Аарон Дембски-Боуден - Кровавый Грабитель
Оказалось, что боль от разорванных в клочья горла и челюстей — ничто в сравнении с ощущение металлических зубьев, которые пожирают череп изнутри и измельчают мозг в пасту.
Существо взревело, хотя из остатков его лица не донеслось ни звука. Голова напоминала расколотую яичную скорлупу, а горло представляло собой кровоточащую мешанину истерзанного мяса и потеков крови. Озверевшая и разъяренная тварь отвернулась от Септима, преследуя наибольшую угрозу — того, кто причинил самую сильную боль. Чтобы добраться до Узаса, она помчалась вперед и свалилась в бассейн с водой. Атака превратилась в судорожную переправу.
Узас уже стрелял из болтера. Оружие грохотало и дергалось у него в руке, выплевывая в тело демона массореактивные заряды. Все они разрывались внутри торса без особого эффекта. Тихий и глухой стук безрезультатно взрывающихся болтов почти что обескураживал.
Ксарл стоял рядом с братом, держа наготове двуручный цепной клинок.
— Заканчивай, — сказал он.
— Оно хочет навигатора, — Узас перезарядил оружие и прицелился, чтобы снова открыть огонь. Ксарл ударил его бронированным локтем в лицевой щиток, и голова дернулась назад.
— Заканчивай, — снова прошипел второй Повелитель Ночи.
Узас потряс головой, чтобы придти в себя, переводя взгляд с Ксарла на приближающегося демона. Он схватил Октавию за горло и поволок ее безо всякого изящества и любезности, последовав за Ксарлом обратно в коридор.
У Калеба не осталось ничего, кроме ярости. Он выбрался из бассейна и метнулся в дверь…
Его ждали. Твари, на которых он охотился, и которые теперь собрались в большую стаю. Они присели на палубе, цеплялись за стены, висели на потолке — двадцать скошенных железных демонических масок. Из красных глаз каждой из них текли нарисованные багряные и серебристые слезы.
Существа трещали, рычали, шипели и плевались. Среди них стояли двое Повелителей Ночи с болтерами в поднятых руках. Один из них держал за горло его добычу, не обращая внимания, что та брыкается и извивается.
У ее крови был божественный запах, однако он не мог на ней сконцентрироваться. Стая напряглась, двигаясь в зверином единстве. Его злоба вытекала, словно гной из вскрытого нарыва. Как будто Пантеон бросил его, ощутив бесполезность.
Калеб попытался призвать все назад, снова обуздать злость, пресечь боль и дать пищу мускулам.
Позади опустилась переборка, закрыв его с рапторами. Красный Корсар оглянулся через плечо и увидел закованного в броню вожака, который вцепился в полоток и протянул одну лапу вниз, чтобы запереть дверь.
— Я съем твои глаза, — посулил Люкориф.
Рапторы прыгнули все как один.
Говорить было трудно, однако она старалась как могла.
— Пес? — со скрипом произнесла она больным горлом. — Пес, это я.
Она перевернула слугу. Он никогда не отличался особой красотой, однако теперь той осталось еще меньше. Октавия схватила дрожащую руку и крепко сжала ее.
— Устал, хозяйка, — его голос был таким же слабым, как и у нее. — Спасибо, что дали мне имя.
— Пожалуйста, — у нее на глазах были слезы. Она плакала по мутанту-еретику. Ох, видел бы ее сейчас отец. — Спасибо, что заботился обо мне.
— Тут темно. Темно, как на Нострамо, — Пес облизнул разбитые губы. — Дождь, хозяйка, — тихо усмехнулся он.
Октавия стерла свои слезы с покрытого шрамами сморщенного лица, но он был уже мертв.
XXVI
ПОСЛЕДСТВИЯ
Узас повернулся к открывающейся двери. Он стоял в центре камеры, уставившись в стену и думая о запахе крови, о том, как она ощущается на лице и пальцах тонкой масляной пленкой, и о жгучем, вызывающем привыкание, тепле ее горькой сладости на деснах и языке. В этом вкусе, в этом ощущении и в этом запахе крылось имя бога. Бога, которого он ненавидел, но славил за обещание силы.
— Я знал, что ты придешь, — сказал он стоящей в дверях фигуре. — После Виламуса. После того, что ты сказал в крепости. Я знал, что ты придешь.
Его брат вошел в маленькую комнату — аскетичное эхо принадлежавшей Узасу пустой каюты на «Завете». В самом деле, чтобы воссоздать такое отсутствие комфорта, особых усилий не потребовалось. Не хватало только горы черепов, костей и старых свитков в углу.
— Я его не убивал, — пробормотал Узас. — Это имеет значение?
— Имело бы, будь это правдой.
