Игорь Соколов - Любовь в эпоху инопланетян
Обзор книги Игорь Соколов - Любовь в эпоху инопланетян
Любовь в эпоху инопланетян
Игорь Павлович Соколов
© Игорь Павлович Соколов, 2015
© Игорь Павлович Соколов, дизайн обложки, 2015
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru
Жизнь после смерти возлюбленной
Смысл этой жизни в его отсутствии… Но я это понял не сразу…
Однажды мне пришлось пережить смерть своей возлюбленной…
Она погибла в автокатастрофе… Я не хотел жить… Но потом… стал писать песни о ней, и о своем страдании, и это меня спасло… Потом я женился, еще раз женился, было много всего, что полностью изничтожало любой смысл моего сущест-вования, но я все-равно жил… напротив… навзничь смысла…
Что я вынес из всего этого?! – Не знаю… Жизнь била меня и переворачивала как хотела, она вертела мной, и на чем бы я не заострял свой взгляд, он все-равно падал, пропадал в невероятной глубине…
И все же главное, что я вынес, это тишина и покой, которые спасали меня в лесу, когда умер мой отец… Мой отец… Мой мудрый друг… Он никогда не ударил меня за всю жизнь ни рукой, ни словом, а однажды, когда я ему сделал больно, он просто промолчал… Только глаза его чуть увлажнились и все…
Я понял, что высшее благо в призрачном отсутствии меня в этом мире… Наедине с природой, ей одной я открывал свою душу, и был чистым агнцем, и ангелом к вершинам, под свод небесный тихо, с закатом уплывал…
И в то же время я чувствовал везде присутствие своего Отца… Его Образ слился для меня с Творцом… Он был тем самым высшим существом, любившим меня бескорыстно и так глубоко, проникновенно, что даже материнская любовь, любовь не менее сильная, была чуть-чуть задвинута за край другого Бытия…
Страницы как опавшие листья… Множество страниц на одной перевернуто для тебя, чтобы ты прониклась тем самым очарованием, которое я для себя нашел в жизни… Из своей студенческой комнаты я когда-то сделал алтарь для своей мертвой возлюбленной, с одной стороны висел Брежнев с пятью звездами и безумно-отторопелым тщеславным взглядом, с другой щурилась божественная Мерилин Монро, соблазившая своими буйными прелестями не только Америку, но и нашу Европу и Азию, а посередине над окном висела она Люба… Любовь… уже унесенная вечными снами и сложившимся от удара автомобилем…
Почему я не пришел на ее похороны?!… Наверное потому что не мог видеть ее уже холодное изуродованное тело, в котором не сохранилось ни капли живого тепла… Люди ходят на могилы, они приносят туда свою память о тех, кого с ними нет… Но что принесу я?! – Свою память, но разве эта память докричится до ее холодных останков?! – Она была безумно красива, ее глаза светились радостью жизни…
Ее великолепное тело вбирало меня своей чудесной глубиной, и в ее горячем чреве моя душа билась как пойманная рыбка… Я целовал ее везде… Я целовал мочку уха, неожиданно хватался губами за упругий сосок, целовал в тонкую нежную шею, целовал ложбинку меж двух полушарий, целовал живот, трогал губами поросль между ног, и сосал ее крошечный розовый сосочек, последнее упоминание о том, что когда-то она тоже была мужчиной…
Ее стройные ноги как две колонны из розового мрамора только подчеркивали божественность ее создания, рождения на грешной земле… Она выросла из нее как сказка и свела меня с ума… Я с закрытыми глазами мог найти губами любое в ней место и узнать по ощущению, по вкусу, как свое родное, вышедшее из самого себя…
Капелька росы… Она же капелька семени, капелька ее чистой слезы, капелька девственной крови, капелька нашего живого очарования, капелька летящая, слетающая за одно мгновение и олицетворяющее его с тихим придыханием и стоном, тем едва слышимым, но таким громким при прикосновении к коже пульсом, колеблющим и ветры, и сны, утешающим двух младенцев единым слитным шумом…
Воистину воскрес со мною мертвый лес… И Отец… И моя мертвая возлюбленная слились для меня в единое существо, которое я мог как волшебник оживлять для себя хотя бы на мгновение… И жить с ним как прежде, когда время останавливалось как замерзшая в ледышке вода, и в этой воде, ледышке был виден свет другой, потусторонний, но отражающий нас повсюду и отовсюду как повисший над нами небесный свод, под которым и ты, и я постоим, и улетим вместе, просто растаем как дым…
Я уже написал множество книг и стихов, и всякий раз посылая их мысленно Тебе, я почему-то думал, что Ты их обязательно прочтешь, хотя другое мое «Я» мучило себя бессмысленными вопросами: прочла ли Ты, получила ли?! Везде одно ли…
Ли грустное как Осень, в которую уже одеваются все подмосковные леса… их сначала окрашивает багрянец, потом они медленно бледнеют, пустеют, и все… Смысла уже нет говорить что-то еще, принтер оборвал для Тебя остаток моих стихов, как бы заранее подтверждая мою собственную ненужность… Я не знаю, почему я Тебе пишу, когда нет смысла что-то выуживать из себя… И вообще я едва живой, я живу против смысла с тех пор, как погибла Ты, моя Люба-Любовь… Другой настоящей Любви уже не будет… А всем по фигу, но от этого не так уж сильно обидно…
Однажды я летел в самолете, потеряв Отца, и стюардесса врубила на всю мощь Пугачеву, а я молча плакал, утыкаясь лицом в облака, в их молочную сферу, в их кисельные берега, мне вдруг опять захотелось стать ребенком, чтобы мой Отец опять взял меня за руку и повел в светлый Сад Детства моего… Прощай моя Любовь! Мне ничего уже не надо!
