Елена Асеева - Коло Жизни. Середина. Том 1
Наконец, Димург отвел взгляд от лица Раса, его очи сызнова приобрели положенный ему цвет. Он мягко прошелся по одеянию Седми взором и словно встряхнул его так, что оно заколыхалось на теле Бога, не только смахнув с материи кровавые пятна оставленные мальчиком, но и изменив собственный цвет с белого на золотой.
— Ну… хорошо, — дополнил свою прерывистую речь Перший. — Я сам позже потолкую с Вежды. А с Кукером ты… Уж успокой его, мой милый, або он вельми огорчен. И даже не хотел отправляться со мной на пагоде в Млечный Путь, считая, что не достоин того… Сейчас многое изменится. Родитель велел передать тебе, что ты можешь не посещать Отческие недра. Однако для тебя обязателен осмотр у Кали-Даруги и лечение согласно ее предписаний, только после этого твой дацан будет направлен Родителем в Млечный Путь. — Старший Димург вновь замолчал и много ниже досказал, — присядь, малецык, ты также вельми утомлен… Я с Родителем согласен Крушец слишком мощный.
Седми степенно шагнул вправо и почитай упал в кресло, резко войдя спиной и головой в ослон, судя по всему, он был весьма напряжен и с трудом себя сдерживал… вернее удерживал.
— Вежды, однако, — неторопливо продолжил говорить Перший, поглаживая лежащего на коленях мальчика по голове. — Родитель ждет в Отческих недрах, считая, что ему, возможно, понадобится Его помощь… А нашего Ярушку и Крушеца Он велел приободрить, снять всякую смурь с обоих, поддержать… И Его беспокоят такие мощные всплески видений. Они плотными картинками долетали даже до меня, а Вежды и тебя, как я погляжу, и вовсе вымотали… Так, что малецык погодя сходи в дольнюю комнату, — Седми порывчато тряхнул головой, точно обретая свои силы. — И не будем препираться, — молвил Перший, приметив несогласие сына, — уже с кем… с кем, а с тобой спорить, мой бесценный, я не стану, и повелевать не буду. Ибо ты всегда был покладистым малецыком, дорогим моему естеству.
Теперь черты лица Раса и вовсе заколыхались, словно он услышал, что-то дюже болезненное для себя и немедля сомкнув очи, недвижно застыл.
— Ну, что ты? Что, мой милый? Будет в самом деле, — нежно протянул Димург вкладывая в каждое слово столько тепла и любви, кои точно заколыхали бока кресла Раса и трепетно качнули его самого туды…сюды. — Мы же много раз уже это обсуждали. Видимся мы с тобой достаточно часто, порой даже чаще чем с Мором и Вежды… чаще чем с Родителем… А я мой малецык, ты ведь знаешь, частый у Него гость. — Перший сказал последнюю фразу с легкой задоринкой, каковой старался снять с Седми неприкрытое огорчение. — Ты же днесь понимаешь, — дополнил он погодя, — я иногда поступаю не так как чувствую… Не так как хочу, а так как надобно братьям, сынам… И в тот раз, моя бесценность, я не пришел, чтобы ты выбрал печищу братьев, и у Расов появился помощник… Ты же ощущаешь теперь, что ты есть основа Расов… И это несмотря на частые размолвки меж тобой и Небо. Ощущаешь значимость пред младшими братьями, которые вступили в вашу печищу большей частью, потому как именно ты за них боролся, ты их отстаивал в соперничестве. И если бы я тогда так не поступил… если бы не поступал потом, во Всевышнем была бы одна правящая печища… Печища Димургов.
Темное лицо Бога, подсвеченное изнутри сиянием густо зазолотилось посему он стал почти не отличим от Небо… Очевидно, эти слова он говорил Седми уже не впервой… Всяк раз той молвью сымая со старшего сына своего брата волнение, придавая ему значимость в печище Расов, опутывая его ответственностью и тем, не позволяя ошибиться… уйти… как когда-то сделали Светыч и Опечь…
— Почему именно со мной? — это Седми вопрошал также не впервой… и, судя по всему, вже многажды слышал ответ. Однако не прекращал его выдыхать… выдыхать вместе с волнением, досадой…
— Потому как на тот момент Расы в тебе нуждались. Также как засим нуждался Асил в Велете, — успокаивающе произнес Перший, и во взоре его проплыло столько любви, что Седми рывком вогнал ее вглубь себя и также в ответ заулыбался, ощутив свою надобность.
Глава тридцать первая
В залу почти вбежала Трясца-не-всипуха и мельком ее оглядев, не мешкая кинувшись к креслу Першего, остановилась напротив него. В руках бесица-трясавица сжимала на высокой ножке стеклянный кубок, где тулово расширяющееся кверху было прикрыто крышкой.
