Яцек Дукай - Иные песни
— И он там и остался. Адинатос притянул его, переморфировал, поглотил в собственную корону. А ведь это никакой не кратистос, скорее, какой-нибудь невнимательный разведчик, самое большее — текнитес, впрочем, а можно ли вообще у адинатосов различить демиургосов и текнитесов, ьа, можно ли у них вообще отличить кого-либо и что-либо, софистесы Госпожи до сих пор ведут споры. Берегись.
Грохот. Омиксос подстрелил следующее чудище, после чего сразу же взялся заряжать кераунет. Орудийный ствол длиной в пять пусов был изготовлен из этхера, что означало постоянное вращение вокруг оси выстрел — гиппырои утверждали, что, благодаря этому, их пули бьют точнее, алые линии пыра в воздухе более прямые.
— Надо было брать собак, — буркнул Жарник. Он повернулся к возницам и доулосам, занимающимся поврежденной каретой. — Сколько еще?!
— Уже! — крикнули ему в ответ. — Только лошадей перепрячь!
— Так чего ждете, чума на вас!
Пан Бербелек видал тех собак, которых имел в виду Омброс. Перед отъездом из Лабиринта, когда бюрократ Госпожи провел Иеронима в жар-рощу гиппырои, чтобы назначить ему эскорт в Обратную Тюрьму (тогда еще никто не знал, что «Уркайя» вернулась из Эрза, и Омиксос завершил звездную службу), пан Бербелек увидел несколько пар пыро-гончих, пробегавших в багровом полумраке между стволами огненных дубов и ясеней. Глаза пыр-собак светились, словно капли доменного металла, их серая шерсть, спеченная из горячего пепла, позволяла им сливаться практически с любой тенью. Одна пара остановилась, обнажила клыки (между ними выскочил язык синего огня), заворчала на Иеронима. Тот лишь цыкнул сквозь зубы. Собаки отступили. Собаки, собачки, а ведь у меня были собаки, я их кормил, охотился в вис тульских лесах со сворами самых благородных пород, любил собак… Собаки! Надия! Могила в лесу и глухой шум Свято видовой зелени — снова все возвращается — Надия и ее голос, лицо, запах, слова — а ведь я почти забыл — собаки, собачки. Пан Бербелек сбежал из той рощи.
— Так вот, понимаешь, эстлос, ветераны сходятся в одном: адинатосов невозможно описать. Долгонько мы об этом дискутировали, и не думай, будто бы меня это до стх пор не мучит, ведь мучит же; софистесы давали нам указания, когда мы летели в ту разведку за сферу Марса, чтобы по незнанию там не прибить друг друга, тогда ведть его еще не было в Тюрьме, и никто понятия не имел, в чем тут дело… Впрочем, до сих пор никто ничего не знает, но — ну вот, давай, давай, эстлос, запрыгивай, поехали уже — но о них можно сказать лишь то, что рассказать о них ну Ника не возможно. Якобы, эстлос, ты вошел в один из их плацдармов на Земле. Насколько глубоко?
— Не более, чем на пару десятков стадионов. На самом же деле, небольшую часть дороги до самого центра. Только ведь там все распадается, полнейший хаос Формы, и если все это прогрессирует к центру… там нечего описывать.
— Не потому ди мы и зовем их арретесами? — засмеялся Омиксос. — Ведь они родом не из земных сфер, так что иих ни представить нельзя, ни описать под людской морфой.
— Но откуда нам, собственно, известно, что это нападение, что они нам желают зла? Какие-то открытые военные действия с их стороны были?
— А по каким признакам ты отличишь войну от мира? Пошлешь герольда с договорной миссией спросить об условиях и выторговать цену перехода? За пределами морфы арретеса он останется человеком, и вот тогда ты можешь его расспрашивать и требовать ответа; но когда он войдет в антом адинатосов, тем более — когда приблизится к ним настолько, что действительно с ними переговорит — с кем ты будешь говорить тогда? Кем он вернется? Не вернется. Невозможно обладать одновременно и людской морфой и адинатосовой. Если ты их понимаешь, если в состоянии рассказать, кто они такие, как мыслят, зачем прибыли, чего хотят, и война это или нет, да и вообще — известно ли им понятие войны — если бы ты это понимал, я должен был бы тебя убить на месте.
— Преувеличиваешь.
— Я должен был бы убить тебя немедленно. И любого другого, кто, возможно, способен заразить нас их Формой. Разве ты не знал, стратегос? По чему можно узнать перемещения границ аур кратистосов? А по тому, что ты постепенно начинаешь лучше понимать правоту, обычаи и идеалы победителя, что это его власть, а сам он кажется тебе более… более естественным. Почему Госпоже пришлось сбежать с Земли, почему объединились против нее? Она была Матерью всех людей.
— Так может, косвенно. Как это делают с дикарями. Сначала выводят метисов, объясняют им про морфу, растянутую Между…
— И ты хочешь это делать? Действительно хочешь, эстлос?
