Кир Булычев - Гений из Гусляра (Сборник)
– Поэтому к вам этот интриган Ходжа приходил?
– Поэтому.
– Не скрывайте, скажите мне, что это значит?
– Ждем самолета.
– Какого?
– Рейса из США и далее сюда.
– Когда?
– Послезавтра.
– Больше ничего не скажете?
– Потерпите, Миша. И встречайте автобус из Вологды.
Попрощавшись с журналистом, Минц прошел к себе. Он был озабочен. Ведь произошла утечка информации. Так называемый прорицатель пронюхал о ностальджи. Как это могло произойти? Где предатель? А так как предателя быть не могло, следовало искать иррациональное объяснение иррациональному событию. С этими мыслями Минц улегся спать.
Основные события разыгрались через день.
Минц ожидал их и поэтому вышел встретить рейсовый автобус из Вологды.
Автобус был полон.
Публика, которая вылезла из него на площади Землепроходцев, оказалась весьма пестрой.
В первую очередь это были местные, что ездили в область по делам, затем появились торговки с полосатыми сумками, которые привезли из Вологды и из Турции промтовары, импорт. Наконец из автобуса выбрались настоящие иностранцы.
Первой вышла женщина ослепительной красоты с грудным ребенком на руках, а второго ребенка годиком постарше держал на руках толстый, добродушного вида негр.
Молодая красавица крутила завитой головкой в поисках кого-то и, выискав в группе встречающих пожилую женщину в платке, которую Стендаль предупредил о приезде дочки, закричала:
– Мамо, моя мамо! Слезинка моя! Погляди на своих внучат!
Пожилая женщина в платке кинулась к красавице, красавица сначала отдала младенца негру, а сама потискала в объятиях женщину в платке, а потом отобрала ревущих детишек у негра и стала их совать матери, чтобы та любовалась внуками.
Миша Стендаль совершал робкие круги и пытался что-то крикнуть, но его никто не слушал.
Сам же профессор Минц обратил внимание на прочих пассажиров автобуса.
Одного из них он встречал в Гусляре лет десять назад, прежде чем математик Квадрант уехал в Штаты к своему брату. Затем, как кто-то рассказывал Минцу, математик сделал там неплохую карьеру и даже основал фирму по производству бильярдных шаров повышенной округлости.
Выйдя из автобуса, математик опустился на колени прямо посреди площади и принялся целовать асфальт, повторяя:
– О святая гуслярская земля! О прими обратно своего блудного сына.
Два могучих ливрейных лакея вывели из автобуса под руки престарелую графиню фон Мейндорф, ту самую, которой до революции принадлежал дворец, а ныне Дом культуры речников, приватизированный кутюрье Плюшкинайтисом под стрип-салон.
– Оу, – с тяжелым английским акцентом произнесла старушка. – Пахнет сеном и тетеревайма.
Сеном в центре Гусляра не пахло уже полвека, но кто станет спорить с наследницей миллионов ее последнего мужа Ци Байваня, босса гонконгской триады?
Семейство Мазайбергеновых, которые некогда владели большим коммунальным хозяйством в пригороде Гусляра, а ныне стали украшением Брайтон-бич как этнографический ансамбль чукотской песни, спустились на родную землю шумно и весело, играя на бубнах и гитарах.
– Где наш олешка, где наш маральчик? – кричал Ахмет, наследник аттракциона.
Прочих возвращенцев в Гусляр Минц разглядеть не успел ввиду общего шума и суматохи, а также конфликта, имевшего место между Мишей Стендалем и семейством Алины.
Мише, полагавшему, что именно он – причина приезда «новых американцев в Гусляр, надоело ждать, пока Алина наговорится с мамашей и нацелуется с подбежавшими на шум подружками.
– Алина! – воскликнул он. – Ты помнишь наши клятвы?
– Ах, – сказала Алина, – стоило ли помнить юношеские увлечения? У меня их столько было после тебя, Маратик!
Это было выше сил!
– Не Маратик я, а Михаил, и стыдно мне перед девочкой какой-то унижаться.
– Я – девочка? – удивилась Алина. – Мама, скажи, я девочка?
– Для меня ты всегда девочка, – ответила пожилая женщина в платке. – Мишенька прав. Он так ждал тебя, так ждал, телескоп купил!
– Чего купил? – удивилась красавица.
– Телескоп, чтобы на звезды посматривать в твою честь.
– Не понимаю.
– Но ведь ты астроном! – возопил Миша.
– Я? Астроном? Ну ты даешь! С моей фигурой пропадать в астрономах?
– А как же...
– В Штатах я нашла свое счастье в элитарном эстетическом стриптизе, – гордо ответила Алина.
– Значит, наука... и значит, ты вернулась не ради науки? – Миша был потрясен.