— Мальчик потерял сознание, — молвил старший Димург. — Сообщишь о том Кали-Даруге. Пусть она подойдет и осмотрит мальчика, чтобы не случилось ничего не поправимого… Теперь зачем вызвал тебя. Размести на маковке моих девочек так, чтобы им было удобно, ибо они весьма утомились от полета и легкой зяби, которая порой ощущается в чревоточине. Демоницам надо отдохнуть, так как у них весьма важное поручение от Родителя.
Бесица-трясавица на тот момент замершая подле кресла Бога, вздев руку вверх, протянула ему кубок, и надрывно кивнула… так, будто тотчас должна была отвалиться ее головешка, аль уже отваливалась, сдержавшись всего-навсе на тонких нитях. Димург неспешно принял в правую руку кубок, и легким движением указательного перста открыл на нем крышку.
— Выполнять все, что не затребует Кали-Даруга, — дополнил свою медлительно растянутую речь Перший, и улыбка заиграла на его полных устах. — Подготовьте помещение согласно пояснений демоницы… кувшинку и все, что может понадобится. Предупреди своих бесиц-трясавиц, чтоб не вступали в пререкания, споры, как вы любите с демоницами, особенно с живицей… Думаю, коль вы продолжите свое любимое занятие… А именно дискутировать или щеголять своими ремесловатыми речениями, Кали-Даруга мгновенно сие прекратит, ибо она любит не болтовню, а действие… И тогда, — Перший на морг смолк и еще шире просиял, або бесица-трясавица резко уронив дотоль вздетые руки качнулась взад…вперед, словно подвешенная на ветоньке переспевшая груша. — И тогда, незамедлительно остановит и саму полемику и того болтуна каковой ее вызвал. Могу тебя уверить, Трясца-не-всипуха, Кали-Даруга терпела и терпит только одного полемиста, это твоего Творца и моего сына Вежды.
— Ох! — раскатисто дыхнула бесица-трясавица и теперь закачала головой туды… сюды, по-видимому, все же желая ее отвинтить от туловища и тем самым избавить себя от общения с демоницами. — Нешто надобно было привозить Господь Перший демониц. Мы бы и сами со всем справились. Со всем, чтобы не указал Родитель… Тем паче давеча возвернулась Отекная.
— Это хорошо, что возвернулась, столь разыскивая всеми нами Отекная, — ровно отметил Димург и голос его нежданно резко набрал высокие ноты, в которых толи заколыхался смех… толи особая властность, рывком шлепнувшая Трясцу-не-всипуху по округлому затылку и тем пригнувшая ее голову. — Местонахождение данной бесицы-трясавицы разъясню позже… А тебе посоветую не забываться, абы пред тобой не Господь Вежды, а — Я!
И это Я!.. столь могутно наполнило всю залу, что бесица-трясавица не мешкая склонив еще и стан, да так, не испрямляясь побежала исполнять указанное. А Седми поколь точно заснувший, враз отворил очи и встревожено зыркнул на Отца, а после на стремительно исчезнувшую в зеркальной глади стены бесицу-трясавицу.
— Противное создание, — степенно озвучил Рас свои мысли. — И все время спорит, пререкается, а как упрется так прям бери и испепеляй. Я уже бросал в нее россыпь искр, посему она меня и опасается, а вот Вежды…
— Вежды, это нравится, — немедля отозвался Перший.
Он заботливо развернул юношу на спину, приподнял голову и принялся вливать ему в рот зелено-желтую настойку из кубка.
— Ты привез Кали-Даругу? — вопросил Седми, значимо понизив голос, так как узрел, что по мере опустошения кубка явственно оживились черты лица мальчика, спала бледность, затрепетали веки и губы.
— Не только Кали-Даругу, но и обеих девочек… Родитель повелел, чтобы я поговорил с Крушецом и успокоил его. Так как из переданного Небо, понял, что малецык на Него досадует, — ответствовал Перший и медленно вылил в рот юноши остатки настойки.
Яробор Живко вмале порывисто вздохнул, едва зримо дернулся всеми частями тела и также шибутно отворив очи, уставился на сидящего напротив него Седми. Перший меж тем поставил пустой кубок на покатую облокотницу и он тягуче принялся увязать в ее рыхлости. По первому схоронив там круглую подставку, высокую ножку, а затем и расширяющееся тулово. Господь заботливо приподнял тело мальчика, и, усадив, опер его спину и голову об свою грудь.
Юноша, судя по всему, так и не понявший, в меру собственной слабости, что за это время с ним случилось, лишь погодя обретя мощь в теле, неторопливо вздел голову и уперся взглядом в нависающий над ним округлый подбородок. Он, кажется, медлил пару минут, а засим резко отпрянув от груди Зиждителя, прополз по его вытянутым ногам вперед, и, развернувшись, ошарашено вонзился взором в его лицо. Густая белая пелена единожды пронеслась пред очами Яробора Живко и покрыла кожу лица бусенцами пота.
