Джеймс Сваллоу - Омнибус: Кровавые Ангелы
ВПОСЛЕДСТВИИ Симеон пришел в каюту, которую они выделили ему, и неглубоко поклонился. Кровавые Ангелы теперь относились к нему иначе; вопреки приказам командира, Симеон последовал за Тихо на двигательные палубы, а не запечатал их. Именно он обнаружил Штеля, присевшего у тела брата-капитана, в то время как все вокруг них были мертвы и разлагались, а вяжущая сила теневого существа исчезла.
Раны Тихо были серьезными, и даже сейчас, дни спустя, он все еще лежал в лечебном трансе, но Симеон сообщил ему, что Кровавый Ангел будет жить, чтобы снова сражаться, в немалой степени благодаря помощи Инквизитора. Он кивнул, сдерживая лживую улыбку. Рамиус удивился; мог ли Малфаллакс предвидеть этот поворот событий? Когда Кровавые Ангелы обнаружили, что демоническое существо изгнано, и только он и Тихо остались в живых, именно Симеон предположил, что Штель использовал свои способности, чтобы спасти их корабль. Вынудил ли его Малфаллакс уничтожить своих аватар, чтобы укрепить уважение к нему среди этих Астартес? У него не было возможности узнать; но Рамиус всегда имел нюх на обстоятельства и знание, как повернуть их к своей выгоде.
Тихо был в глубинах бессознательного, пока Штель заключал свой договор с варпом, ни одна живая душа не знала, что произошло в машинном отделении, и никогда не узнает. Только Марайн была свидетелем, и она… она была вырезана из его жизни. Его сердце ожесточилось. Только это позволило ему не расхохотаться над ними, когда искренние и серьезные Кровавые Ангелы хвалили его за героический поступок по спасению фрегата. Он внимательно слушал, кивая в нужных местах, когда они говорили ему, что он будет сопровождать их в их крепость-монастырь на Ваале. Там ему будет оказана честь "долга крови". Такие жесты уважения и доверия были редки. Он говорил правильные слова и любезно слушал, а в глубине души прикидывал, как сможет использовать это неоправданное доверие для большей выгоды. Не сейчас, возможно, но однажды.
С мостика он наблюдал взрывы циклонных торпед, уничтожающие Орилан, стирающие последние следы его отступничества. В огнях ему показалось лицо Марайн, ее исчезающий образ утянул с собой последнюю человеческую часть его души. В конце концов, он оставил Кровавых Ангелов позади и вернулся в свое святилище, открывая свой разум, чтобы коснуться имматериума, когда корабль вошел в варп. Пластичный, постоянно меняющийся голос ожидал его с планами, идеями и тонкими шепотками. Рамиус Штель охотно последовал за ним в темноту, отворачивая свое лицо от Императора и открывая дорогу к Путям Изменения.
Обагренное божество
Глава первая
Среди могил, Рафену было сложно точно сказать, где конкретно кончается небо и начинается земля. Он на мгновение замер, остановившись в тени огромного надгробия в форме чаши. На Кибеле ветер никогда не прекращался, он приходил с низких холмов и невысоких гор, характерных для планеты, мрачно стонал в редких деревьях, волнами колыхал серо-синюю траву. Покатый ландшафт утекал к бесконечной, недостижимой точке невидимого горизонта, где серая земля встречалась с серым небом. Расстояние терялось в низких клубах каменной пыли, которые парили наверху, как огромный саван из промасленной шерсти. Дымка состояла из мельчайших частиц камня, взбитая до небес градом артиллерийского огня, который отутюжил планету часами ранее. Вокруг Рафена неслышно стенала Кибела. Ветер гудел среди бессчетного числа надгробных камней, которые расходились во все стороны настолько далеко, насколько позволяла видеть оптика его визора. Он стоял на могилах миллиардов погибших на войне и слушал, как ветер плакал о них, знакомое горячее желание битвы, плененного неистовства, испарялось под действием его железного самоконтроля. Случайный наблюдатель мог принять спокойного и недвижимого Рафена за надгробный памятник. На Кибеле действительно были места, где резные подобия Космодесантников венчали огромные башни из гранита. В этих святых землях были похоронены воины — родичи Брата Рафена, как дань уважения планете и величайшему мемориалу, который она представляла для Империума. Луна огромного газового гиганта, Кибела была военным миром-гробницей, одной из сотен планет на протяжении Ультима сегментума, объявленных Мавзолеем Отваги. Рафен сохранял неподвижность статуи, когда на краю его ауспекс сенсоров замерцало движение.
