Король сусликов - Николич Гоян

— Мне нравятся американцы, — поведал мне он и повернулся в другую сторону, чтобы показать на туристов, которые фотографировали похоронную процессию на мобильные телефоны. Он потыкал в их сторону открытой ладонью, какой-то бесформенной, бледной и бесцветной, совсем как его шея.

— Поглядите на них. Так вести себя невежливо, но разве можно на них злиться? Они ж совсем как дети. — Шофер рассмеялся. — Русским нравится халява. Все хотят урвать бесплатно. Англичане мрачные, и у них вечно недовольный вид. Французов в наши дни почти не встретишь. Лучшие мои клиенты — американцы. Вы знаете, что неподалеку от тропы Хо Ши Мина теперь есть гольф-клуб?

— Да, что-то слышал, — ответил я и попросил водителя проехать по улице Со-Лой к старому причалу. Шофер тут же сказал, что прекрасно знает эти места и что район всегда славился своей бедностью.

Он снова кинул взгляд в зеркало, и я обратил внимание, что лицо старика-водителя почему-то в нем не отражается.

Такси остановилось. Мне показалось, что автомобиль содрогнулся, словно в предсмертных спазмах, грозя вот-вот рассыпаться. Машина застонала, жалуясь на свою судьбу, словно раненый зверь. Водитель вцепился покрепче в ходящий ходуном руль, тяжело вздохнул и тихо рассмеялся. Я посмотрел на его руки, которые, казалось, были вылеплены из сырого теста. Половина пальцев отсутствовала. По всей длине одной руки тянулся шрам от ожога.

В свете газоразрядных ламп вдоль причала выстроились черные силуэты навесов торговцев лапшой. С неба лил дождь. Желтый свет фонарей казался театральным, словно вот-вот должен был начаться какой-то грандиозный спектакль. Мимо такси шли люди, а за ними неотступно следовали их собственные тени.

— Скоро эти старые дома снесут, — пояснил водитель, устало махнув на лачуги искалеченной рукой. — Эти снесут, новые построят. Вот так всегда. От старого приходится избавляться, чтобы дать место новому.

Положив руку на верхушку сиденья, он обернулся ко мне. Его лицо покрывали безобразные шрамы.

Старик снова извинился за излишнюю болтливость, тут же добавив, что я его пятый пассажир за сегодня и потому он очень рад: ему не хотелось заканчивать смену, откатав только четырех человек, поскольку четыре — несчастливое число.

— В этот мир нас приводят родители, но мы становимся теми, кто мы есть, благодаря воздействию окружающего мира: и того, что видим, и того, что недоступен нашим чувствам, — промолвил шофер. Он принялся изумленно кивать, пересчитывая искалеченными руками деньги, что я ему дал: плату за проезд и щедрые чаевые сверху. Аккуратно свернув купюры, он положил их в кожаное портмоне на переднем пассажирском сиденье.

Шофер вышел, обогнул автомобиль переваливающейся походкой, которая бы сделала честь Чарли Чаплину, и с неуклюжей почтительностью открыл мне дверцу. Он сильно хромал, одна нога, худенькая, как у ребенка, была явно короче другой. Она выгибалась под странным углом у ступни под слегка закатанной штаниной, а один истоптанный ботинок явно уступал в размерах другому. Водитель, словно швейцар в дорогом отеле, терпеливо дождался, покуда я выберусь. Растянув обезображенное лицо в глупой улыбке, он сел обратно в машину и уехал. Машина громыхала, удаляясь прочь по мокрой улице. Один хвостовой фонарь отсутствовал. Из-под автомобиля летели искры от цеплявшегося за землю глушителя.

Я двинулся по тротуару. Кинул в рот таблетку. Сверился с картой города, сложил ее и убрал обратно в нагрудный карман рубашки. А вы что хотите, ведь столько лет прошло, немудрено и точный адрес забыть.

Я все шел и шел.

ГЛАВА 6

Циталопрам. Венлафаксин. Ну и диазепам, конечно, куда ж без него. Именно это мне прописали гении в белых халатах после того, как я демобилизовался. Потом им на смену пришли алпразолам, аддералл, галоперидол и респиредон. Я все это принимал, не задавая лишних вопросов, преисполненный надежд.