Узас ссутулился. Обвинение вызвало в нем злость, однако в эту ночь в его жилах не было подлинной ярости, не говоря уж о гневе. На этот раз он не трясся и не проповедовал. В нем этого не было — какой смысл бунтовать против неизбежного?
— Я не убивал Аркию, — сказал Узас, очень тщательно подбирая каждое слово. — Говорю тебе в последний раз, Талос. Делай, что хочешь.
— Аркия был последним в длинном, очень длинном списке. До него были Кзен, Гриллат и Фарик. А до них Ровейя. А до нее Джена, Керрин и Уливан. Ты прорубал себе дорогу сквозь экипаж «Завета» больше века, и на тебе лежит вина за гибель Третьего Когтя. Я не позволю тебе так поступать на «Эхе проклятия».
Узас усмехнулся.
— Я виноват в каждом убийстве, которое когда-либо случалось на освященных палубах «Завета», да?
— В каждом? Нет. Однако на твоих руках кровь многих из них. Не отрицай.
Он не отрицал. Отрицание в любом случае не поможет ему и не спасет.
— Стало быть, суд надо мной закончен. Исполняй приговор.
Узас опустил голову, чувствуя, как оба сердца забились сильнее. Вот… вот оно. Его череп покатится. Больше не будет боли. Никогда больше.
Однако пророк не потянулся к оружию. Тишина заставила Узаса поднять глаза в вялом и притупленном удивлении.
— Тебя судили, — Талос говорил так же аккуратно, как Узас оправдывался, — и ты связан законом Легиона.
Узас бесстрастно стоял, храня молчание.
— Суд приговорил тебя. Ты окрасишь перчатки в красный цвет последнего обета грешника. Когда твой повелитель потребует твоей жизни, ты подставишь горло под лезвие его клинка.
Узас фыркнул, почти рассмеявшись. Эта традиция была редкостью даже в дни славы Восьмого Легиона, и он сомневался, что спустя столько осталось много банд, где она практикуется. На Нострамо членов банд и семей, которые нарушили данные клятвы, порой приговаривали к отсроченной казни, чтобы те смогли отработать свои прегрешения очищающими поступками перед свершением последнего правосудия. Традиция родного мира татуировать руки приговоренных просочилась в Легион в виде более наглядного окрашивания перчаток. Руки, запятнанные красным цветом греха, говорили миру, что ты живешь с чужого попущения и тебе больше никогда нельзя верить.
— Почему бы просто меня не казнить?
— Потому что у тебя есть долг перед Легионом, который ты должен исполнить перед тем, как тебе будет позволено умереть.
Узас задумался настолько, насколько он вообще над чем-либо еще задумывался.
— Остальные хотели моей смерти, не так ли?
— Да. Но остальные не командуют. А я — да. Решение принимал я.
Узас посмотрел на брата. Спустя какое-то время он кивнул.
— Слышу и повинуюсь. Я окрашу руки.
Талос повернулся, чтобы уйти.
— Встречаемся на мостике через час. Нужно решить последний вопрос.
— Атраментары?
— Нет. Думаю, они погибли вместе с «Заветом».
— Звучит непохоже на Атраментаров, — заметил Узас.
Талос пожал плечами и удалился.
Дверь закрылась, и Узас снова остался в одиночестве. Он посмотрел на свои руки, последний раз видя их облаченными в полночь. Чувство утраты было достаточно реальным, чтобы вызвать у него дрожь.
А затем он огляделся в секундном замешательстве, ломая голову, где найти красную краску.
Она ударилась затылком о стену так сильно, что вздрогнула.
— Извини, — прошептал Септим.
Октавия заморгала, но глаза продолжали слезиться.
— Идиот, — усмехнулась она. — А теперь отпусти меня.
— Нет.
Их одежда зашелестела, соприкоснувшись. Он ее поцеловал, очень слабо, его губы едва прикоснулись к ее губам. У него был привкус масла, пота и греха. Она опять улыбнулась.
— Ты на вкус как еретик.
— Я и есть еретик, — Септим придвинулся ближе. — Так же как и ты.
— Но ты не умер, — она постучала по уголку рта. — В конце концов, вся эта ерунда про Поцелуй Навигатора оказалась мифом.
Он улыбнулся в ответ.
— Просто не снимай повязку сегодня ночью. Не хочу умереть.
В этот момент дверь открылась.
В проеме стоял Талос, который качал головой. Громадный воин издал раздраженное ворчание.
— Прекратите, — сказал он. — Немедленно идите на мостик.
Она увидела, что за ним следуют несколько ее слуг. Не Пес. Безымянные. Те, которые ей не нравились. Она поникла в объятиях Септима, приложив голову к его груди и слушая, как колотится сердце.