Даже самой Жизни! Ты дала мне Все и это все забрала с собой! Я пишу Тебе письма и опускаю их в чужия почтовые ящики… Пусть их читают другие, и кто-то из их умрет, и передаст Тебе весточку от меня!
Неумолимая страсть подбрасывать людям эти письма длится уже несколько месяцев… Я едва работаю, едва что-то соображаю, гляжу как сова по ночам в экран компьютера и тихо разговариваю с Тобой…
Ты меня вроде, как и не слышишь, но кто-то внутри меня подсказывает, что, наоборот, Ты все слышишь, и поэтому я пишу Тебе и плачу… Слезы промокают уже пропитанную вечным смыслом бумагу, удесятеряя мои оставшиеся силы… Я знаю, что завтра едва буду двигать носом, глазами, ногами и языком, что буду походить на ужасную сомнанбулу, но мне хочется быть сомнанбулой, поверь, Твоя Смерть изменила все до абсолютной неузнаваемости… Все мои знакомые и друзья меня еле узнают… Они уже, верно, думают, что я сошел с ума…
Вчера ко мне вечером приходил психиатр, он так и не сказал мне, что он психиатр, но я догадался по одним только вопросам, что он врач-психиатр, который по чьей-то невидимой просьбе решил проверить мое состояние…
Ты когда-нибудь ощущала состояние человека убивающего самого себя по нелепости? Нет, ни как твой отец, сидевший в тот несчастный день за рулем, ведь он тогда не спал, он просто торопился, а я вот спал, и мне приснился сон: я иду по очень высокому-высокому бетонному забору, и настолько узкому сверху, что едва держусь на нем, хватаясь за макушки рядом растущих деревьев, и хочу спрыгнуть с него то в одну, то в другую сторону, но боюсь разбиться и умереть, и так вот хожу по нему, и хожу, а потом медленно-медленно засыпаю, и уже чувст-вую, что засыпаю, и что ветки уже обламываются под моей рукой, и я падаю, и мне страшно, я кричу, и просыпаюсь, просыпаюсь и вижу, что держу в руках Твою фотографию, Твое безумно красивое личико, и прижимаю ее к левой груди, и плачу, а сердце стучит так громко, а я еле-еле живой…
И вроде хочется туда к Тебе, моя милая, а что-то еще меня держит! Только живу я, как бродяга, что Бог мне пошлет, тем и живу… Вот и психиатру этому я тоже говорю, что о Тебе, мол, не думаю, а если и думаю, то как бы вскользь, невзначай, а он мне говорит, что это уже и есть болезнь, если часто об усопшей думаю… Только он, дурак, не понимает, что Ты все еще живая, и что спрятана Ты у меня в самом сердце, и что вынимаю я Тебя, когда захочу, и брожу тогда с Тобой как и раньше по всему городу… Зайдем в какой-нибудь магазинчик. А Ты там все незаметно скушаешь или так незаметно для всех оденешься во все лучшее, во всякие дорогие меха, бриллианты, и выйдешь никем незамеченной из магазина-то, а мне смешно, ибо люди не понимают, какая Ты теперь стала свободная и недосягаемая для всех, как ангел божий, ведущий меня за ручку…
И бродил я за Тобой во все времена, и не следил за их течением, и рад был, что опять с Тобой, но только ближе к вечеру Ты опять исчезала, а я опять бросался к компьютеру строчить Тебе письма, и казалось мне тогда, что чем больше я их Тебе напишу, и чем больше в чужие ящики брошу, тем дольше будешь Ты со мной, Краса моя, по городу бродить…
И пусть Ты мне ничего не говоришь, а только смотришь, и туманишь мои глаза своею чудною улыбкой, мне и этого достаточно, чтобы тут же пасть перед Тобой на колени и расплакаться как дитю малому и обиженному тому, что скоро Ты опять покинешь меня, и буду я тогда опять писать Тебе одной, и тихо беседовать с Твоей еле видимой тенью… Уже повис мой инструмент, и я давно как импотент… Интеллигент!
