Мария Быкова - Путь к золотому дракону
Ежи шел на два шага впереди и строил планы на завтрашний день. А день обещал быть интересным.
Покои у братьев были одни на двоих. Этим красивым словом обозначалась небольшая комнатка с двумя лежанками, большим сундуком и тем немногим, что потребно воину. Никто не скажет, что князь-воевода растит из своих сыновей изнеженных панночек! Ежи поудобнее улегся на жестком тонком матрасике и с любопытством принялся наблюдать за братом.
Михал отрывистыми движениями налил себе полный стакан воды и выпил его залпом.
— Нет, только подумать! — Стакан громко стукнулся о поднос. Михал заходил по комнатке взад-вперед. — Это — панна Ядвига Леснивецкая! Да это позор всего рода Леснивецких! Да мы в родстве с королями! Хотя что я говорю — это короли в родстве с нами! Хотел бы я знать, из какой дыры вылезла эта ясновельможная панна!
Последние слова он выговорил с таким великолепным пренебрежением, что Ежи ощутил острый укол зависти. Но тут же возразил, как подобает хорошему сыну:
— Отец сказал, она нам сестра. Значит, так тому и быть. Плохой мы ей будем защитой, если первые ее осуждаем…
— Защитой?! — взвился Михал, словно укушенный тем самым пуделем. — Да я… я же об отце и думаю! Ему ж еще эту… панну замуж выдавать надо! Хотел бы я знать, кто ее возьмет!
— Да хотя бы пан Богуслав! — безмятежно ответил Ежи.
Михал остановился как вкопанный.
— Пан Богуслав? — недоверчиво спросил он. — С чего ты взял?
— Сам слышал! — обиделся брат. — Такая, говорит, панна — всем паннам панна! Глаз не отвесть, вот как! А еще сказал, мол, породу сразу видать: нраву горячего, а с другой стороны — сердце доброе. И обхождения требует особого, не то что наши панночки… — И Ежи от себя добавил: — С пуделями!
— Ну, если пан Богуслав… — тоном ниже сказал Михал.
На том и порешили.
В эту ночь сон долго не шел к Михалу Леснивецкому. Ежи давно спал безмятежным сном, а Михал все ворочался и ворочался. Пан Богуслав — это, конечно, argumentum, но и своей головой думать надо. Пану Богуславу Ядвига не сестра.
Любому понятно, что отец прижил ее вне брака. До брака, точнее говоря. Ничего особенного в этом нет, Михал как мужчина прекрасно его понимал — красивых крестьянок в округе хоть отбавляй. Но признавать законной дочерью эту Ядвигу? Ставить ее на одну доску с ними? А как же честь их покойной матери?
За этими, бесспорно, сложными рассуждениями Михал как-то упустил одну незначительную мелочь: раньше он твердо был уверен, что долг благородного человека — отвечать за свои поступки. И если у него, Михала Леснивецкого, обнаружится незаконный сын, то он непременно признает дитя. Не то что князь… не будем называть имен! Но одно дело — абстрактный младенец, жалобным плачем взывающий к отцовскому долгу, и совсем другое — взрослая рыжая нахалка, явившаяся на все готовенькое!
Так это что, и наследство теперь на троих делить будут?!
Поразмыслив еще немного, Михал пришел к выводу, что его долг как брата — поскорее выдать Ядвигу замуж за пана Богуслава, пока тот не передумал. В конце концов, приданое не наследство, переживем. А породниться с Раднеевскими — не так уж и плохо. Для девицы из рода Леснивецких, конечно, это не партия, но для незаконнорожденной — невиданная удача.
На этом Михал наконец заснул, но сон его был беспокоен. Ему снился целый выводок старших сестер, и при каждой имелся если не злобный колдун, так уж точно беловолосый волкодлак.
Я проводила братьев задумчивым взглядом. Не сказать чтобы они мне сильно понравились, но, когда они ушли, разом сделалось неуютно. При сыновьях князь точно не стал бы выяснять семейных отношений, а мне как-то не хотелось общаться с папенькой на этот счет. Мне вообще с ним разговаривать не хотелось — хотя бы потому, что я не знала, как себя держать.
Я прекрасно жила без него все эти двадцать лет. И еще столько же прожила бы. С другой стороны, и он вряд ли горит желанием заключить меня в отеческие объятия и пролить над моей беспутной головой скупую мужскую слезу. Но… боги мои, я запуталась, я окончательно запуталась! В конце концов, он меня признал! А ведь скорее было бы ожидать, что он прикажет гнать плетьми самозванку!
И тут я вспомнила про КОВЕН. Мрыс дерр гаст! Здесь, на восточных отрогах Даркуцкого хребта, его власть была слабее, чем в Лыкоморье или на настоящем Западе, — но нам все равно следовало остерегаться. Нет, даже не так — нам стоило сматывать удочки, вострить лыжи, сваливать по-тихому, и все это в направлении эльфийских земель.
