Дэн Абнетт - Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том III
— Вот это было действительно страшно.
Ник Кайм
Хирургеон
Воздух холоден и воняет антисептиком. Почти ничто не нарушает сумрак апотекариона: я ослабил свет люминесцентных ламп, чтобы мои подопытные не шумели, пока я буду заниматься исследованиями. В темноте немногочисленные лучи света, которым я позволил проникнуть, фокусируются, становятся острыми, как скальпель.
У меня много лезвий, много дрелей и ножниц, крючьев, пил и шприцов. Каждый инструмент — это важная часть моего хирургического арсенала. Каждая конечность надетой на меня конструкции необходима мне не меньше, чем собственные руки. Мои инструменты не просто режут плоть; они ищут истину. В плоти таятся секреты, — секреты, которая я намерен извлечь и изучить. И только здесь, в этом апотекарионе, могу я быть тем, кем на самом деле являюсь.
В уединении этих залов я свободен от эмоций и вижу в телах, оказывающихся на моем столе, просто туши. Союзники, противники — все они становятся одинаковы, когда ножи и химикаты разделяют их на составные части. Я становлюсь своей конструкцией. Ее разрезы — это мои разрезы, ее ампулы и зелья — это неотъемлемая часть моего организма. Когда я работаю, я прекращаю быть трансчеловеческим существом, которое видят во мне братья, я становлюсь чем-то иным. Я становлюсь хирургеоном.
Порой пациенты возвращаются ко мне в виде трупов. Изломанные тела, даже мертвые, еще могут поделиться знанием. Однако иногда их травмы так велики, что восстановление невозможно, — или же, если мне необходимо, я делаю так, что оно становится невозможно. Совсем немногих я могу действительно спасти, однако подобные занятия интересуют меня меньше всего.
Апотекарское дело — моя профессия, но не моя страсть.
Меня в первую очередь интересует то, из чего складывается сущность подопытных, ибо в их генетическом коде хранится ключ к божественности или же какой-то другой подобной силе: силе создавать и соединять, породившей мозаику человечества, открывающей путь к вершине научного прогресса, где лежит панацея всей жизни. Совершенство — не менее. Я не считаю, что мной движет гордыня или что я ставлю перед собой недостижимые цели. Я понимаю, что представляю из себя и что пытаюсь сделать.
Я Фабий, и я — предвестник эволюции.
Очередной объект исследования лежит на хирургическом столе, живой, но онемелый ниже шеи. Его ждет экстремальная инвазивная операция. Я вынужден признать: мысль о ней заставляет меня дрожать от возбуждения. В этом теле, лежащем под ножами моего хирургеона, таится болезнь, которую я намерен найти и вырезать.
— Начать аудиозапись: A461/03:16.
Бобины аналогового магнитофона начинают с глухим щелканьем вращаться, а я, услышав свой хриплый, скрипучий голос, вдруг осознаю, как давно не разговаривал с другими.
Последним был мой отец, попавший в ловушку собственной игры, в плен… чего? Вины? Возможно.
Я оставил его с братом — или, скорее, существом, очень на него похожим, если не считать наличие головы на плечах. Меня та работа развлекла, но не удовлетворила и не ответила на вопрос, который задает лежащее на столе тело.
Можно ли это вылечить?
Я до сих пор не знаю ответа, и это злит. Но теперь, когда Фулгрим оставил меня в покое, я хотя бы могу продолжать свои исследования почти без помех.
Лабораториум отделен от апотекариона, и о его существовании известно только мне. Моему разуму он служит убежищем не в меньшей степени, чем моим инструментам и образцам. Самые ценные из них — резервуары с амниотической жидкостью и несовершенными отродьями, которые в ней плавают. Я храню все результаты провальных экспериментов, зная, что каждый цикл станет уроком и позволит адаптировать подход. Каждый клочок плоти служит определенным целям. В поисках человеческого совершенства ничего нельзя терять.
Здесь я, погруженный в исследования, одержимо проводящий эксперименты, перестаю ощущать ход времени. Я знаю, что уже провел тут несколько часов или даже дней, но мои приготовления требуют тщательности. Я не могу позволить себе быть небрежным, ибо данное дело слишком важно.
Как всегда, все записывается.
Я фиксирую рост, вес и все, что обнаружу в процессе осмотра. Сбор этих данных — скорее формальность, для моего обследования они не критичны. По-настоящему оно начинается, когда я принимаюсь резать.
