Стивен Эриксон - Дань псам
Обрадовавшись доносящемуся со скамейки храпу и ужаснувшись своей радости, Муриллио низко поклонился. — Отлично подобрала время, дорогая, — сказал он, окончив поклон. — Я тут думал, как лучше помочь твоей маменьке добраться до постели. Есть предложения?
Движение безупречно красивой головы. — Она спит снаружи почти всегда. Вот и этой ночью…
Голос был юным, однако же ни гнусавым, ни слишком высоким (как повелось в наши дни среди молодых девушек). Он совсем не помог вспомнить о великой разнице лет.
О, как он сожалеет о той ночи! Задним числом.
— Она и не думала, что вы примете приглашение, — продолжала Делиш, опуская взор (она сбросила одну из сандалий и теперь искала ее, шевеля нежными пальчиками). — Хотя вы такой желанный гость. Я имею в виду — особенно ночью.
Слишком умно. Его вялое и почти сдувшееся эго мигом воспряло. — О дорогая, зачем ты здесь? Список твоих поклонников включает целый легион, я уверен. Среди них…
— Среди них ни одного, достойного назваться мужчиной.
Не разорвались ли сейчас тысячи пропитанных гормонами сердец от случайно брошенного ей слова? Не скрипят ли сейчас кровати, на коих мечутся пропитанные потом одинокие тела? Он почти верил во все это.
— В том числе и Прелик.
— Прости… кто?
— Пьяный бесполезный дурак, что спит сейчас в фойе. Хватался за меч целый вечер. Это было омерзительно.
«Омерзительно. Да, теперь понимаю».
— Юноши склонны преувеличивать свой энтузиазм, — заметил Муриллио. — Не сомневаюсь, бедный Прелик предвкушал сию ночь неделями, если не месяцами. Естественно, поддался нервной ажитации, доведенный до предела страсти близостью твоего присутствия. Пожалей бедных юношей, Делиш. Хотя бы этого они заслуживают.
— Жалость не по мне, Муриллио.
Не нужно было ей ТАК произносить его имя. Не нужно было ему слушать. Вообще. Ни слова.
— Делиш, сможет твой желудок вынести совет, особенно от такого, как я?
Она кивнула, хотя на лице было написано едва скрываемое нетерпение.
— Ищи себе тихих. Не тех, что хвастаются и выказывают наглость. Тихих, Делиш. Наблюдательных.
— Таких я не знаю.
— О, они есть. Совсем рядом, стоит лишь поглядеть внимательнее.
Она сбросила уже обе сандалии. Легкомысленно отмахнувшись рукой от его совета, каким-то образом оказалась еще ближе. Подняла взор, как будто застеснявшись, но не отводила глаз слишком долго для скромницы. — Не тихих. Не жалких. Не… детей! Не сегодня, Муриллио. Не под такой луной.
Он обнаружил себя в ее объятиях. Теплое тело, слишком рьяное и прикрытое всего лишь тонким как пленка шелком. Она как будто взлетала над ним — сильфида! — он подумал: «Не под такой луной?»
Увы, это было последним из ее изящных поступков: она уже срывала с него одежду, полные алые губы раздвинулись, мелькнул язычок, она укусила его за губу, в его руке была одна из полных грудей, вторая рука скользнула по ее спине, ухватилась за ягодицы и поддернула вверх; она раздвинула ноги и прочно закрепилась на его пояснице; он услышал, как звякает, падая на камни между его сапог, пряжка пояса.
Это была женщина некрупная, не тяжелая, но на удивление атлетически сложенная; она оседлала его с такой яростью, что Муриллио ощущал треск в спине при каждом подскоке. Он перетек в привычную для таких случаев позицию, дающую силы стойко выдержать весьма многое, и не упустил возможности убедиться, что храп сзади не прекратился. Тотчас же мощный звук поразил его с интенсивностью пророческого растворения, капитуляции перед хором жизни — «годы берут свое, и всем нам суждено умереть». Если бы он позволил чуть дольше продлиться мгновенному уколу сознания, то лишился бы мужской силы. А тем временем Делиш утомилась, вздохи ее стали хриплыми и грубыми, по телу пробежало содрогание, и он поспешил отдаться — чтобы не пропустить момент — телесным впечатлениям. Присоединил к ее последнему беспомощному стону свой.
Она плотно прижималась к нему, и он ощущал ее трепещущее сердце. Он медленно опустил ее, поставив на ноги, и нежно отодвинул от себя.
Если подумать, это был самый неподходящий момент, чтобы увидеть перед глазами проблеск железного клинка. Боль взорвалась в груди, когда острие меча проникло глубоко, чуть ли не насквозь; пьяный дурень, владелец меча, пошатнулся и почти упал в руки Муриллио.
Сам он упал назад. Меч неохотно вышел из тела.
