Дмитрий Емец - Вселенский неудачник
Обзор книги Дмитрий Емец - Вселенский неудачник
Дмитрий Емец
Вселенский неудачник
ПРЕДИСЛОВИЕ ИЗДАТЕЛЕЙ
Перед вами – книга воспоминаний известного астронавта Тита Лукича Невезухина, сгинувшего в прошлом году в созвездии Змееносца в одной из черных дыр (NGS 1345), от которого он по обострившейся на старости лет клептомании попытался отковырять кусочек на память. До черной дыры, судя по всему, астронавт добрался благополучно, затем связь оборвалась, и дальнейшая судьба Невезухина неизвестна.
На момент своего исчезновения Титу Лукичу Невезухину было семьдесят семь лет. Он оставил после себя рыдающую безутешную вдову и двенадцать детей, взявших на себя нелегкий труд подготовить его воспоминания к печати.
Именно они обратили наше внимание на тот факт, что год гибели легендарного астронавта – две тысячи четыреста тридцать второй – совпадает с годом смерти, который их отец предсказал сам себе в одной из частей своих воспоминаний. Мы не смеем утверждать, было ли это прозорливым предвидением или случайностью, но считаем своим долгом указать читателям на это примечательное совпадение.
Тит Лукич Невезухин относится к тому ныне почти исчезнувшему типу звездопроходцев-бродяг, которые в своих путешествиях по Вселенной не имеют целью скорое обогащение или преумножение научного познания, и без того объявшее все мыслимые и даже немыслимые области, а действуют по наитию, не придерживаясь заранее составленных планов. Их неписаный девиз: странствие – ради странствия, Вселенная – ради Вселенной! Космос для них – это средство обрести гармонию в собственной душе, что необходимо им точно так же, как и воздух. Они – истинные донкихоты нашего времени, хранители и единственные носители романтического потенциала человечества – в этом их креcт и их награда...
Как уважаемые читатели вскоре поймут, Невезухин прославился более своими невероятными приключениями и врожденной способностью «влипать в истории», нежели литературным дарованием. Однако из уважения к памяти астронавта мы оставили стилистику воспоминаний без изменений, с тем чтобы дать ценителям возможность познакомиться с его оригинальной, яркой манерой письма и мышления, которая противоречит всему тому, что поднято на щит современной литературой. Автора невозможно уличить во вторичности или преемственности, свойственной неопытным литераторам.
Надеемся, что любителям мемуаристики, знакомым с работой нашего издательства – а их на тридцати тысячах освоенных человечеством миров должно найтись немало, – воспоминания легендарного астронавта покажутся интересными.
РЕДАКЦИОННЫЙ СОВЕТ ИЗДАТЕЛЬСТВА «АСТРОС» БЕТЕЛЬГЕЙЗЕ
ВОСПОМИНАНИЕ ПЕРВОЕ
Взглянув на обложку этой книги в том месте, где пишется имя автора, вы прочтете «Т. Л. Невезухин» – что означает «Тит Лукич Невезухин». Неизвестно, кто первый у нас в роду получил эту фамилию, но она полностью отражает наше общее свойство: хроническое неизлечимое невезение, закрепившееся, должно быть, в одном из генов как постоянный признак. Но если остальные мои предки были просто неудачниками, то я, аккумулировав в себе все их худшие качества, родился неудачником в квадрате. Не стану перечислять все конкретные проявления моего хронического невезения – одно упоминание их составило бы книгу примерно такого же объема, как эта. Скажу только, что в молодые годы я был уверен, что если на стадион, где собрались десять тысяч человек, залетит одна-единственная оса, то с вероятностью сто к одному ужален буду именно я.
Один пример я все же, не удержавшись, приведу. Когда я был еще совсем маленьким, космические цыгане подсыпали нашему домашнему роботу алмазной пыли в суставы, дождались, пока он, скрежеща, утащится на техобслуживание, и выкрали меня из кровати, подложив на мое место куклу-биоробота, которая выполняла все то, что ожидают родители от стандартного младенца. Меня же цыгане погрузили в свою дышащую на ладан ракету вместе с десятком других таких же бедолаг, приготовленных для продажи в Диких мирах, и стартовали с Земли.
Но мое невезение сыграло и с цыганами злую шутку: случайным метеоритом на их ракете разбило навигационный блок, и, все на свете перепутав, они вместо поджидавшей их базы работорговцев состыковались с военным крейсером. Впрочем, мне и тут не повезло: других детей сразу отправили родственникам, меня же сочли маленьким африканцем и отдали в детский приют в Мозамбике, где я пробыл несколько месяцев, пока не отмылся черный пигмент, в который меня покрасили на цыганской ракете. Наконец, после всех мытарств меня вернули родителям, которые не только не хватились пропажи, но и налюбоваться не могли на свою синтетическую куклу, засыпавшую сразу после кормления и не доставлявшую никаких хлопот...
