Илья Новак - Мир вне закона
Обзор книги Илья Новак - Мир вне закона
Илья Новак
Мир вне закона
Часть 1
НОЧЬ БЬЯНКИ
(первые сутки)
Глава 1
– Уиш Салоник… – произнес лысый стражник и внимательно посмотрел на меня. Я кивнул, соглашаясь с этим заявлением.
– Осужден на три месяца за бродяжничество… Выглядит на двадцать пять – двадцать семь годков… Рост – один и две трети…
Разглядывая его лысину, ярко блестевшую в косых солнечных лучах, что падали сквозь зарешеченное окошко, я качнулся с носков на пятки и обратно.
– Так… волосы светло-рыжие… нос свернут влево… глаза серые… – Хмыкнув, я взъерошил свою изрядно отросшую за эти месяцы шевелюру, потер два раза ломаную переносицу и моргнул.
– Руки за спину! – рявкнул второй стражник – долговязый усатый брюнет с мордой, которой не позавидовал бы и западноливийский болотный ящер, известный в народе под знаменательным прозвищем заточник.
– Лицо круглое… так… веснушки… – Последовал очередной взгляд. – Уши обычной формы, маленькие… – Меня в последний раз осмотрели с ног до головы, и наконец лысый вынес вердикт: – Он!
– Он, – подтвердил усатый.
– Я, – согласился я.
– Поди сюда, бродяга!
Пока я шел к нему, лысый, полуобернувшись, извлек из стеллажа у стены длинный деревянный ящик и бросил на стол холщовый мешочек.
– Ну-ка, ну-ка… мы тут имеем… – Он стал читать пергамент, шевеля губами: – Ремешок коричневый (на стол лег широкий потертый кожаный ремень с массивной пряжкой)… Кисет из-под табака (за ремнем последовал еще один холщовый мешочек с перетянутой шнурком горловиной)… Деревянная фляжка, пустая… монета серебряная, достоинством в один мерцал…
Когда три месяца назад я попал сюда, кисет был наполовину заполнен табаком, а монет насчитывалось шесть…
– Что-нибудь не так, бродяга? – ревниво осведомился внимательно наблюдавший за мною усач.
Ловить тут было нечего, но я все же решился протестующе вякнуть:
– Монет было шесть!
– Шесть? – удивился лысый. – Ты уверен? А вот здесь… – Палец с заскорузлым ногтем ткнулся в пергамент. – Здесь вот фиолетовым по желтому написано: «одна мерцальная монета»…
Оба выжидающе уставились на меня.
Было большой удачей, что я попал сюда всего лишь на три месяца и только по обвинению в бродяжничестве, но я все же рискнул еще раз вылезти с заявлением:
– Несправедливо, начальник!
– Справедливость? – еще больше удивился лысый. – Ты запамятовал, где находишься, бродяга? Протри глаза! Это – западноливийский острог под протекторатом нашего нежного, как новобрачная в первую ночь, Его Пресвятейшества. Здесь кто-нибудь что-нибудь когда-нибудь бакланил о справедливости?
– А знаешь, Притч, – подал голос усатый, – был тут у нас такой случай… Посадили это одного красавца тоже на треху и тоже за бродяжничество, а он давай в камере буянить, говорить лозунги об этой самой справедливости и вообще вести себя вызывающе. Помнится, устроил как-то шестичасовую голодовку… Мол, у нас ущемляют его бродяжное достоинство и как-то даже принижают его сводобо… сволото… сво-бо-до-любивую личность…
– Ну?! – поразился лысый. – Это в нашей-то образцово-показательной тюряге? Которая заняла почетное шестое место на последнем ежегодном смотре Его Пресвятейшества?
– Во-во… Ну, короче, выпускают его через три месяца… Он еще здесь, внизу, успел нахамить всем, кого увидел… А через час патруль приводит его обратно. Оказывается, у него, у этой достойной свободолюбивой личности, в портках зашита бутылочка с соком безумной травы… Ну а в Западном Ливии этим делом может торговать, сам знаешь, только церковь Деметриусов Ливийских во главе с нашим преисполненным благодати, как соты – медом, дорогим Его Пресвятейшеством… Ну, этого малого, значит, опять к нам, уже на восемь месяцев, за дурман… Ума не приложу, как эту бутылочку не нашли при первом обыске! Только ничему он не научился, а попытался сколотить профессиональный союз свободных уркаганов. И даже требования выдвинул: чтобы, значит, раз в неделю бесплатно девок приводили, чтоб отбой не раньше полуночи, а подъем не раньше девяти, чтоб разрешили карточные игры, чтоб обязательный послеобеденный мертвый час, чтоб охрана обращалась на «вы», а в баланду клали побольше мяса. Слыхал когда-нибудь о такой ерунде, а, Притч? Как будто можно сделать так, чтобы стало побольше того, чего отродясь и не было. Енто же просто какой-то гребаный парадокс, извини, Притч, за ругательное слово.