Некоторое время спустя из-за овальной могилы, вырезанной в розовом камне из вестана появилась фигура и кивнула Рафену перед тем как показать серию знаков руками в бронированных перчатках. Они были почти похожи: их человеческие очертания, заключенные в красный керамит, были широкими и массивными. Краска блестела под мягким, благоговейным дождем.
Рафен ответил кивком и пригнувшись к земле стремительно выдвинулся из укрытия. Он не останавливался, чтоб проверить, следует ли за ним Брат Алактус, в этом не было необходимости. Когда Алактус последовал за Рафеном, Брат Туркио пошел за Алактусом, а за ним и Брат Беннек. Команда Космодесантников тренировалась и дралась плечом к плечу так много десятилетий, что они функционировали, как детали единой машины, каждый был связан с другими, как хорошо подогнанный винтик, действующий в безупречной гармонии. Двигаться бесшумно, не проронив ни единого слова, это было детской игрой для солдат, тренированных сражаться в самых различных условия. Он мог чувствовать их нетерпение встретиться с врагом; это как ощутимый запах в воздухе, с густым, медным привкусом.
Рафен обогнул разбитый обелиск, сломанной костью торчавший из кладбищенской травы, указывающий вверх осуждающий перст, порицающий грязные облака. Он спустился в неглубокую впадину. Днем ранее тут был благочестивый парк, посвященный пилотам флота, погибшим в войне за Роцен, но теперь это место стало округлой воронкой перепаханной земли. Здесь ударил случайный снаряд вражеской суборбитальной бомбардировки и вырезал полусферу, местами оплавив грязь до гладкого фульгурита. Коричневые лужи собрались в вырытых взрывом витиеватых гробах, их содержимое было разбросанно и под закованными в металл ногами Рафена кости и обветшалые старинные медали с хрустом втаптывались в грязь. Космодесантник выбирал дорогу меж скелетов и, достигнув противоположного края кратера, остановился, чтоб проверить направление.
Он взглянул вверх и увидел очертания нависающей над ним статуи ангела, его руки и крылья были расставлены так, как будто он был готов взлететь. Лицо статуи было безупречным и великолепным, ее глаза была подняты, чтоб смотреть в какие-то совершенные небеса, которые были бесконечно далеки от жестокой реальности этого земного царства. На долю секунды Рафен был убежден, что каменный серафим вот-вот повернет свое лицо к нему, явив лик Лорда Сангвиния, священного основателя и прародителя его Ордена. Но мгновение прошло и Рафен опять остался наедине с молчаливой статуей. Оба ангела, каменный и Кровавый были окутаны туманом и дождем. Он отвел взгляд и позволил себе еще раз вслушаться в ветер.
Рафен почувствовал как его кишки скрутило. Авточувства его шлема уловили новый звук, поддерживаемый непрерывными завываниями ветра крик, слабый и приводящий в ужас. Это был звук, вырванный из самых темных закоулков человеческого сердца, такое произношение могло сорваться только с языка по-настоящему проклятых. Десантник предположил, что Предатели готовились получить предсказание по внутренностям одного из рабов, до того как они предпримут еще одну вылазку.
Мгновение Рафен обдумывал эту мысль. Если заклятый враг готовил еще одну атаку, то это делало его миссию намного важнее. Он двинулся, под грозным оскалом дыхательной решетки шлема его лицо нахмурилось. Отряд легко бронированных, быстро передвигающихся скаутов мог бы выполнить это задание в два раза быстрее. Но все из отделения следопытов, приданного Рафену, были убиты во время первого штурма, когда залп крак снарядов разметал их ряды. Он стоял под укрытием обшивки "Носорога", когда вой сверхперегретого воздуха сигнализировал о приближении залпа и перед внутренним взором Рафена всплыл момент, когда байк скаутов завертело и перебросило через его голову, как будто он был не более чем игрушкой, отброшенной скучающим, раздраженным ребенком. Все, что осталось от молодых Десантников, какие-то рваные лохмотья и частицы обожженного керамита.
Он глубоко похоронил тлеющие угли своего гнева и продолжил, отогнав от себя упреки. Теперь мало значило то, что им говорили перед прибытием на Кибелу, будто это назначение полностью церемониальное, что это вопрос долга, а не сражение, в котором нужно драться. Возможно, он и его боевые братья неосознанно верили, что развращенным был не интересен этот мир-кладбище, теперь они отплачивали за эту ошибку кровью своих врагов.