Каким бы ни был князь-воевода, но мы сидим за его столом и едим его хлеб. И было бы подло втянуть его в наше противостояние с КОВЕНом.
Осознав эту мысль, я немного приободрилась. Теперь я знала, о чем именно буду говорить с Леснивецким, — а то, что разговора не избежать, понятно даже старшему из моих младших братьев. Как его там? Кажется, Михал?
Здешнее панство любило гулять со вкусом, а обретение утерянной дочери — да, за это никак нельзя не выпить! Я сидела почти во главе стола, по правую руку от князя, и моим глазам открывался просто превосходный вид на все застолье. Особенно интересно было наблюдать за паном Богуславом — отсюда было плохо слышно, но он, кажется, успел найти с Сигурдом общий язык. И это при том, что оборотень ни слова не знал по-подгиньски! Я хмыкнула и после недолгих колебаний рискнула покоситься налево.
И тут же встретилась взглядом с князем-воеводой.
Несколько мгновений мы смотрели друг на друга. Потом он кивнул и поднялся из-за стола. Я ожидала чего-нибудь в духе: «Вы пируйте, паны рыцари, за все уплачено, а мы с дочкой пока потолкуем по-родственному!» — но князь молча подал мне руку. Я мигом вспомнила, как поступали в аналогичных случаях местные панны, и изящно оперлась о нее кончиками пальцев. Краем глаза я поймала изумленный взгляд Эгмонта и едва удержалась, чтобы не показать ему язык. Но так местные панны уж точно не поступали.
А кроме Эгмонта, никто и не заметил нашего ухода. Веселье в зале било ключом — только успевай уворачиваться.
Мы вышли из зала и, прошествовав по полутемному коридору, освещенному факелами, стали подниматься по широкой лестнице. На шаг впереди шел старый слуга с подсвечником. Лестница свернула вбок; узкий коридорчик, темная зала с охотничьими трофеями, еще один коридор — и наконец слуга распахнул перед нами тяжелую темную дверь.
В камине горел огонь — несмотря на лето, в замке было довольно зябко. Слуга обошел кабинет, зажигая свечи, поворошил угли в камине и молча посмотрел на князя.
— Ступай, — сказал воевода. Он стоял, заложив руки за спину, и смотрел в окно.
Слуга вышел. Я огляделась. У камина стояло два небольших кресла, между ними — круглый низкий столик. Возможно, мне стоило бы дождаться, пока князь предложит сесть, — но, в конце концов, я все-таки дама. Я села, придвинув кресло поближе к огню, и заметила, что на столике возвышается оплетенная бутыль вина, а рядом — ваза с яблоками. Подумав, я выбрала себе небольшое, чуть зеленоватое яблочко с румяным боком. Теперь главное — не хрустеть слишком уж нахально.
— Твоя мать тоже любила яблоки.
Князь развернулся ко мне, по-прежнему стоя у окна.
Я опустила руку с яблоком на колени. Вдруг стало очень обидно — он знает, что она любила, а мне даже на память ничего не осталось. Если бы не те несколько ночей на Драконьем Хребте, я не знала бы, как она выглядела, какой она была! Хорошо, что я не успела откусить — кусок непременно встал бы в горле.
— Яблоки, значит. — Я будто со стороны слышала собственный голос. — А что еще?
— А ты, значит, ее совсем не помнишь?
Кажется, я уже говорила ему, когда умерла моя мать.
— Можно и так сказать…
Разговор стремительно сворачивал не в то русло, и не в моих силах было что-то изменить. Ни за что на свете я не прервала бы этого разговора, ибо это был мой единственный шанс узнать хоть что-то о матери. Мрыс! Мне двадцать лет, и лет с восьми я не считала себя ребенком; куда же девается сейчас и насмешливость, и столь тщательно сберегаемый цинизм?
Князь-воевода подошел к массивному шкафу черного дерева, выдвинул ящик и достал оттуда маленькую квадратную шкатулку. Ее углы были оправлены в металл. Медленно он подошел к камину, опустился во второе кресло и поставил шкатулку на столик. Мы сидели довольно близко, и я увидела, что крышка была изрядно поцарапана. Повозившись с замком, князь открыл шкатулку — шарниры не заскрипели, но крышка поднялась так неохотно, что стало ясно: шкатулку давно никто не открывал.
— Это все, что у меня от нее осталось, — ровно сказал он. — Прости, но больше ничего нет.
Он пододвинул шкатулку ближе ко мне, и я заглянула внутрь.
Фиолетовый бархат, которым она была выложена изнутри, потемнел и обтерся от времени. На нем тускло мерцали какие-то серьги и — вот тут у меня впервые перехватило дыхание — лежала свернутая в кольцо нить с нанизанными на нее темными шероховатыми комочками. Когда-то эти комочки были ягодами — красновато-оранжевыми ягодами шиповника. Кто из девчонок не делает себе таких бус?
