Александр Бушков - Печать скорби
– Та книга, наверное, у вас сейчас с собой? – Сварог указал за спину, в сторону багажника.
– Вы чертовски догадливы, мой друг, – потер лицо Ольшанский. – Конечно, была бы с собой. Если б… В общем, довелось мне потоптать места не столь отдаленные в самом прямом смысле этого слова. В точном соответствии со строчками классика: меня однажды «повезли из Сибири в Сибирь». А первая жена, с-сука, когда мне впаяли десятку, быстренько оформила развод и выкинула все мои вещи на помойку – дескать, нет у меня ничего общего с этим зеком. Сие случилось незадолго до начала перестройки, меня замели во время прокатившейся по стране кампании борьбы с «цеховиками». Правда, до миллионера я тогда еще не дорос, только начал разворачиваться, подбили, можно сказать, на взлете… А знаете, чем занимался? Организовал подпольный цех по производству цветастых полиэтиленовых пакетов, которыми государство по неведомой мне причине не могло обеспечить своих граждан в надлежащих количествах. Дефицит был огромнейший, люди переплачивали за копеечный кусок полиэтилена раз эдак в сто больше его себестоимости. Нынешняя наркомафия по сравнению с той доходностью, как сейчас говорят, курит в сторонке. Между прочим, на пакетах, по моему, разумеется, научению, откатывали иностранными буквами надпись «Arkaim». В тот момент мне это показалось забавным. Кто знает, уж не за эту ли свою легкомысленность я расплатился пятью годами свободы, если учесть, что все в этой жизни взаимосвязано, одно тянет за собой другое, а?..
– Минутку, – сказал Сварог. – Почему пятью? Вас же к десяти приговорили.
– Внимательный, смотрю! – Ольшанский притворно погрозил пальцем Сварогу. – Да нет, все просто. По амнистии вышел. С началом перестройки тех, кто чалился по хозяйственным статьям, стали понемногу выпускать. Типа чтобы было кому поднимать кооперативное движение. Помните, что такое кооперативы?
– Помню, – угрюмо сказал Сварог. – Боевая, погляжу, у вас биография.
– А то, – довольно кивнул Ольшанский. – Помотало и пошвыряло по бурным водам человеческой жизни… Даже в столицу успел съездить, счастья поискать. И вернуться оттуда успел, потому как понял, что на периферии спокойнее – конкуренции меньше, органы особо не зверствуют, а шансов развернуться для делового и умного человека никак не меньше. За всеми этими коловращениями Атлантида как-то сама собой отступила даже не на второй, а на самый далекий-предалекий план. Я бы в конце концов забыл о своей детской мечте отыскать Атлантиду, как говорится, естественным образом. Так оно обычно и бывает с детскими мечтами и увлечениями. Но… – Ольшанский опять поднял палец, – мне не давали забыть об Атлантиде. Кто не давал? Или – что не давало? Самое смешное, я не найду, что ответить… Знаете, кто-то умный сказал: неизвестно, где заканчивается случай и начинается судьба. А я бы в ответ возразил: иногда это становится совершенно очевидным. Тому пониманию способствуют Знаки, подаваемые Судьбой или теми силами, что кроются за этим словом… Мы в состоянии разглядеть эти Знаки, тем более если они преследуют тебя на каждом шагу, как было со мной…
Олигарх усмехнулся.
– Даже срочную меня определили служить знаете куда?
Сварог пожал плечами. Его малость утомила пьяная болтовня Ольшанского. Лана так вообще уже клевала носом… Ну да, ведь бессонная ночь.
– На Алтай, в Бухтарминскую долину! – объявил Ольшанский тоном Якубовича, орущего: «Приз в студию!!!». – Туда, где некогда жили раскольники, хаживавшие за Беловодьем. Да-да, именно так! Совпадение, скажете? Ну да, сперва я тоже так считал. Да только слишком много в моей жизни было таких совпадений. На каждом шагу о совпадения спотыкался.
В семьдесят девятом поехал я на заработки в Бурятию. С бригадой шабашников строили в одном колхозе-миллионере дом культуры, помогали государству осваивать капвложения. И между прочим, мы отхватили эту работенку у чеченских шабашников, увели прямо из-под носа. Тогда по стране раскатывало много чеченских стройбригад – при советской власти не очень хорошо получалось зарабатывать воровством скота и похищениями людей, приходилось осваивать мирные профессии. Правды ради следует признать, что строили чеченцы качественно. Однако меньше чеченами от этого они не становились, то бишь мстительность и злоба никуда не девались… В общем, впоследствии это обстоятельство ударит по нам из всех орудий, но поначалу все было спокойно. Мы вкалывали себе в привычном для шабашников ритме, часов по двенадцать-четырнадцать в день, с одним выходным в неделю, приближая сладкий миг расчета… Вот. А поблизости, где-то в полусотне километров от нашего поселка, находился древний дацан. Буряты, как известно, исконно исповедуют буддизм, и буддийских храмов у них хватает. И этот храм при всей своей удаленности и труднодоступности был любим местным населением, туда постоянно ездили паломники. Все дело было в том, что в дацане хранилась некая буддийская реликвия под названием «намчувандан». Вот я и решил посмотреть, что это за «намчувандан» такой…
Смотреть ее Ольшанский поехал в одиночку, на рейсовом автобусе. Никого из бригады зазвать с собой не вышло, мужики вообще не понимали, как можно вместо того, чтобы в кои-то веки отоспаться всласть, тащиться за тридевять верст глазеть на какую-то сельскую церкву. Наверняка, проводив его, работяги покрутили пальцем у виска.
Дацан и впрямь не поражал воображение размерами и архитектурными изысками. Небольшое квадратное здание с многоярусной крышей. Внутри храма злато-серебро сосульками с потолка, разумеется, не свисало. Простенько, скромно, даже бедно. В зале для молений, единственном помещении дацана, правый дальний угол был отгорожен ширмой. За этой ширмой и хранилась храмовая святыня.
О том, что за «намчувандан» такой, он узнал еще в автобусе, от попутчика-бурята, который тоже направлялся в дацан. Согласно легенде, храм обязан своим появлением пришедшему из Халхи, то бишь из Монголии, махатме Кушо Дхонду. «Махатма, напомню, обозначает „учитель“ и является высоким духовным званием, которого буддисту не так-то просто удостоиться».
Проходя по берегу пруда, Кушо Дхонду увидел белый лотос и, восхитившись его красотой, сорвал и взял с собой. Вскоре сорванный цветок стал чахнуть, и махатма пожалел о своем поступке, пожалел о том, что уничтожил живое. И тогда он сказал лотосу: «Если бы я мог, я отдал бы тебе часть своей жизненной силы». Он бережно положил цветок на лежавшую в траве деревянную колоду. С ним были люди, они слышали его слова. И случилось чудо – цветок не завял. Проходили дни, недели, месяцы, махатма уже куда-то ушел своей дорогой, а цветок выглядел, как только что сорванный. Минуло столетие, и ничего цветку не сделалось. А там, где махатма оставил цветок, построили дацан. И неувядающий цветок лотоса, закончил свой рассказ попутчик в автобусе, и есть та самая храмовая реликвия.