Делиш завизжала. На лице Прелика было написано торжество.
— Ха! Умри, насильник!
Со стороны дома слышались новые шаги. Зазвучали голоса. Озадаченный Муриллио встал, поддернул брюки и потуже застегнул пояс. Лимонно-зеленая блуза покрылась багровыми пятнами крови. На подбородке тоже кровь, пенистая, вытекающая с каждым тихим, хриплым покашливанием. Руки ухватились за него — он отмел их и пошел, шатаясь, к воротам.
Сожаления, да. Толчки в надоедливой уличной толпе. Моменты ясности, непонятной длительности периоды мутно-алой дымки… он стоит, опираясь рукой о каменную стену, блюет кровью… Ох, много сожалений.
Одно хорошо… он был уверен, что преследовать его не станут.
* * *Что придает лицу Скорча выражение вечного удивления — привычка или особенность фамильных черт внешности? Сказать трудно, потому что каждое слово этого человека также проникнуто тоном ошеломленного неверия. Как будто Скорч никогда не уверен в достоверности того, что чувства доносят о внешнем мире, а в смысле звучащих в голове мыслей уверен еще того меньше. Сейчас он уставился на Леффа, широко раскрыв глаза и нервно облизывая губы; друг, в свою очередь, постоянно косится на Скорча, будто вновь и вновь убеждаясь в непроходимом идиотизме приятеля.
— Они нас вечно ждать не будут, Лефф! Нужно было вообще не подписываться. Говорю тебе, сядем на первый же корабль. В Дхаврен, а может, и дальше. У тебя нет кузена в Менгале?
Лефф медленно заморгал. — Да, Скорч. Они позволили ему украсить камеру, и уж он постарался. Хочешь, чтобы мы замешались в его неприятностях? К тому же надо закончить список.
На лице Скорча выразились изумление и страх. Он отвернулся и прошептал: — Этот список нас прикончит. Список…
— Мы знали, что будет нелегко, — сказал Лефф, пытаясь успокоить друга. — Такие штуки всегда нелегко делать.
— Но мы еще никуда не ходили!
— Всего неделя прошла.
Настало время деликатно прокашляться, промокнуть шелковым платочком маслянистый лоб, задумчиво подергать за крысиную бородку. — Господа! — Ага, он завладел их вниманием. — Воззрите на Застрельщиков на поле боя и Монетку Наемника. Она блестит столь же завлекательно, как блестит золото… где угодно. Но в особенности здесь, когда кости все еще томятся в потной ладони удивленного Скорча, слишком долго лишенные возможности блеснуть и лечь на стол. Игра сия становится бесконечной, но Крюпп терпелив, ибо восседает на самой краю славной победы!
Лефф скривился: — Ты ничего не выиграл, Крюпп! Ты здорово проигрался, Наемная у тебя Монетка или еще какая. Да и зачем ее вообще вытащил — ни одного наемника поблизости, так кому платить? Никому!
Улыбающийся Крюпп отодвинулся от стола.
Этой ночью толпа в «Гостинице Феникса» была беспокойная; все больше пьяных возвращалось в зал после приятной прогулки по пыльным, мрачным улочкам. Крюпп, разумеется, чувствовал по отношению к ним великодушие, как и подобало его великодушной натуре.
Скорч метнул кости и уставился на полудюжину щербатых костяшек с таким видом, будто они решали его участь.
И действительно, решили. Крюпп склонился поближе. — Хо, показалась Прямая Дорожка. Видите, по ней маршируют шесть Наемников. Убивая налево и направо! Один бросок костей изменяет вселенную! Запомните зловещий урок, дражайшие компаньоны Крюппа. Когда Монетка показывается, долго ли ждать загребущей руки?
Было ясно, что ни один из возможных бросков Ответного Раунда не сумеет спасти невезучих Королей, а также их невезучих игроков, Скорча и Леффа. Зарычав, Лефф провел рукой по доске, разбросав фигурки. Одновременно он схватил Монетку и зажал в ладони, намереваясь бросить в рукав… но Крюпп качнул головой и протянул пухлую руку, раскрыв ладонь.
Неслышно выругавшись, Лефф бросил Монетку в руку.
— Грабителю вся победа, — улыбнулся Крюпп. — Увы бедным Скорчу и Леффу, ведь сия монета — лишь малая часть сокровищ, принадлежащих отныне торжествующему Крюппу. По два консула с каждого, так?
— Это недельное жалование, а неделя не прошла, — сказал Лефф. — Мы будем тебе должны, дружище, ладно?
— Ужасающий прецедент! Крюпп, однако, понимает, как сильно перемены могут выбить из колеи неподготовленного человека — на то они и перемены. В соответствии с этим, учитывая необходимость недели тяжкого труда, Крюпп счастлив отодвинуть предельный срок выплаты сказанного долга на одну неделю, начиная с сего дня.
