырского!
Орёл вновь издал требовательный клёкот, и меня осенило. Я протянул младшему сотруднику корзинку:
— Держи, кидай, пусть жрёт, зараза!
— Дык энто ж вроде как гостинец Бабуленьке-ягуленьке от дочки ейной старшенькой…
— Митя, не надо дебатов. Кидай, и всё!
— А ежели Яга осерчает, так на кого вы стрелки переведёте?
— На тебя, естественно, — начал было я, но тут орёл повернул голову и так клацнул клювом у самого Митиного лаптя, что тот больше не раздумывал.
— Подавись ты, ирод ненасытный! Чтоб тебе лопнуть в небесах, чтоб у тебя в полёте живот пучило, чтоб ты под ёлкой сел, а тебя ворона сверху по башке обгадила! Чтоб… чтоб… Ну, Никита Иванович, подскажите же и от себя какое ни есть подходящее проклятье, а?
— Митя, мы снижаемся.
— Чего? Куды?! Не сметь! Я те снизюсь, — рявкнул он и с великого перепугу дёрнул орла за перья, словно бы натягивая удила.
— Упс… — И в Митиных пальцах остались два здоровущих пера. — Сами выдернулись как-то… А я больше не буду-у!
Я бы на месте пилота, бесплатно доставляющего нас по указанному маршруту, не слабо обиделся и посадил самолёт. Орёл был благороднее, он поступил иначе — задрал нос и резко пошёл вверх. Мы с Митей, не успев сказать друг другу последнее «прости», скользнули по спине птицы вниз. Потом был короткий крик, падение на жёсткие перья хвоста, тяжёлый удар тем же хвостом, словно плёсом кита, и…
В себя мы пришли, сидя у бабкиного колодца, плечом к плечу, мокрые, как котята, но, кажется, живые и даже целые. Ну, почти целые. Митя продемонстрировал мне правую ногу без лаптя и портянки. Я быстро пересчитал — все пять пальцев на месте. Во дворе отделения была тишина, никого не видно, никто нас не встречает.
— Бабуля! Еремеев! Есть кто-нибудь?!
Бесполезно. Родное отделение милиции словно вымерло. Мы переглянулись и кинулись в разные стороны: я в дом, а мой напарник в баню. Дверь была заколочена крест-накрест двумя свежестругаными досками. Я попытался отодрать их, но прибили надёжно. Да что же у нас тут опять творится-то?! Ни на минуту их оставить нельзя…
— Никита Иванович, гляньте-ка начальственным взглядом, — тихо подошёл ко мне Митя, протягивая лист гербовой бумаги. — Я ворота распахнул, а тама… вот! Прибито!
— «Царский указ», — быстро вслух начал читать я. — «По совету Боярской Думы и собственному их решению, в заботе о городе моём, землях и всех честных людях, повелеваю! Милицию лукошкинскую распустить!»
