Юлия Жукова - О богах, шакалах и детях
Алтонгирел скомканно здоровается и, подобно Киру, прячется за стаканом сока.
— А это кто? Сынок, ты ж про одного вроде говорил…
Азамат хохочет.
— Не волнуйся, Ма, это Кирова подружка, мы ей ищем духовного наставника, ей силу надо укрощать, а то пока она говорить не может.
Айша смущённо улыбается и отвешивает небольшой поклон.
— Опять ты за других людей работу делаешь, — вздыхает матушка. — Ладно, видать, судьба такая. Ну что, рыбалка у нас будет сегодня или так и просидим весь день? Я вот и любимые снасти привезла. Там погода сказочная, ветра нет совсем, листок не колыхнётся. Пойдёмте уже!
Все кидаются одеваться и собираться. Я-то дома остаюсь, но надо детей одеть, еду упаковать. Напяливаю на Айшу три пары шерстяных носков, а потом заворачиваю ей ноги в плед. Сверху-то на неё надевается дарёная шуба, в которую её можно три раза завернуть, но уж зато тепло.
— Чегой-то, она ходить не может, что ли? — спрашивает матушка, наблюдая за моими действиями.
— Может, но у неё зимней обуви нет вообще, мы же её из приюта забрали.
— Из приюта? — хмурится матушка. — А вроде чистенькая.
— Отмыли, — усмехаюсь я.
— А ну раз отмыли, так что ж, у тебя в хозяйстве сапог не найдётся лишних?
— Ей все велики, ножка крошечная.
Матушка подходит, довольно бесцеремонно берёт Айшину ногу, задирает повыше и прикладывает к своей ладони.
— Да как моя у неё нога. Возьми, вон, в синей сумке сверху у меня запасные сапоги, да надень ей. Не дело это здоровую девчонку на руках таскать.
— Ма, — Азамат застывает в процессе шнурования ботинок. — Зачем ты сюда привезла запасные сапоги? Ты тут зимовать вознамерилась, что ли?
— Ещё чего! — подбоченивается матушка. — У меня свой дом есть! А сапоги взяла на случай если в лодке промочу.
— В моей лодке не промочишь, — обижается Азамат.
— Давайте топайте уже в эту лодку, — говорю, надевая на Айшу сапоги. Насчёт того же размера матука погорячилась, конечно, но на три шерстяных носка нормально. — Скоро стемнеет!
— Это как раз хорошо, — возражает Азамат, закидывая за плечо короб с едой. — В сумерках ловится лучше. Ну, все готовы? Пошли!
Когда дверь за ними закрывается, я вздыхаю с облегчением.
Пока их нет, я немножко шуршу по хозяйству: прибираю на кухне, подготавливаю плацдарм для возьни с рыбой, в процессе натыкаюсь на открытую книжку и снова зависаю над изображениями Ирлика. Ну не лежит у меня к ним душа. Ладно, надо хоть канву поискать, я вроде покупала большой кусок чёрной. А Ирлика надо, конечно, на чёрном фоне, он ведь такой весь светящийся… Рулон канвы обнаруживается в ларе, которому Кир смастерил замок, поэтому туда больше не попадают тонны кошачьей шерсти. Размер даже масштабнее, чем я думала, полтора на полтора. Я обвышиваюсь… Можно, конечно, отрезать, но у тряпки фабрично обработанный край… Да и я обещала Ирлику большой портрет. Ладно, пока размечу для очистки совести, а потом ещё подумаю. Где мой большой белый маркер?..
Разметкой занимаюсь до темноты — в это время года день совсем короткий. Потом раскладываю вокруг себя нитки и бисер, и принимаюсь, подобно сказочному злодею, чахнуть над сокровищами. От этого бесконечно прекрасного занятия меня и отрывают оглушительное уханье и стук в окно гостиной — как я с перепугу не перевернула все коробки с бисером, ума не приложу, но к счастью, только нитки рассыпала.
За окном светятся красные перья. Ого, да это сам прототип пожаловал. Приоткрываю окно.
— Привет, ты в дверь звонить не пробовал? — спрашиваю.
— Ещё чего, глупости какие, — усмехается он, выпуская изо рта облачко пара. — Что я, всегда одинаково входить должен? Открывай, открывай, а то я через печную трубу занырну!
— Тут нет печки, — сообщаю я, открывая окно пошире. — Давай быстро, а то выстудим всю комнату.
— Я нагрею, — великодушно обещает Ирлик, перекидывая ноги через подоконник. Когти оставляют бороздки на ковре. Он в божественной форме, при всех гирляндах и в юбке, на сей раз, шоколадного цвета с красными и золотыми узорами.
— Ты немного рановато, — говорю. — Рыба ещё на удочке.
— Знаю, знаю, — отмахивается Ирлик. — Я пока не голодный. Просто скучно стало. По снегу моё царство засыпает, заняться там нечем. Летом-то можно хоть в кабак сходить, обыграть мужиков в бараньи или ещё во что… А сейчас мне в человеческом теле холодно.
