Анатоль Нат - Бабье царство.
Однако, добиться от ненастроенных на работу женщин какой-либо помощи в уборке со стола у него не получилось. Пришлось возиться самому. Поэтому, оставив на столе так и не убранную всю грязную посуду, они отправились на экскурсию по заводу, по предложению управляющего решив ограничиться на сегодня одним только цехом художественного стекла.
На вопрос Маши, чего так, Марк Иваныч только раздражённо отмахнулся рукой, невнятно пробормотав что-то себе под нос.
Пустынный двор и пустынный цех в самый разгар рабочего дня производили странное впечатление. Огромное, просторное помещение, жарко натопленное и всего лишь пара работающих фигур за многоисленными пустыми рабочими столами цеха росписи. Что-то они расписывали на посуде важное, что Марк попросил женщин не подходить и не беспокоить рабочих, не отвлекать.
Хмыкнув, Маша с Беллой удивлённо переглянулись, но не стали настаивать, тем более что Марк их тут же потащил в хранилище, хвастаться наработками.
— Боже мой! — Изабелла осторожно, боясь нечаянно разбить, взяла в руки стоящий на упаковочном столе справа от входной двери, изящный стеклянный бокал. Высоко под потолком висящая большая бензиновая лампа заливала ярким светом глухое, без окон помещение. — Какая прелесть! — ахнула она, заметив лежащие рядом стопку расписанного фарфора с красивым, тонким растительным орнаментом по краю.
Боже мой, я потрясена, я просто очарована, — повернулась она к расплывшемуся в довольной улыбке, буквально растаявшему от похвалы управляющему. — Такие столовые приборы и посуду, что вы делаете, раньше я могла только видеть, да и то, только на обеде у какого-нибудь князя. И далеко не у всякого.
А тут оно стоит…., - баронесса, замерев возле упаковочного стола, окинула восхищённым взглядом высящиеся перед ней горы стеклянной и фарфоровой посуды и раскрытые ящики со стружкой, ожидающие упаковки. — Боже! — снова ахнула она. — Такого просто не может быть!
Марк Иваныч, какой-то весь замотанный, злой, с не выспавшимися, болезненно красными от хронического недосыпания слезящимися глазами, неожиданно как-то сразу оттаял и подобрел.
Глядя на Машу с Изабеллой, с восторженными, горящими неподдельным восхищением глазами стоящих возле выставленных на стеллажах образцов его продукции, и бережно, осторожно перебирающих предметы готового к упаковке фарфорового сервиза, он наконец-то окончательно отмяк. Теперь перед ними стоял не задерганный, злой Управляющий стекольного завода, а вальяжный Мастер, Мастер с большой буквы, который с расплывшейся на лице блаженной улыбкой, благосклонно кивал на посыпавшиеся буквально как из рога изобилия льстивые поздравления.
С довольным, важным видом Мастера, он буквально всеми фибрами своей истосковавшейся без похвал души Художника впитывал знаки восхищения, и ещё долго водил их по пустынным помещениям художественного цеха завода, показывая всё новые и новые диковины.
Чувствовалось, что его наконец-то отпустило какое-то мучительное внутреннее напряжение, буквально сжигавшее его до того изнутри. Сразу как-то отмякнув, он с блаженной улыбкой тихого, безопасного для окружающих идиота радостно кивал на восхищённые замечания баронессы и ахающей, от восторга, Маши. С донельзя довольной рожей он благосклонно склонил голову, с невероятно самодовольным видом заметив:
— Да, барышни, это настоящий продукт нашего труда. Стоят, ждут своего часа. Не сегодня-завтра, — неожиданно недовольно поморщился он, — отправим на продажу куда-нибудь на дальний Западный берег, в тамошние баронства, или ещё дальше в Западный Торговый Союз.
Интересуются! — гордо заявил он, выпятив свою жирную грудь и неожиданно мрачно заметив. — Можно сказать, даже в очередь стоят, ждут, когда мы сможем выполнить их заявки. А тут…, - как-то сразу сникнув, он безнадёжно махнул рукой. — Этот ваш Сидор совсем работать не даёт. Все наши договорённости нарушил. Мерзавец!
— Что вы там бормочете, уважаемый, — насмешливо повернулась к нему Маша. — Как это он вам, и не даёт работать? Да он же в Приморье? Как же он оттуда вам здесь работать не даёт? Или вы хотите сказать, что наш дорогой Сидор вас и оттуда успел достать?
— А то ты, Маша, его не знаешь! — неожиданно фальцетом взвился Марк, чуть ли не подпрыгнув на том самом месте, где стоял. — Он когда захочет тебя везде достанет!
Неожиданно сорвавшись на фальцет, он с отчётливо различимыми в голосе истерическим нотками закричал:
— Меня сложно достать, но когда человек ничего не понимает в искусстве и требует от вас только одно — "Дай! Дай! Дай!", трудно не сдержаться!