— Я начинаю с Y-образного надреза, сначала от центра в латеральном направлении, а затем вниз вдоль срединной сагиттальной плоскости по фронтали, от шеи к низу живота.
Хирургеон реагирует мгновенно. Пока большая часть металлических рук с арахнидской неподвижностью висит над ледяной плотью пациента, одна шипастая конечность опускается и делает первый надрез. Она погружается глубоко — до самого черного панциря, находящегося под эпидермисом и дермой, в подкожных тканях. Нож совершает Y-образное рассечение, как было указано, но кровь почти не течет. Следом за первой рукой опускаются еще две, снабженные зажимами; они осторожно разводят в стороны кожу и плоть, обнажая поверхность панциря.
Взгляду открывается блестящая черная пленка, покрытая круглыми передатчиками крови и нейросенсорами.
Извлечение сложно, но не невозможно.
Когда сегмент черного панциря отделяется, на пикт-экран над операционным столом выводятся новые данные, касающиеся влажной от крови грудной клетки, до сих пор скрывавшейся под пленкой.
— Визуальный анализ токсичности крови показывает, что со времени последнего осмотра состояние ухудшилось. Открыть запись V460/04:18.
Изображение ненадолго прерывается статикой, пока когитатор ищет указанный файл. На экране отображается тусклый снимок, подтверждающий мои первоначальные выводы.
Я моргаю, отдавая дальнейшие распоряжения, а руки хирургеона делают все остальное: вводят иглу в бледную кожу на плече пациента и извлекают образец для дальнейшего подробного изучения. Запись операции возобновляется, а я замечаю, что жидкость, всасываемая в стеклянный приемник шприца, водяниста и полна мелкой воскообразной взвеси.
Мощный металлический запах крови перебивает вонь антисептика, и я еще больше понижаю температуру, чтобы сохранить оптимальные рабочие условия.
— Дополнение к результатам беглого осмотра: на грудной клетке присутствуют костяные наросты, что позволяет предполагать риск деформаций для всех костей скелета. Возможные нарушения работы оссмодулы.
Мутации на ребрах незначительны, но видны и без микроскопа. Они напоминают мне крючья или небольшие когти.
Костная пила громко жужжит. Я вижу периферийным зрением, как она опускается, как свет преломляется стремительно вращающимся лезвием. Мономолекулярная сталь легко разрезает трансчеловеческую кость, а осколки сбрасываются в лоток и помещаются в ромбовидную емкость для последующего анализа.
— Приступаю к инвазивному исследованию костной ткани, для чего совершаю продольное рассечение грудины.
Я закрепляю пласты кожи зажимами, после чего стернотомом разрезаю центральную кость надвое. На это уходит несколько минут. Трансчеловеческая кость отличается прочностью и толщиной. Я молча и терпеливо наблюдаю за процессом до самого конца. В ноздри бьет тошнотворный запах горелого. Частицы измельченной в порошок кости пылинками парят в ярких столбах света, падающего на операционный стол.
— Дополнительные разрезы по фронтали от центра в стороны, чтобы отсоединить костные пластины, открыть доступ к органам и приступить к детальному анализу.
Я документирую все глазами и голосом.
Разделив грудину, пила начинает вырезать из грудной клетки подопытного два равных квадрата. В операциях над транслюдьми, в отличие от аутопсии или инвазивных вмешательств у смертных, реберные расширители практически бесполезны. Костяной панцирь слишком прочен и негибок. Вместо этого в сплошном костяном каркасе, закрывающем уязвимые органы легионера, необходимо проделать отверстие. От ребер нужно целиком отделить костяную пластину, загибающуюся к позвоночнику, и поднять ее, как жуткое подобие люка. Я прекрасно знаком с процедурой и провожу ее, почти не задумываясь.
На это требуется время, и когда вой бритвенно-острых зубьев, рассекающих кость, превращается в белый шум, я решаю вернуться к исследованиям, проведенным в далеком прошлом, когда я только принял символическую спираль своего ордена.
— Остановить запись. Открыть архив.
Я моргаю, выбирая нужный файл из длинного списка, выведенного на второй пикт-экран.
Спустя несколько секунд когитатор находит запрошенную запись и начинает воспроизведение.
Я узнаю собственный голос и усмехаюсь тому, как молодо и наивно он звучит.
— Личный журнал. Фабий, Третий легион, Апотекарион. Нас постигло ужасное бедствие. В гордыне своей мы считали себя совершенными, и теперь пали жертвами несовершенной системы…