Он демонстративно усаживается перед искусственным камином, скрестив ноги так, что когти торчат по обе стороны под опасными углами.
— Ну, в доме-то, может, превратишься? — с надеждой спрашиваю я.
Ирлик морщится.
— Не хочу. У тебя тут даже живого огня нету, вроде тепло, а неуютно. Да вы меня уже все видели, от кого скрываться-то?
— Тут Азаматовы мать и брат, — говорю, подавляя желание возмутиться: у меня идеально уютный дом, а живой огонь — это постоянная опасность пожара!
— Вот не понять мне вас, людей, — встряхивает гривой Ирлик. — Какая разница, как я выгляжу? Суть-то одна!
— Когда ты выглядишь, как человек, можно временно забыть про суть, — поясняю я.
— Забыть — это да-а… — протягивает Ирлик задумчиво. — Кстати! Как твоя вышивка поживает?
— Да вот, — делаю жест в сторону разложенной на столике канвы и расставленных по всем креслам коробок с богатствами. — Только материалы подобрать успела. Пытаюсь придумать, как тебя лучше изображать, и пока ничего путного в голову не приходит. Хочется похоже, но я же не художник.
Как-то незаметно для меня Ирлик внезапно оказывается посреди моего барахла, не изменив позы. Суёт нос в нитки, шерудит мизинцем в бисере.
— Красиво, — заключает. — Земное всё, да? На Муданге так делать не умеют. Так тебе чего, позировать надо, что ли?
— Э-э-э, собственно… А нельзя тебя сфотографировать? — решаюсь я.
Ирлик сдвигает брови под напряжением мысли.
— Это такие моментальные картинки, что ли? А как они получаются?
— Ну-у, там свет попадает на сенсор, превращается в электричество и выводится на экран… — мучительно адаптирую я институтский курс оптики.
— А откуда этот свет берётся? — серьёзно спрашивает Ирлик.
— Из чего-нибудь светящегося, — пожимаю плечами. — А от всего прочего он отражается и тоже попадает на сенсор.
Он всё ещё морщит лоб.
— Это от человеческого глаза сильно отличается? — спрашивает наконец.
— Сенсор по-другому устроен, и у хорошего глаза изображение получается лучше.
— Тогда, наверное, можно, — поднимает брови Ирлик. — Попробуй.
— Сейчас попробую, я, правда, спрашивала в другом смысле… Тут, на Муданге, среди людей считается, что по фотографии можно сглазить или ещё что… поэтому, например, нас с Азаматом снимать запрещено.
Ирлик заходится хохотом.
— Ты же не думаешь, что меня можно сглазить! — веселится он, откидывась на ковёр перед камином. — Ой, не могу, уморила! Как ты себе это представляешь?
— Никак, — ухмыляюсь я, щёлкая камерой. — Ты отлично получился, гляди!
— А, так это была уловка? Уважаю! — радуется Ирлик, элегантно перекатываясь по ковру, чтобы заглянуть в превьюшку. — М-м, ничего, только мне твой неживой огонь не нравится.
— Я могу взять фотку настоящего и вклеить, а с этого уже вышивать…
— Да ну, что, огня не хватает? Давай нормальный разведём!
— Ну не в доме же! — ужасаюсь я.
— Ладно, — снисходит Ирлик, — не в доме, так не в доме. У вас кострище где-то было на берегу, пошли туда.
— Погоди, давай всех дождёмся… У меня тут ребёнок спит, не хочу его одного оставлять, а то проснётся, испугается…
Ирлик со вздохом встаёт, подходит к манежу, скорчивается над Алэком и принюхивается.
— Он ещё два часа проспит. Пошли, я терпеть не могу ждать.
Поняв, что спорить бессмысленно, я иду одеваться.
На улице не очень холодно, на небе тучи, сквозь которые еле-еле пробивается свет Второй луны. Филин, которого не взяли на рыбалку, при виде Ирлика поджимает хвост и исчезает в будке с приглушённым всхлипом. Ирлик не обращает внимания, протапливает снег своими большими ступнями, а я семеню следом, проваливаясь по щиколотку.
— Шагай почаще, — прошу. — Мне так легче идти будет.
Он бросает на меня весёлый взгляд через плечо, припадает к земле и дует вперёд. Теперь перед нами прямая чёрная тропинка до кострища. Правда, боюсь, что-то из маминых посадок пострадало.
— Ещё же дрова надо взять! — вспоминаю я.
— За каким шакалом тебе дрова? — воздевает руки к небесам Ирлик. — Я захочу, снег гореть будет!
— Как скажешь, — покладисто соглашаюсь я.
Кострище завалено снегом, но как только Ирлик встаёт в круг камней, ночь озаряется высоченным пламенем. Он ласково улыбается, разбалтывая огонь руками, потом набирает пригоршню и умывается им — лицо, грудь и подмышками не забыл сполоснуть. Я только успеваю щёлкать. Впрочем, результат какой-то странный.
