Оберон Ману - Апокалипсис every day (СИ)
Почин сегодняшнему дню открыла пара подростков, шагнувших с крыши девятиэтажного дома, взявшись за руки, и не разжавших рук даже в смерти. Две девочки лет 14–15. Около подъезда собралась целая толпа как из этого, так и близлежащих домов. Несколько женщин разного возраста, очевидно, родственницы самоубийц, вопили в голос. Не рыдали, не плакали, а именно — вопили. Одна из них мяла в руках, пыталась порвать, но не могла, цветные плакаты с изображением каких-то певцов: на сцене, с микрофонами, в лучах прожекторов. Другая ломала хрупкие лепёшки лазерных дисков заодно с прозрачными пластиковыми коробочками и цветными картинками внутри них. Несколько обрывков, яростно разбрасываемых женщинами, долетели до ног Фридриха. Не нагибаясь, он увидел на них какие-то страшно загримированные сценические личины, лес рук, растопыривших пальцы в жесте, именуемом «голова дьявола». Реклама…
— Was ist das? — непроизвольно спросил Фридрих на родном языке.
— Ю из дойч? — спросил кто-то чуть сбоку и сзади. Он обернулся.
Судя по виду, рокер или байкер, Фридрих не знал, как это называется правильно. Ну эти, мотоциклы, повязки на головах, кожаные куртки, цепи, усы, пиво и так далее.
— Говоришь по-английски? — с запинкой, но достаточно понятно спросил тот.
— Yes, — автоматически ответил немец.
— Это ты есть дойч, приехать вчера, реклама, мёртвые? — ломано, но понятно спросил усатый, с интересом поглядывая на собеседника.
— Я, — ответил тот.
— Вместе убить себя. Оставить писать бумага. Причина — тот, кто петь. Фатум- музыка.
— Фатум-музыка? — поднял брови Фридрих.
— Ну да, yes, рок, судьба, фатум. Русский язык означать равно. Рок-музыка, фатум-музыка. Ехать крыша.
— Крыша?
Усатый постучал по макушке.
— Голова, крыша, уйти сторона, голова уехать.
— Сошли с ума, хочет сказать эта дубовая башка, — послышалось с другой стороны.
Девушка-рокер. То же, но без усов. Английский гораздо понятнее.
— Кумир обкололся героином и завёл себе новую шлюху. Эти дуры решили умереть. По-вашему, тинэйджеры, по-нашему, «мокрые щели», без царя в голове. Дуры. Пороть их надо.
Сбоку послышались вопли. Все обернулись на шум. Взрослый мужчина, в совершенно жутком возбуждении ловил за воротник рубашки мальчишку примерно одних лет с самоубийцами. Тот выворачивался, орал что-то, скулил, пытался выхватить из рук мужчины лазерные диски, аналогичные уничтоженным родственницами погибших. После двух-трёх попыток мужчина совершенно разозлился, отбросил мешавшие ему предметы, схватил мальчишку двумя руками. Засунул его голову себе между ног, зажал коленями, обе руки вывернул и прижал к согнутой спине левой рукой. Правой вытащил из своих брюк широкий ремень и, перехватив его поудобнее, принялся со звонкими шлепками с силой прикладывать его к мягким частям тела пониже спины нагнутого подростка.
— Так их, — одобрительно сказала девушка. — Драть, как сидорову козу.
— Что это?
— Да отец сына воспитывает. Раньше надо было. Но и теперь не поздно. А этих дур жалели. Дожалелись. Ну и чёрт с ними. Всё равно, рано или поздно, если нет внутри железа, всё заканчивается одинаково. Если твой характер мягкий, как свежее дерьмо, ты труп по жизни.
Рокер — байкер или как его там, с восхищением смотрел на свою подругу.
Девушка поймала его взгляд и усмехнулась. Затем поставила свою уже пустую банку из-под пива на голову бой-френда. И, ловко развернувшись, сшибла её ногой.
— Вот так.
Рокер — байкер почесал макушку и спросил:
— А Монах?
Девушка поморщилась, но, поймав вопросительный взгляд Фридриха, неохотно пояснила:
21
— Это в соседнем городе. Там мальчишки с собой кончали. Игра такая, компьютерная. Нового поколения. Надо играть сто дней, чтобы пройти все уровни. Если в конце проигрываешь, главный компьютерный злодей, Монах, назначает тебе дату смерти. Тоже дураки. Или зомби. Боюсь я этих новых компьютеров. Я сама программист. И я скажу тебе, немец, что для программирования первого «пентиума» выше крыши. Ну, более чем достаточно. Всё остальное — для игрушек. Вот они-то и есть самое зло.
Водитель Фридриха подошёл к уже оседлавшим свой мотоцикл и что-то сказал.
