Терри Пратчетт - Вещие сестрички
— Тогда, может, острое зрение? Или красивый голос, как у певца?
Снаружи доносилось сиплое, но вдохновенное исполнение народной баллады. Ночному небосводу толково разъясняли, что «на волшебном посохе — нехилый набалдашник».
— Это все не так важно, — громко произнесла матушка. — Прибегни к помощи головологии. Без красоты с богатством прожить можно… — Она снова взялась за кристалл и махнула рукой: — Сходила бы лучше и привела нянюшку. Сама говорила, что нас должно быть трое.
Ввести в дом приболевшую нянюшку, равно как и растолковать ей смысл родившейся у Маграт затеи, стоило обеим ведьмам немалых хлопот.
— Чего такое? Три п'дарка? — ошарашенно проговорила нянюшка Ягг. — П'следний раз я п'дарок делала, когда девочкой была.
Маграт шныряла взад-вперед по комнате — зажигала свечи.
— Мы должны создать надлежащий магический антураж, — объяснила она.
Матушка лишь передернула плечами, хотя поведение Маграт можно было расценить как настоящий вызов. Но каждая ведьма вольна заниматься ворожбой по-своему, а они в данную минуту находились в хижине Маграт.
— А чего вы ему дарить собрались? — поинтересовалась нянюшка Ягг.
— Мы же только что тебе сказали — сами не знаем, — ответила матушка.
— Слушайте, есть мысль! — провозгласила нянюшка и тут же поделилась ею. Наступила гробовая тишина.
— Прости, но я все-таки не понимаю — какой ему от этого прок? — высказалась наконец Маграт. — К тому же это, должно быть, не совсем удобно — ходить мешает…
— Да он потом, когда вырастет, нам кланяться будет, помяни мое слово, — заявила нянюшка Ягг. — Мой первый муж всегда любил повторять…
— Вообще, не помешало бы, — вовремя вступилась матушка, сверля приятельницу острым взором, — придумать что-нибудь не столь… не столь сальное. Обязательно тебе нужно все опошлить! Поражаюсь тебе, Гита, и что тебе вечно неймется?
— Ну знаешь, лично я, к примеру, считаю… Тут обе дамы перешли на шепот, и весьма прежаркий. Затем установилась долгая, мучительная пауза.
— Мне кажется, — сказала Маграт, робея от собственной смышлености, — мы мудро поступим, если разойдемся по собственным хижинам и все сделаем так, как каждой велит ее сердце. Понимаете? То есть отдельно друг от друга. День сегодня был трудный, мы все утомились…
— Правильная мысль, — твердо заявила матушка, поднимаясь с лавки, и крайне сурово буркнула: — Вставай, Гита, уходим. День был трудный, ты переутомилась.
Ведьмы вышли за дверь, продолжая препираться друг с другом.
Маграт, окружив себя разноцветными свечами, откупорила пузырек с одним исключительно мощным средством оккультного характера — это средство она заказала из кладовых, расположенных в далеком Анк-Морпорке, и ей не терпелось испытать зелье в действии. Порой так хочется, чтобы люди были чуточку добрее к ближнему своему…
Маграт взглянула на волшебный шар.
Можно начинать.
— Он всегда будет легко сходиться с людьми, — прошептала она.
Может, то был не самый первостепенный навык в жизни, но для самой Маграт эта способность была тайной за семью печатями.
Нянюшка Ягг, усевшись у себя на кухне, взяла на колени своего жутких размеров кота, нацедила на сон грядущий стаканчик и тщетно попыталась припомнить начало семнадцатого куплета из бессмертного «Ежика». В куплете речь должна была идти о козах, но подробности были безнадежно утеряны. Время в очередной раз одержало верх над памятью.
Нянюшка чокнулась с невидимым собутыльником.
— Память у малыша такая будет, что все черти от зависти подохнут. Чтобы все песни с первого раза запоминал!
А матушка Ветровоск, шагая по объятому тишиной лесу, зябко куталась в шаль и по-прежнему бередила себе душу. День был трудный, местами — мучительный. А театр ее и вовсе доконал. Все только и делают, что выдают себя за других людей, сплошной обман творится, а дуб можно пальцем проткнуть! Матушка любила отдавать себе отчет в том, на каком свете находится. Свет, на котором она побывала сегодня, настораживал и, более того, озадачивал.
Все эти очевидные противоречия могли вогнать в оторопь кого угодно.
Матушка зашагала быстрой походкой путника, который явно убежден в том, что сырая, ветреная ночка, настигшая его в этом лесу, таит в себе нечто необъяснимое и зловещее. Этим убеждением матушка прониклась сполна.
— Пусть же он станет тем, кем сам пожелает, — пробормотала она. — Это все, о чем может мечтать человек.