Сударыни, — неожиданно устало и обречённо тихим голосом он продолжил, — вы обе просто чудо. Настоящее чудо! Вы не этот мужлан Сидор, — Марк раздражённо поморщился при одном только упоминании о нём. — Это ему только и знай, что пахать и пахать в три смены. Была бы его воля, так он вообще растянул бы день вдвое и моих мастеров посадил бы ещё в четвёртую смену. Мерзавец! — тихо выругался он сам себе под нос. — Никакого чувства прекрасного.
Но даже в этих нечеловеческих условиях я всё равно делаю всё возможное и невозможное. Я нашёл местных ящеров и нанял их. Они у меня работают в три смены! Я строю новые цеха! Наши плотники от усталости буквально засыпают на своём рабочем месте! Я снял с художественных производств практически всех мастеров, прекратив выпуск дорогой расписной посуды, которую у меня буквально с руками готовы оторвать любые торговцы! Любые! А он только ругается и ругается! Ему, видите ли, мало! Я снял охрану с ворот и посадил их в цех! А он ругается что мало! Вместо благодарности он постоянно ругается, что я мало даю. Только и пишет в каждом письме: "Дай! Дай! Дай!" — снова не сдержавшись, раздражённо рявкнул управляющий. — А у меня люди не железные. Они и так уже в три смены работают.
— А что будет, когда он и у меня охрану заберёт, и как Василию с чугунного завода сунет вместо здоровых парней каких-то своих полуживых калек на излечение? А он именно так и сделает, я знаю. Кто у меня тогда в цеху работать будет? Как я тогда план вытяну?
— Но так же нельзя, — от удивления, Изабелла остановилась возле какого-то стеллажа с расписными тарелками, высокими стопками занявшими практически всю поверхность стоящего рядом стола и с широко распахнутыми глазами удивлённо посмотрела на управляющего. — Мне всегда казалось, что подобные произведения искусства вещь штучная?
— А я и не говорю про искусство, — снова сорвавшись на фальцет, сердито, едва сдерживая раздражение, ядовито огрызнулся управляющий. — Я не говорю про произведения искусства! Я говорю про эту его штамповку. Я говорю про весь тот хлам, что заставляет нас производить господин Вехтор, — невольно повышая голос, Марк перешёл на повышенные тона. — Я говорю про это его дурацкое листовое стекло. Про эти его гранёные стаканы и лафетнички, которыми он завалил наверное всё Приморье. Про эти его дурацкие броневые чешуйки, кольчужные колечки, щитки, наколенники и прочую, прочую, прочую военную мерзость, — уже чуть ли не крича, неожиданно всхлипнул управляющий.
А ему всё мало!
Всё то ему дай! Но не кубки, не посуду, не мои кувшинчики, — любовно взглянул он в сторону стеллажа с посудой. — Не тарелки! — ткнул он в ту же сторону рукой, чуть не развалив высящуюся перед ним высокую стопку расписных тарелок. — Ничего этого ему не надо! Этой патентованной баронской сволочи подавай какие-то штампованные колечки из бронестекла, которые сделает любой неподготовленный идиот!
Управляющий, чуть не плача потряс перед лицом баронессы сложенными в замок ладонями.
— Ему…, - управляющий запнулся, не зная, какое ещё подобрать бранное слово.
Было хорошо видно, что ему хочется просто выругаться, но природная стеснительность не позволяла этого сделать при женщинах.
Ему нужно листовое стекло! И сетки для лошадей, стеклянные попоны! — наконец-то выплеснул он из себя это ненавистное ему слово. — Милитарист! — сипло, сорвавшимся голосом наконец-то выругался он, с облегчением переводя дух.
Госпожа Изабелла, — управляющий с умоляющим видом сцепил перед грудью ладони, и жалобно на неё глядя, взмолился. — Я же вижу. Вы утончённая, с художественным вкусом натура. Вы же его жена. Ну, повлияйте на него хоть как-то. Ну, сделайте хоть вы что-нибудь! Так дальше совершенно невозможно!
Вы только полюбуйтесь, — неожиданно бросился он распахивать окно полутёмного цеха и со злобным видом ткнул пальцем куда-то во двор. — Вы только полюбуйтесь, до чего я докатился, — гневно уставился он на них, снова тыча куда-то во двор своим пальцем.
— Но я там ничего не вижу, — удивлённо возразила баронесса, поневоле отстраняясь от гневно размахивающего руками управляющего.
— А амбар вы видите? — чуть ли не прямо ей в лицо заорал тот. — Амбар, вы видите? Вы видите, что это за здание? — уже во весь голос орал он, тыча рукой в огромное, двухэтажное здание, напоминающее внешне высокий двухэтажный овин для хранения сена. — А другой, точно такой же, что рядом, вашими нелюбимыми ящерами строится, вы видите? А телеги, с кучей ящиков, а грузчиков, тех же самых ящеров, вы видите?