— Твой водитель, немец, просит, чтобы я сказала тебе, чтобы ты достал для него у ментов, ну, у дорожной полиции, разрешение, чтобы ему пить водку за рулём. Слабенький он у тебя, нервный. Гони ты его.
И мотоцикл с рёвом и скрежетом шин сорвался с места.
Фридрих оглянулся.
Пока он беседовал, в толпе произошли некоторые изменения. Судя по происходящему, некоторые из родителей, проживающих рядом с местом происшествия, решили последовать примеру своих соседей. Во дворе хрустели разбиваемые виниловые пластинки и лазерные диски, горели разорванные и целые плакаты с изображениями разных сценических кумиров. Кого-то таскали за волосы, кого-то пороли. Запомнилось совершенно безумное лицо с вытаращенными глазами, широко раскрытыми накрашенными губами и вытянутыми вперёд руками. Разинутый рот издавал совсем уже не человеческий звук, а руки дрожали в тщетной попытке схватить сжигаемое изображение кумира. По сторонам свалки стояли две пары милиционеров и со смехом смотрели на происходящее. Про мёртвых все забыли.
Тихо погрузив тела, Фридрих и водитель незаметно удалились с места описанных событий под звуки песни, вылетавшие из одного из раскрытых во множестве окон:
Strangers in the night
Exchanging glances Wond'ring in the night
What were the chances We'd be sharing love
Before the night was through…
Остальные трупы были менее эмоциональны: сварившийся заживо бомж в колодце, где прорвалась труба горячей воды. Собирали совковой лопатой по частям в пластиковый мешок, потому что мясо отстало от костей… Один наркоман с трассами от уколов во всех местах тела, отчего со стороны его голый труп казался покрытым какой-то странной татуировкой… Одна пожилая женщина в возрасте, скончавшаяся от сердечного приступа во время проведения одного из бесчисленных политических пикетов. Широко разинутый рот, упорно не закрывающиеся глаза, седые волосы, деревянная ручка от транспаранта в намертво сжатых руках. Забирали от стен мэрии в полном одиночестве. Остальных протестующих оттеснила в сторону милиция. От стоявшей метрах в ста смешанной милицейско — пикетной группы слышались возмущённые голоса… Одна жертва пьяной ссоры с осколком бутылки в черепе. И один утонувший по пьяному делу три дня назад, а всплывший только сегодня. Синий, раздувшийся. С запахом.
Шнапс уже не помогал. Пришлось купить водки.
В первый раз выпив в одиночестве пол литра водки, Фридрих забылся в дрёме прямо за столом. И очнулся только тогда, когда знакомый голос жены окликнул его: «Ганс!»
Вздрогнул, поднял голову. Его Хильда, только какая-то прозрачная, как будто сотканная в воздухе из сигаретного дыма, сидела за столом напротив него. На ней было надето её любимое платье. Не то, в котором она сгорела в машине.
— Я понимаю, что ты страдаешь, Ганс. Я понимаю, что ты хочешь забыть нас. Наши пути разошлись. Мы в мире загробном, ты здесь. Но ты выбрал не лучший способ. Постоянное присутствие смерти в твоей жизни будет только напоминать тебе о нас. Сходи в церковь, Ганс. Очисти свою душу…
Фридрих потянулся вперёд, но его дрожащие пальцы прошли сквозь призрачную плоть Хильды. Жена, до боли знакомым жестом склонив набок голову, улыбнулась ему и медленно растаяла в воздухе. А он так и остался за столом, вознеся над опрокинутой пустой бутылкой из-под русской водки свою бессильно протянутую в вечность руку.
22
На следующее утро, повинуясь приказу своей покойной жены, герр Фридрих отправился в церковь. Точнее — он решил посетить ту самую старинную лютеранскую кирху, на полную реставрацию которой было выделено четыре миллиона дойчемарок.
Лютеранская кирха нисколько не отличалась от своего изображения на фотографиях, вручённых тайному ревизору. Она явно не изменилась ни на йоту со времени своего последнего фотографирования. Забор из сетки-рабицы, груды кирпича с разрушенных верхних этажей, маленькие деревья, выросшие на карнизах и крыше, какие-то ржавые железные полосы, торчащие из стен, ржавый железный лист, свешивающийся с крыши и жалобно поскрипывающий под лёгким ветерком… Никаких следов реставрации. Единственное проявление жизни, не зафиксированное беспристрастной фотоплёнкой — это два лица свалочной национальности. Так называемые бомжи, вяло таскающие полупустые носилки с кирпичами.
— Одно из двух, — сказал сам себе Фридрих. — Или господин свалки превращает свалку в церковь, или церковь — в свалку. Иначе что тут делают бомжи?
Зачарованный картиной посмертного надругательства над зданием, немец ходил кругами вокруг церкви, пока его не взял за локоть какой-то мужчина.