Подобно большинству смертных, ведьмы лишены укорененности в настоящем, а выделяются среди прочих тем, что способны, пусть и не до конца, сей изъян осознать и даже извлечь из него кое-какую пользу. Они заботливо хранят память о прошлом, поскольку отчасти живут там, и способны узреть смутные тени, которые отбрасывает будущее.
Матушка вполне отчетливо видела грядущее. Оно было испещрено ножевыми ранами.
Грядущее наступило с рассветом следующего дня. Четверо всадников, спешившись на краю чащи неподалеку от матушкиной хижины, стреножили коней и осторожно двинулись вперед.
Сержант, назначенный ответственным, отнесся к поручению без восторга. Уроженец Овцепиков, он с трудом представлял себе, как может выглядеть пленение ведьмы, зато отдавал себе отчет, что приветствовать собственное пленение ведьма не станет. А сержанту не хотелось приветствовать то, что не могла приветствовать ведьма.
Его подчиненные также были коренными овцепикцами. Они следовали по пятам за начальником, от всего сердца надеясь использовать того в качестве щита при обнаружении сколько-нибудь более подозрительного предмета, чем обычное дерево.
В утренней дымке постепенно прорисовывались мухомороподобные очертания дома. Целебные травы, привольно разросшиеся в матушкином саду, колыхались, хотя воздух был недвижим. Среди прочих в саду были представлены растения, которые даже для Овцепиков являлись диковинными, прибывшими сюда с самого Края Диска. Сержант был готов поклясться, что пара цветочков обратили к нему свои пестики. Он вздрогнул.
— Что теперь-то делать, командир?
— Что делать? Рас… да, рассредоточиться вокруг дома.
Солдаты с удвоенной осторожностью преодолели заросли. Оказавшись у поваленного ствола, сержант присел на корточки и прошептал:
— Отлично. Просто молодцы. Командира понимаете с полуслова. А теперь давайте живо рассредоточивайтесь… только на сей раз рассредоточивайтесь поодиночке.
Солдаты, вполголоса ворча, растворились в туманных дебрях. Сержант выждал пару минут, чтобы подчиненные успели закрепиться на позициях, а затем произнес:
— Вот и славно. Теперь же… — И осекся.
Он вдруг с испугом спросил себя, разумно ли с его стороны орать на все окрестности, отдавая приказы. Неразумно, тут же решил он.
Тогда сержант выпрямился, снял с головы шлем, изъявляя таким образом уважение к хозяйке дома, и, переступая онемевшими ногами, приблизился к хижине с заднего хода. Откашлявшись, он несколько раз очень вежливо стукнул в дверь.
По прошествии определенного промежутка времени сержант напялил шлем обратно на голову и, молвив: «Дома никого нет, значит, ломаем дверь», принялся отмерять дистанцию для разбега.
В этот миг дверь отворилась. Отворилась с изуверской медлительностью, со скрипом, способным на целый день испортить настроение. За пронзительностью скрипа следовало заподозрить не безалаберность хозяйки, но, напротив, кропотливейшие усилия, как, например, ежедневное ошпаривание петель кипятком. Сержант замер и начал медленно поворачиваться лицом к двери.
Пустота дверного проема, представшая его взору, произвела на него гнетущее впечатление. Весь его жизненный опыт говорил о том, что двери сами по себе не открываются.
Сержант снова откашлялся.
Нагнувшись к его уху, зашедшая сзади матушка Ветровоск прошептала:
— Кашель у тебя запущен. Молодец, что заглянул.
Сержант уставился на нее с выражением бездыханного благоговения.
— Гр-р-р… — только и смог сказать он.
— И что дальше? — спросил герцог. Сержант упорно таращился на точку в двух дюймах правее герцогского кресла.
— Дальше… Она предложила мне чашку чая.
— А чем были заняты твои люди?
— Им она тоже предложила чаю.
Герцог поднялся с кресла и ласково обнял сержанта за плечи, трепетавшие под ржавыми звеньями кольчуги. Он и сам чувствовал себя прескверно. Полночи он пытался смыть кровавые пятна с ладоней. Полночи ему казалось, что над самым его ухом кто-то шепчет. Утренняя овсянка была пересоленной и подгоревшей. Кончилось все тем, что повар устроил форменную истерику. Из этого напрашивался вывод, что герцог должен был пребывать в бешенстве. А герцог меж тем был необычайно участлив и обходителен. Он принадлежал к той породе людей, которые по мере того, как подходят к концу запасы терпения, становятся все более нежными и покладистыми. И только потом вы выясняете, что их последняя любезность, наподобие «не знаю, как вас и благодарить», на самом деле являлась вежливым приглашением на гильотину.