Некоторое время мне давали бупропион и лоразепам. Ритм названий лекарств, складывавшийся в стихотворный ямб, действовал на меня успокаивающе.

Каждую таблеточку я обожал как родную. У каждой был свой, неповторимый характер, но толку — не больше, чем от голубеньких пилюль, что я принимал сейчас. Все эти снадобья объединяло одно: они мне не помогали. Разнились только побочные эффекты.

Когда меня уволили из армии, всем давали хлорпромазин, уверяя, что он имеет успокоительный эффект. Потом от давления прописали прозазин — и тут по чистой случайности произошло чудо. У меня улучшилось настроение, но срал я от него постоянно — все два года, пока принимал. Когда я понял, что моя жопа больше не выдержит, меня снова перевели на хлорпромазин. Некоторое время я, словно в коконе, пребывал в состоянии хронической безмятежной тревоги: вроде бы все нормально, но при этом где-то в глубинах подсознания что-то постоянно угрожающе бурлит. Впрочем, мне этого было достаточно — хоть какое-то душевное спокойствие, если не ощущение счастья. Я улыбался, хотя повода для улыбок не имелось.

Я все шел и шел.

Я вынул из кармана карту и принялся ее изучать, прикидывая, где сейчас нахожусь. В этой старой части Сайгона, представлявшей собой настоящий лабиринт, на стенах домов было почти не сыскать табличек с адресами. Иногда над низеньким дверным проемом красовалась железная пластинка с номером. Кое-где номера домов и названия улиц были написаны в кружочках от руки масляной краской, причем по-вьетнамски. Невысокие многоквартирные дома поновее были похожи друг на друга, словно капли воды. На таких домах значилось написанное латиницей название квартала и улицы. Толку от этого мне было мало, только путало еще больше. А ведь я изначально опасался, что объекта моих поисков больше не существует.

Мыслей в голове становилось все больше, они налезали одна на другую, спутываясь в клубок. Зачем я поехал во Вьетнам? Зачем, зачем, зачем? Это ничего мне не даст — надо было понять сразу. Нет никакого смысла искать будущее в прошлом.

Чтобы успокоиться, я попытался во всех подробностях воскресить перед мысленным взором любимую мамину немецкую фарфоровую статуэтку, изображавшую улыбающегося конопатого мальчика в кожаных шортах, глядящего на пруд. Затем я попытался вспомнить точный вес противопехотной мины «клеймор». Прокрутил в уме несколько баллистических таблиц — все что угодно, лишь бы хоть чем-нибудь занять мозг. Главное, не давать ему простаивать и скучать — это главный и, по сути, единственный урок, что я усвоил за все прошедшие годы.

Так, надо срочно переключиться на что-то еще, чтобы выиграть время и дождаться, когда голубенькая таблетка подействует. Ну о чем еще подумать? Например, о том, как разбирать винтовку М-16.

Буря в голове на время чуть стихла:

…теперь вы можете сдвинуть вверх заднюю часть ствольной коробки — сейчас ее держит лишь еще одна сраная чека. М-16 — винтовка, конечно, популярная, но конструкторы с ней перемудрили. Вот автомат Калашникова, который предпочитают и талибы, и боевики «Боко харам» в вонючих косынках и драных футболках из Диснейленда, и террористы из «Хезболла», — совсем другое дело. В калашах вообще этих чек нету.

Теперь, придерживая рукой стебель затвора, сдвиньте его вместе с планкой перезарядки назад и отделите от ствольной коробки движением вниз. Справились? Теперь аккуратно подожмите фиксатор буфера противоотскока и выньте его вместе с возвратной пружиной из полости приклада.

Ну а теперь проделайте все то же самое, только в обратном порядке. Ночью. И на этот раз быстро. Когда льет как из ведра в сезон муссонов. Когда мокрый воротник гимнастерки из поплина впивается в сгоревшую на солнце шею. Когда вода просачивается под промокшую вонючую плащ-палатку. Когда кто-то ведет по вам огонь, а зеленые трассеры вспыхивают и гаснут в дождливой ночи, словно неисправная неоновая вывеска.

Я глубоко вздохнул.

В голове возникло щекочущее ощущение, и она вдруг стала легче, словно кто-то отсосал из нее шприцем часть содержимого.