Павел Рогозинский - Главный калибр
И все‑таки моторные боты, пересекая пролив, днем и ночью доставляли боевые грузы в такую непогоду, в какую до войны никто бы и не помыслил выйти в море. И не было времени для отдыха. А Емельяненко по–прежнему поспевал раньше многих других.
Он разделил свою небольшую команду на две группы. Во время рейса от таманского до керченского берега одна группа откачивала захлестываемую воду, боролась с волнами и ветром, другая половина отдыхала. На обратном пути люди менялись местами. Так вся команда оставалась в строю.
Семь дней и ночей продолжалась работа, требовавшая нечеловеческих усилий. Каждый рейс был подвигом. Но всему бывает предел. В ночь на 8 ноября шторм достиг такой силы, что даже Емельяненко не смог удержать суденышко на волнах прибоя. Его выбросило на керченский берег, и здесь бот № 13 нашел свой конец.
А люди спаслись. Старшина со своей командой присоединился к бойцам, гнавшим захватчиков с крымской земли. Но при первой возможности — 25 ноября — команде удалось вернуться в Тамань.
Здесь Емельяненко узнал, что его наградили вторым орденом Красного Знамени, а Указом Президиума Верховного Совета СССР ему присвоили звание Героя Советского Союза. Высокие награды получили и его боевые товарищи.
На этом можно было бы поставить точку. Но разговор о катере с роковым номером продолжается и по сей день. Его замечательную историю черноморцы вспоминают всякий раз, когда речь заходит о нехороших приметах (в которые почти все моряки, как известно, не верят).
— Ведь катер‑то все‑таки погиб, — заметит кто‑нибудь совершенно безразличным тоном и тут же услышит в ответ:
— Да, но старшина‑то стал Героем!
— Ну, и что это доказывает? Что ходил он в бой всем смертям назло и что морякам сам черт не брат? Так это давно известно.
…И вопрос о роковом числе так и остается нерешенным.
ШАХ И МАТ
В начале апреля 1942 года одна из «катюш», как называли на Северном флоте подводные лодки типа «К», получила приказ выйти в море. С ней уходили и оба кандидата в чемпионы по шахматам в бригаде подплава — рулевой–сигнальщик Дмитрий Пышный и его тезка моторист Дмитрий Павлов. Шахматный турнир прервался, решающая партия осталась недоигранной.
— Закончите уже в море, — напутствовал их начальник матросского клуба. — Досуг найдется.
Но Баренцево море в это время года не совсем подходит для шахматной партии. Сигнальщикам доставалось, пожалуй, больше всех. Лодка шла в надводном положении, и рубку то и дело захлестывало. Несмотря на апрель, считающийся на юге разгаром весны, налетели снежные «заряды», и ледяная крупа секла лицо. Колючий ветер слепил глаза. Но сигнальщик не должен прекращать наблюдение ни на минуту. Зрение приходилось напрягать до предела.
Солнце показывалось лишь изредка, и тогда облака покрывались нежным румянцем. На полуночной стороне тучи оставались аспидно–черными. Потом выползала тяжелая, мутно–багровая луна. В дымных тучах она казалась лохматой. От ее тусклого блеска дали становились все более мутными.
Порой ветер задувал с полюса. Струи ледяного воздуха, чистого и жгучего, как спирт, вызывали парение моря, и клочья этого пара стелились над волнами, как вихри поземки. Гранитные скалы побережья принимали самые фантастические очертания. В лунных отсветах у берегов мерещились притаившиеся для стремительного броска горбатые контуры вражеских эсминцев, длинные серые тени сторожевиков.
Сигнальщик помнил, как обманулся он в одном из первых походов. Не вглядевшись как следует, он поднял ложную тревогу. В рубку поспешил командир. После яркого света каюты было трудно разобраться в сиреневом полумраке, командир доверился сигнальщику, и подлодка едва не торпедировала одинокие скалы.
В другой раз, идя в этих же местах, Пышный снова увидел горбатые силуэты и досадливо отвел бинокль в сторону.
— Нет, не обманешь, знаем…
Но скалы внезапно полыхнули струей оранжевого пламени, и над морем разорвался осветительный снаряд. Вражеские эсминцы рванулись вперед. Лодке пришлось срочно погружаться.
После этого Пышный выходил на ночную вахту задолго до срока, чтобы дать глазам свыкнуться с темнотой. Он не мог себе простить, что однажды позволил наблюдателям врага опередить себя.
Кто нападал первым, тот скорее мог дать противнику мат.
