Михаил Успенский - Там, где нас нет. Время Оно. Кого за смертью посылать
А когда разожмурился, то увидел, что снова нет на берегу никакого старика.
Вместо старика на прогнивших мостках стоял здоровенный детина в алом княжеском плаще и орал:
– Ты бы еще до Купального дня провалялся! Лесной хозяин уже весь в трудах, а у тебя скоро и раки последние расползутся!
От удара в Мутилиной голове окончательно прояснело.
– Жихарь! – воскликнул он. – Княже многоборский! Чего так рано нынче–то? То ли в кости не с кем сыграть?
Водяной быстро достиг мостков и вскарабкался на них.
Князь Жихарь подхватил его, как малое дитя, своими ручищами и поставил себе пред светлые очи.
– Душа горит, – сказал он. – Мочи нет!
– Да, без души–то нашему брату спокойнее, – согласился Мутило.
Князь не побрезговал с ним облобызаться, распахнул полу плаща и показал водяному здоровенную бутыль. Мутило присвистнул.
– Надо же, как тебя допекло, – сказал он. – С какой радости?
– Невместно князю с подданными горькую пить, – вздохнул Жихарь. – Да и от княгини подальше, а то опять начнет… Веришь ли, всю–то зимушку – ни чарки, ни ковша, ни капельки. Среди ночи, бывало, проснешься – а она заговор нашептывает: «Звезды вы ясные, сойдите в чашу брачную, а в моей чаше вода из заторного студенца. Месяц ты красный, сойди в мою клеть, а в моей клети ни дна, ни покрышки. Солнышко ты привольное, взойди на мой двор, а на моем дворе ни людей, ни зверей. Звезды, уймите супруга моего от вина; месяц, отврати милого от вина; солнышко, усмири ясного от вина. Слово мое крепко!» Видишь, наизусть вызубрил!
– Невыносимо, – сказал Мутило. – Ну, где пировать будем – у меня или прямо тут?
– Боюсь, не полинял бы плащ, – сказал Жихарь. – Пойдем в развалюху, я уж там все приготовил…
И они прошли в дряхлую рыбачью избушку, давным–давно стоящую без двери и с выломанными ставнями. В избе Жихарь успел кое–как подмести и расчистить столешницу. На ней стояли две чарки – серебряная и деревянная, для водяного – поскольку нежить серебра не любит пуще железа. Такая забота умилила Мутилу.
– А где же свита твоя? – спросил он, мостясь на лавку.
– Там, в логу оставил, – сказал Жихарь, доставая из мешка домашние постряпушки. – Сказал им так: мол, опять к печальным этим берегам меня влечет неведомая сила. Тому нечего стыдиться, кому дома не сидится!
С этими словами князь вытащил зубами пробку и разлил зелено вино по чаркам.
– Со свиданьицем! – провозгласили оба враз и выпили. Крупное личико у князя сразу сделалось красное, как всегда бывает у давно не угощавшихся людей, а у водяника наоборот – пуще позеленело.
Воротившиеся из разных теплых краев птицы наперебой рассказывали друг дружке, где были да что видели. Солнце припекало по–летнему. А комарам и мухам было еще рано жить.
– Три года не виделись, – сказал Мутило. – С самой свадьбы твоей…
Да уж, богатырь постарался созвать на свадьбу всех, кто помогал ему в странствиях. Демон Костяные Уши чуть крылья до самых плеч не изработал, пока разносил приглашения. Сам же Мутило прибыл в Столенград весьма торжественно, в расписной телеге, позаимствованной ради такого случая у Речного царя, сидел при этом в новенькой дубовой кадушке, а русалка его стояла на хвосте, размахивала вожжами и громко свистела. В этой же кадушке водяного и восвояси увозили, чуть тепленького…
Сразу же, не откладывая, выпили по второй, заели пирогами.
– Каково княжествовать? – спросил Мутило. – Сладко ли?
Жихарь махнул рукой.
– Знатьё бы – так сроду не пошел. В первую зиму кое–как замирились с кривлянами. Тесть–то мой и особенно теща названая, княгиня Апсурда, разнесли по белу свету, что княжну Карину–де силой приневолили. Хорошо, что уговорил Лю Седьмого перезимовать у меня.
Ой, хитер мудрец, мудер хитрец! Он им и Снегового Змея показывал, и огнями цветными стращал, а слова говорил весьма ласковые да вежливые. Семивражье мы поделили по–соседски.
– Ну и будь доволен, – сказал Мутило. – Последнее дело с родней в розни жить.
– Потом чайнец отбыл на родину – что–то там без него не ладилось. А летом пришлось нам снова туговато: Мундук–хан со своими степняками пошел в набег.
Пока мы мечами препоясывались да копья вострили, он уже пять деревень разграбил, не считая хуторов и заимок. Полетели мы вдогон, да степняков попробуй настигни! Но тут мой побратим Сочиняй–багатур им в потылицу ударил, прямо нам в лапы погнал. Мундук–хана удушили, завернувши в ковер, остальные к Сочиняю под руку пошли. Он теперь Сочиняй–хан! Договор с ним заключили честь по чести, да только случись в степи засуха – снова могут к нам полезть, не посмотрят и на договор… Степняки же… Не хан погонит, так голодуха…
– Я помню одну засуху, – сказал Мутило. – Я на дне лежу, а из воды нос торчит и все остальное…
Промочили горло, чтобы не было засухи.
– Тебе что ж, там и поговорить не с кем? – спросил водяной.
– А получается, что не с кем, – пригорюнился князь. – Окул Вязовый Лоб из кузни не вылезает, постоянно денег требует – из нашей–то руды не всякая сталь получается. Ругаемся до синевы. Беломор вечно своими делами занят…
Народ на дружинников жалуется. Я им толкую: не надо бояться человека с мечом! Нет, все равно пугаются…
– А жена?
– А что жена? Жена есть жена… – Жихарь пуще пригорюнился.
– Жена есть жена, – передразнил Мутило. – Надобно и за нее выпить… Э, самое–то главное не сказал: детки–то пошли у вас?
– Две дочки, – ответил Жихарь. – Нынче сына ждем. Непременно будет сын, все бабки говорят. Она у меня и разумница, и обращение знает, и понятия всякие, только ведь она природная княжна, а я…
– Нашел о чем печалиться, – хмыкнул Мутило. – Слава о тебе и под водой идет, до морей уже добежала.
– Слава – не родословие, – сказал Жихарь. – Она, Карина моя, то ничего, а то как возрыдает! Ищи, говорит, корни свои, иначе наследник безродный появится, настоящие князья у него живо отнимут вотчину!
– Глупости какие, – скривился Мутило. – Как это вы, люди, любите сами себе жизнь усложнять! Это бабские причуды – ведь и рыба с икрой, бывает, чудесит. Жен–то воспитывать надо – что на суше, что в омуте. Вон по моей русалке разве что печка не ходила, да и то потому, что не положено под водой печи складывать. Зато теперь по одной половице плавает. А сперва–то как причитывала: кабы не ты, изверг, говорит, была бы я теперь прекрасной ундиной в Бонжурии! Врешь, отвечаю: кабы не я, ты бы сейчас на Туманном Острове в холодном Несс–озере страшилой работала! Ей и возразить нечего…
– Богатырям женщин бить не полагается, – сказал Жихарь. – А князьям тем более. Мы ведь не мужики сиволапые!
– Вон ты как заговорил, – хихикнул Мутило. – А откуда же взялась поговорка:
«Князьями не рождаются – князьями становятся»?
– Становятся, это верно, – ответил Жихарь. – У князей ведь и ум устроен не как у прочих людей. Сам в себе замечаю перемены великие! Едешь, бывало, вдоль рубежа, глянешь направо, на родное Многоборье, и думаешь: «Это мое».
Глянешь налево, на соседскую землю, и вдругорядь мыслишь: «А ведь и то, если вдуматься, – мое же!» И страшно становится, и глядишь на себя, как на чужого человека, к тому же противненького… Блин поминальный, да как тяжело–то! Одна надежда – что сын вдруг возьмет и возмужает в один день. У меня такое уже бывало. Тогда сложу я с себя знаки власти, посажу его на престол, а сам поеду подвигов искать… Веришь ли – недели для себя не выкроишь! Ну, давай, за княгиню, за дочерей…
Они еще раз подняли чарки, опростали их и оба задумались.
– Хорошо, когда только сам за себя и отвечаешь, – продолжил богатырь свои страдания. – А тут об каждом думай! Это какую же голову иметь надо!
Чей–нибудь дитенок в яму сверзится – дура–мать не досмотрит – а ты мучаешься, словно сам виноват…
– Это оттого, что у людей в нагрузку к душе еще и совесть прилагается, – наставительно сказал Мутило. – То ли дело нам! Не хватало мне еще всякую икринку обихаживать, в улиткины заботы вникать! Конечно, когда среди рыбы замор начинается, надо что–то делать, так это же в редких случаях…
Чувствую, что не боятся тебя – отсюда и все беды.
– Я не Гога с Магогой, чтобы от меня людям шарахаться, – сказал Жихарь и чуть не заплакал.
– Ладно, что–нибудь придумаем. Будь проще – и люди к тебе потянутся! – важно сказал водяной черт, словно век занимался княжескими делами. – Как там Демон существует? Оклемался или нет?
Жихарь невольно расхохотался и даже утешился. На свадьбе Демон Костяные Уши, как старший по возрасту (свету белому ровесник), назначен был тысяцким; побратимы же новоиспеченного князя пребывали в звании простых сватов и дружек. От такой чести Демон возгордился неслыханно и взмыл в небо, да так высоко, что достиг областей, где всякий воздух кончается и начинается вечный мороз. Там Демон мигом застыл в ледышку и рухнул вниз, где ему суждено было разбиться на мелкие кусочки. Но гуляли, к счастью, не в княжеских палатах, а на берегу пруда – чтобы было где остужать хмельные головы. Демон туда и ухнул, а Мутило кинулся доставать. К вечеру тысяцкий оттаял, пришел в себя, но стал малость заговариваться, а демонята, уже приспособившиеся к почтовой службе, жаловались потом, что, мол, папаша стали какой–то отмороженный.