Ладно, выпускают его во второй раз. Он, понятно, все свои обноски обнюхал, ничего не нашел, а через час – трамтарарам! – тот же патруль его опять тащит. Выясняется, что у нашего красавца в каблуке правого ботинка выдолблена ямочка, а в ямочке заначена бутылочка с безумным соком, причем – ха-ха-ха! – кажись, та же самая! Хотя ее при втором обыске уже конфисковали! Вот штука-то, а? Ну и получил он уже полтора годика, сам понимаешь, как за повторную поимку с дурманом. Отсидел он, непокорный, годок, и отправили его на перековку в Экхазский промысел. Не знаю, что с ним теперь, но оттудова редко возвращаются… А все потому, что ему показалось: когда его в порядке воспитания несильно стукают по загривку дубиночкой или для профилактики легонько пихают с размаху носком кованого сапожка под тощий зад, то это как-то принижает его сволодо… свотоло… короче, его сволочную занюханную личность!
По окончании этой многозначительной истории оба стражника некоторое время смотрели на меня. Приняв рассказ к сведению, я безмолвствовал, и лысый произнес:
– Ну что, бродяга? Есть какие-нибудь предложения? Пожелания? Претензии?
У меня были куча предложений, множество пожеланий и еще больше претензий, но я промолчал.
– Тады забирай манатки и черкни закорючку.
Я подпоясался, сунул в карман флягу с кисетом. Тонкой угольной палочкой поставил в соответствующем месте пергамента жирный кривой крест.
– Четверть века прожил, бродяга, а писать не выучился, – проворчал усатый.
Презрительно покосившись на него, я шагнул назад.
– А монета? – спросил лысый.
– Один мерцал стоит хороший ужин в приличном кабаке. Дайте мне курева, чего-нибудь пожрать и оставьте его себе.
Лысый молча полез в ящик, высыпал на стол горку табака, положил обрывок папиросного пергамента, кусок хлеба, ломоть вяленого мяса и большой плод маулицы. Не поблагодарив, я ссыпал табак в кисет, а все остальное рассовал по карманам широченных грязно-серых полотняных штанов, нижняя часть которых давно истерлась до бахромы.
– Теперь гуляй-топай, бродяга… – Усатый постучал в массивную, с пятью запорами дверь, крикнул: «Все нормаль, Скоп, выпускай гаврика!» – и отпер ее.
Снаружи лязгнуло, дежуривший на внешнем посту стражник открыл дверь, я сделал несколько шагов и почувствовал легкое головокружение оттого, что под босыми ногами трава, а не булыжники внутреннего двора, оттого, что легкий ветерок непривычно холодит кожу, оттого, что лучи солнца падают на землю не через квадраты решеток… В общем, от ощущения свободы.
* * *
За три месяца до этих событий мои планы нарушил молодой и хорошо одетый подвыпивший хлыщ, который в общем зале трактира «Пивоглот» вел себя вызывающе, оскорблял хозяина, задевал обслуживающих посетителей девиц и вообще давал всем окружающим понять, что он – пуп Западного Ливия. Я таких не люблю, да и с деньгами тогда было туговато. Поздней ночью я пробрался в отведенную хлыщу комнату, сунул ему в рот кляп, привязал к кровати и обчистил. Денег оказалось не так уж и много, всего семь мерцалов, но одежда могла пригодиться. Спрятав свернутые шмотки под своей широкой рубахой, я расплатился с хозяином и ушел.
Трактир стоял на полдороге между городишкой Базикой и восточным побережьем, в лиге от которого находилось селение с романтичным названием Беляны. В этом селении жил мой старый знакомец по имени Хуансло Хит. Таких, как он, называют «скупщиками». Хита интересовали небольшие и редкостные вещицы. Уже пару лет он покупал у меня то, что разнообразными путями попадало ко мне, и в последний раз взял несколько предметов, которые я под покровом ночи забрал из Храма Благоденствия в Неготране, столице Центрального Ливия. Это было, что называется, «громкое дело», но ночной сторож Храма успел заметить меня, и потому я опасался стражников Его Пресвятейшества более обычного. Что интересно – эти предметы из Храма ни один другой перекупщик брать не согласился, слишком уж заметные. Барыги резонно опасались, что их не удастся перепродать никому на просторах Ливия. Однако Хуансло Хит дал хорошую цену. Скорее всего, у него был выход на какого-то заокеанского торговца.
И вряд ли Хит обрадовался бы мне, но так или иначе я намеревался нанести ему визит. Мне надо было отсидеться в тихом месте.
Тогда, после «Пивоглота», я не стал переодеваться, а, доверившись редко подводившему меня чутью, свернул с дороги и спрятал похищенные шмотки на берегу маленького лесного озера. У меня имелись причины, чтобы сначала пробраться в селение и разузнать, как там поживает Хуансло, не показываясь при этом ему на глаза. Шум после ограбления Храма поднялся большой, ищейки Его Пресвятейшества могли выйти на Хита. И только я, спрятав украденные вещи, вновь вышел на дорогу, как был схвачен патрулем Его Пресвятейшейства.