А в юности! Если бы вы знали, друзья мои, как мне не везло в любви! С тех пор я убежден: нет во Вселенной другого биологического организма более капризного и нелогичного, чем хорошенькие девушки! Основываясь на своем отрицательном опыте, я бы отнес девушек к так называемой группе sapiens antinomius – существ, ошибочно признанных разумными. Они бросали меня из-за пустяков: стоило мне отравиться при них в китайском ресторане, неловко опрокинуть на платье кетчуп или прихлопнуть им мизинец дверцей флаерса – тотчас моих спутниц как ветром сдувало, и лишь на горизонте мелькали их ускользающие спины... Один-единственный раз, на двадцать третьем году жизни, мне почти удалось поцеловать девушку, с которой я встречался два месяца, но в этот момент я вдруг ощутил ужасную боль, подобную той, как если бы в рот мне попала раскаленная гайка. Это была пчела, ужалившая меня в язык!
Данный случай стал последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. Я вернулся домой, взял бластер и хотел застрелиться, но энергообойма оказалась почти разряженной, и я лишь сильно обжег себе ухо и щеку. Лежа в больнице с забинтованной головой и дожидаясь, пока на ухе приживется искусственная кожа, я хандрил и подумывал уже, не заморозиться ли мне лет на двести, чтобы вместе с собой заморозить и свой невезучий ген, но тут случилось событие, определившее всю мою дальнейшую судьбу.
Я лежал в двухместной палате, но соседняя со мной кровать пустовала, и я порой жалел, что мне не с кем поговорить, как вдруг однажды утром у меня появился сосед. Это был старый космический волк, с лысой головой и дубленой кожей, попавший в больницу с тяжелыми радиационными ожогами. Первые дни он чувствовал себя неважно и молча смотрел в покрашенную стенку, чертя на ней что-то ногтем, но потом кризис миновал, и он разговорился.
Он рассказывал о суровых звездных ветрах, о золотом сверкании созвездий Млечного Пути, об ослепительных вспышках при рождении сверхновых звезд, о пыльных хвостах комет, об отражательных туманностях, эллиптических галактиках и нейтронных вихрях, о безумно полыхающем закате на планете Трех Солнц, о сокровищах заброшенных баз; о невероятной способности жертвовать собой ради других, когда весь экипаж из благородства отказывается от последнего баллона с кислородом – и потом их так и находят: несколько задохнувшихся мертвецов, а посредине – нераспечатанный баллон; о тесной космической пивной, затерявшейся где-то в созвездии Орла, в которой собираются космические волки и пьют самогон, наливаемый им ворчливым, почти двухсотлетним роботом со скрипящими коленями и таким же характером; о преданной любви прекрасных девушек с планеты Новая Амазония, на которой уже триста лет не рождался ни один мужчина; о петлях времени, когда завтра наступает раньше, чем вчера; о тысячах парсеков, которые каким-то чудом преодолевают старые колымаги-звездолеты – неразлучные спутники астронавтов-бродяг, знающих их до последнего болта; и о многом-многом другом, что ныне уже стерлось из моей памяти...
Вдобавок космический волк был полон абсолютного презрения к земным крысам – презрения, не замечаемого им самим, но въевшегося в него до мозга костей. Презрение это было таким заразительным, что уже очень скоро я и сам стал презирать земных крыс, к которым, кстати, и сам тогда относился.
Многое, о чем рассказывал этот покрытый радиоактивными ожогами человек, я уже забыл, но, клянусь, это была самая прекрасная ода космосу, которую мне когда-либо доводилось слышать! Каждое слово космического волка я впитывал словно губка, и мне казалось, что я уже глотаю межзвездную пыль или преодолеваю притяжение сливающихся галактик.
Ночами, когда утомленный космический волк засыпал, приняв снотворное и еще нечто, спрятанное от медсестры под матрасом, я мечтал о вселенских далях, а потом в мои сны, раскрыв объятия, входили пылкие девушки с Новой Амазонии, единственную одежду которых составлял кожаный ремень, на котором висела кобура с бластером.
Я и сам точно не помню, когда именно под влиянием этих рассказов у меня оформилось настойчивое желание выйти в космос и пуститься в межзвездные скитания. Уж туда-то, в глубины Вселенной, думал я, невезение точно за мной не увяжется...