– Нет.
– Значит, любовь ко мне...
– Любовь к тебе – а дети у меня мулатики! – рассмеялась Алина.
Она широким жестом указала на большого толстого негра, который прижимал детишек к своей широкой груди и добродушно улыбался, потому что совершенно не понимал, куда он попал и с какой целью.
– Он... он вместо меня? – Миша никак не мог понять, что же происходит. – И ты с ним это делала?
– Если ты имеешь в виду астрономию, то я этого с ним не делала, – цинично ответила Алина и стала из-за этого еще красивее.
Раздались аплодисменты. Собравшиеся вокруг, за исключением пожилых женщин, были настолько заворожены ее красотой, что готовы были простить любой цинизм.
– Я его убью! – закричал Миша.
– Он тебя сейчас убьет, – со смехом сообщила негру Алина на пристойном английском языке.
Негр поднял черные брови и отдал детей подержать своей местной теще, потом показал Мише Стендалю свой кулак.
– Это кулак чемпиона Олимпийских игр в полутяжелом весе, – объяснила собравшимся Алина. – Притом он не понимает по-русски и будет действовать в пределах допустимой самообороны.
– Остановитесь! – закричал Лев Христофорович. – Не лучше ли нам развеять недоразумение? Скажите собравшимся, что же вас привело в Великий Гусляр? Что заставило вас прилететь сюда? Любовь к Мише Стендалю?
– Только не это! – возразила красавица.
– Может, любовь к маме?
– Немножко да, а немножко нет, – сказала Алина.
– Тогда что же?
– На родину захотелось! – ответила молодая женщина. – Такая на меня ностальджи напала – мочи нет! Спать не могу, пищу принимать не могу, любовью заниматься не могу, да?
– На родину захотелось! – заявил математик Квадрант. – Я и не подозревал, что может существовать такое дикое чувство.
– И я пожелала перед смертью прикоснуться к земле моих предков, – проскрипела графиня Мейендорф на старинном, но неправильном русском языке.
Нестройно, но искренне и громко эти слова были поддержаны криками остальных пассажиров автобуса.
– Что и требовалось доказать, – сказал профессор Минц. Он был доволен, как бывал доволен академик Павлов, когда у его любимой собаки отовсюду начинала капать слюна.
...Словно Эркюль Пуаро, знаменитый сыщик, который обязательно собирал всех подозреваемых в одной комнате и вел их за собой по глухим извилинам преступного ума, Лев Христофорович Минц пригласил в тот же вечер своих друзей, а также иных заинтересованных лиц во двор своего дома. Они уселись вокруг стола, за которым уже третье поколение жильцов рубилось в домино.
Там сидели сам Минц, его ближайший друг Корнелий Удалов, репортер Миша Стендаль, а также никем не званные старик Ложкин и Ходжа Эскалибур, претендующий на звание волшебника и прорицателя.
Правда, от Ходжи была и польза: он принес с собой ящик пива и поставил его посреди стола. А за стаканами сбегал Корнелий.
Вечер был теплый, даже не дуло. Пели птицы.
– Получив просьбу Миши Стендаля о возможном возвращении на родину девушки Алины, которая уехала в Штаты изучать астрономию, я подумал: а как это сделать? Ведь невозможно изобрести приворотное зелье!
– Хотя в истории такие случаи отмечены, – вмешался наглый Ходжа Эскалибур. – Пресловутая Клеопатра широко использовала некий состав, разработанный в ее лаборатории.
– А доказательства? – воскликнул Минц, не выносивший прорицателя.
– Какие нужны доказательства, если сохранились ее портреты?
Минц замолчал, потому что аргумент сразил его наповал.
Только через минуту он собрался с духом, чтобы продолжить свой рассказ:
– Внушить любовь к определенному молодому человеку я не мог по причинам, в первую очередь, этическим. Ведь это было бы насилием над человеческой природой. Любовь или есть, или ее нет. Кому нужна любовь навязанная? Как ты думаешь, Миша?
– Не знаю, – промямлил Стендаль, потому что не был уверен в правоте профессора.
– Но можно обратиться к другим чувствам, свойственным каждому человеку, но дремлющим под слоем повседневности. Например, присмотримся к любви к родине. Она генетически заложена в любом человеке. Обстоятельства могут заставить его с этой родины сбежать. Но тоска по родине останется. Даже если он сам об этом не подозревает. И я подумал, если я разбужу в девушке Алине тоску по родине, скажем – ностальгию, то она захочет вернуться домой, в Великий Гусляр, и оглядеться. Дальше она – вольный человек. Вспомнит Стендаля, захочет к нему приблизиться – ее воля. Мы эту волю уважаем. А если предпочтет другого – то бог ей судья.