Пан Бербелек не отвечал, поскольку, именно сейчас, ему вспомнилась судьба разбойника Хамиса. Они не знали всего этого, когда посылали Хамиса вглубь Сколиодои (это Иероним не знал, Шулима знала превосходно), но это и был, как раз, их герольд, их Папугец для переговоров с адинатосами. И он отправился под Форму арретеса, и вернулся, и рассказал — только вот, что они поняли?
Слишком много было еще в Хамисе антропоморфы, чтобы он сам, по-настоящему, понял, что увидел; и слишком много было в нем уже морфы арретеса, чтобы смог высказать то, что успел понять.
— А войн — она всегда война, — буркнул пан Бербелек. — Не высадились же они в Риме, в центре Европы, на Рынке Мира в Александрии, не высадились даже у вас, на Луне. Пока что выбирают наиболее безлюдные земли.
— И что это должно означать? Что не желают нам вредить, или что готовятся, как раз, к неожиданному нападению? — отшатнулся ритер. — Клянусь Шеолом, господин Иероним, ведь войной является уже само их присутствие тут!
Каким образом кратистосы встречаются и ведут переговоры? Они не встречаются.
Если вдруг Чернокнижник решит выбраться в гости к своему соседу Свято виду, то — какими бы не были его цели, даже если бы он шел один-одинешенек, бе войск и посылал перед собой десятки герольдов мира — это уже война, столкновение Формы с Формой.
Между чужим и чужим — может быть только насилие.
Договоренность — только лишь между существами одной и той же Формы.
Договоренность — это значит победа Формы более сильного, приняв которую, более слабый четко и выразительно поймет, почему он был неправ.
— Откуда они, собственно, прилетели?
Омиксос, поскольку был в доспехах, не мог хлопнуть себя рукой по бедру, поэтому лишь фыркнул черным дымом.
— Из-за сферы постоянных звезд. А вот есть за ней вообще какие-то «где» и «откуда»? Это уже пустые забавы софистесов.
— Но зачем, по что они сюда прибыли?
— Ох, эстолос, успокойся, может, сам у него спросишь, а? Он наверняка объяснит тебе все это простыми словами, а ты нам тогда повторишь.
Пан Бербелек поднял бровь.
— Прости, — буркнул ритер.
Этхерные кареты мчали мерцающим караваном вдоль линии теней черных статуй. Перед тем каждый экипаж тянули четыре апекса; теперь же разделили оставшуюся восьмерку лошадей следующим образом: два, три, три. Статуи изображали различных исторических и легендарных персонажей из прошлого и мифологии Луны. (Помимо Аллеи Героев, Обратную Сторону пересекала еще Аллея Богов, ведущая к мавзолею Гиерокриса Красивого, и Аллея Даймонов). Но статуи проскакивали мимо пана Бербелека слишком быстро, чтобы он успевал к ним присмотреться и различить резные фигуры. Впрочем, серебристое сияние ураноизоидных макин слегка ослепляло Иеронима, и вся эта трясущаяся панорама темной Луны — если учесть, что они окончательно покинули сферу солнечного света — сливалась в одну шершавую тень: кратер, спальник, кратер, черная пустыня, кратер, пыровище, кратер. Здесь были земли такой концентрации пыра, а точнее, такого его преобладания над аэром, что если бы не алкимические перпетуум мобиле карет, неутомимо перемалывающие огненную атмосферу и поддувающие в лица пассажиров пуринический Воздух, они давно бы лежали уже на решетках повозок, свернувшись в мученические позы, задохнувшиеся, с сожженными гортанями и легкими, с кровью на губах и в ноздрях. Возможно, и не гиппырои, но пан Бербелек — наверняка. Конденсация архе Огня была причиной спонтанного ливня пламени, что спадал по линиям орбит надлунной ураноизы. Астрометрия этих невидимых эпициклов выжигала на поверхности Луны плоские, стеклянные пыровища, но она же возводила гигантские молнии пыровников. Каждые несколько тысяч лет, когда астрологическая механика неба приводила к столкновению, наложению и расхождению эпициклов ураноизы, нанесенный ее оборотами пыр самовозгорается в чрезвычайно мощных взрывах — отсюда и такое обилие кратеров на поверхности Луны и планет, иногда столь огромных, как тот, по дну которого они как раз ехали, час за часом, что же за огонь это был…! Астрологи, жаркие энтузиасты типа Антидектеса, непрерывно наблюдают за небом, тщательно отмечая очередные вспышки между звездами. Из их пифагорийской гармонии методом дедукции можно вычислить принципы строения Космических Часов, а некоторые утверждают, что способны предвидеть будущие обороты Земных Часов, и даже — увидеть Цель, то есть Бога. Конечно же, теперь, после вторжения ауры адинатоса в земные сферы, часы испортились, математика небес перестала резонировать приятными для людского уха звуками.