Дмитрий искал врага упорно. Он ненавидел гитлеровцев всей душой, всем своим существом. Они захватили, душили его родную Полтавщину, его Украину. Он не раз подумывал о том, чтобы попроситься в морскую пехоту— там можно было бы убивать захватчиков собственными руками…
Полегчало на сердце, когда в предыдущем походе их подводная лодка, повстречав вражеский транспорт водоизмещением примерно в пять тысяч тонн, потопила его артиллерийским огнем. Молодец их командир, Василий Прокопьевич, не побоялся риска. Опытный моряк, до военной службы плавал в торговом флоте, многое успел перевидать на своем веку. И сердце моряка понимает.
— Следи за морем, за врагом — и мы фашистов наколотим больше, чем сотни автоматчиков.
И Пышный старался. Он старательно нес вахту, когда его подлодка занималась установкой мин на путях вражеских караванов. На этих минах взлетит, пожалуй, не один корабль гитлеровцев.
Но торпеды подлодка еще не израсходовала. И Дмитрий страстно хотел найти для них достойную цель. Сигнальщик попеременно обводил горизонт то биноклем, то невооруженным глазом. Поймав подозрительную точку, он пристально вглядывался в нее, пока не убеждался, что ему только померещилось. Если у него оставалась хоть тень сомнения, он давал отдых глазам и смотрел снова.
Но дали были пустынны.
В светлое время суток сигнальщиков донимали чайки. Распластавшись над водой, чайка издали напоминала самолет, идущий на бреющем полете. Порой птицы носились, не шевеля крыльями долго–долго, и каждую следовало провожать взглядом, иначе в конце концов можно было прозевать настоящий самолет. Отстояв вахту, сигнальщик хотел только одного — спать. О шахматах и думать не приходилось.
Вражеский караван обнаружили у берегов Норвегии. К этой встрече готовились так давно, что даже сигнал боевой тревоги прозвучал как‑то буднично–деловито. Потом пошло привычное, но всегда волнующее. Лодка маневрировала. Команда, легкий толчок — торпеды вышли.
Длинные секунды томительного ожидания, напряженная тишина —и два глухих взрыва дали знать, что торпеды встретились с целью.
Преследование подлодки началось почти немедленно.
Акустик едва успевал докладывать о шумах винтов кораблей, доносившихся с разных направлений. Торпедированный транспорт затонул быстро, и кораблям конвоя не оставалось ничего другого, как выместить свою неудачу на подлодке.
— Ну, сейчас они нам дадут жару, — обнадеживающим тоном сказал боцман.
Глубинные бомбы не заставили себя ждать. Гул взрывов приближался, как гроза.
Подлодка затаилась, маневрируя на малом ходу. Все стояли по местам.
Аварийный инструмент был наготове. Оставалось хитрить и ждать, пока враг не собьется со следа, ждать долго и томительно.
Тяжелее всего было то, что приходилось почти не двигаться, соблюдая полную тишину. Под водой каждый звук разносился далеко. Й если приборы подлодки помогали отлично прослушивать шум винтов вражеских кораблей, то такие же приборы имелись и у противника. Звяканье двери, звук голоса, даже щелканье домино — все могло выдать затаившуюся лодку.
Бомбежка продолжалась с прежней настойчивостью.
Обычно во время похода под водой все свободные от вахты собирались в дизельном отсеке. Здесь было и просторнее, и теплее. Люди шли сюда, как в клуб — сразиться в «козла», в шахматы и шашки, либо просто «почесать язык». Теперь здесь находились только те, кому положено тут быть по боевой тревоге.
Одно и то же чувство владело всеми. Люди понижали друг друга без слов. Трудно, невозможно было отделаться от мысли, что вот–вот одна из бомб ахнет где‑то рядом, мгновенно потухнет свет, и в отсеки хлынет темная, тяжелая вода.
Такое состояние было изведано в прошлых походах, к нему не привыкнешь, но оно знакомо, и каждый старался скрыть глухое, щемящее волнение под внешним безразличием. Удавалось это не всем. У одного из молодых мотористов лицо стало пепельно–серым. В боевом походе он впервые. Стесняясь показать, что у него дрожат руки, краснофлотец стиснул кулаки и засунул их поглубже в карманы.
У старшины отделения мотористов от напряжения выступил на лице пот. Старшина не сводил глаз с подволока: ему казалось, что если бомба попадет в лодку, то именно над его головой. Он был под бомбежкой не один раз, но, как говорил потом на берегу, от этого они не становились приятнее.
В напряженной тишине в отсеки доносился тихий, но четкий, как у диктора, голос акустика:
