Фрэнк Херберт - Бог-Император Дюны
— Мне говорили, там прохладно, — сказал Лито. — И действительно, я ощущаю легкий холодок на щеках, когда поворачиваюсь навстречу дующему оттуда ветерку.
Любопытство заставило ее подойти поближе к нему.
Лито закрыл ворота позади нее.
— Ночной вид с балкона великолепен, — сказал Лито.
— Почему мы здесь?
— Потому что здесь нас никто не подслушает.
Повернув тележку, Лито молча направился к балкону, услышал, как следует за ним Сиона, следя за его перемещением в приглушенном до предела свете.
Балкон, с кружевными перилами на высоте человеческой груди, полукольцом охватывал башню с юго-востока. Сиона подошла к перилам и бросила взгляд на расстилавшийся вид.
Лито ощутил в ней выжидающую настороженность. Что-то здесь было слышимое лишь ее внутреннему слуху, что-то, находившее отклик в глубоком колодце ее души. Лито поглядел мимо нее на край Сарьера. Рукотворная ограничивающая стена казалась сейчас низкой ровной линией, едва видимой в свете первой луны, восходящей над горизонтом. Своим сверхзорким зрением он различил далекий караван из Онна, тусклый свет огней от влекомых зверьми повозок, едущих по высокой дороге в направлении деревни Табор.
Его воображению живо виделась деревня, приютившаяся среди растений, которые росли во влажной зоне вдоль внутреннего основания стены. Его Музейные Свободные выращивали там финиковые пальмы, высокие травы, даже овощи на продажу. Это не было похоже на прежние дни, когда даже крохотный бассейн с несколькими низкими растениями, питавшимися от единственного резервуара и ветроловушки в любом населенном месте, мог представляться роскошью, по сравнению с открытым песком. По сравнению со сьетчем Табр, деревня Табор была изобилующим водой раем. Все в сегодняшней деревне знали, что сразу за ограждающей стеной Сарьера длинной и прямой линией течет на запад река Айдахо — серебряная сейчас, в лунном свете. Музейные Свободные не могли взобраться на отвесную внутреннюю поверхность стены, но знали, что вода за стеной есть. Знала это и земля — обитателю деревни достаточно было приложить ухо к земле, чтобы услышать отзвук далеких потоков.
Сейчас вдоль берега реки появились ночные птицы, подумал Лито, создания, которые в другом мире жили бы в солнечном свете, но здесь на Дюне, где над ними поработала Колдунья Эволюция, до сих пор зависящие от милости Сарьера. Лито увидел неясные тени птиц, парящих над водой, куда они спускались попить, затем донеслись всплески, уносимые рекой прочь.
Даже с этого расстояния Лито ощущал силу далекой воды, могущественной в его прошлом, истекавшем из него, словно этот поток, стремящийся на юг, к фермам и лесам. Вода прокладывала путь через покатые холмы, вдоль границ буйной растительности, заменившей всю пустыню Дюны, кроме этого последнего единственного места — Сарьера, святилища прошлого.
Лито припомнил, как с рыком вгрызались икшианские машины, прокладывая речное русло через этот пейзаж. Казалось, что так мало времени прошло с тех пор, даже меньше трех сотен лет.
Сиона пошевелилась и поглядела на него, но Лито сохранял молчание, его взгляд был неподвижно устремлен мимо нее в даль. Бледный янтарный свет светился над горизонтом, отражение города на дальних облаках. По тому, откуда исходило свечение, Лито понял, что это светится город Уолпорт, расположенный теперь далеко на юге, перенесенный в более теплый климат с сурового севера, где он некогда располагался под низкими косыми лучами холодного солнца. Свечение города было, как окошко в прошлое. Лито ощущал, как этот луч проникает в его грудь, прямо через толстую чешуйчатую мембрану, заменившую человеческую кожу.
«Я уязвим», — подумал он.
Да, он знал, что он — властелин этого места. А планета властвовала над ним.
«Я — ее частица». Он пожирал саму землю, отвергая только воду. Его человеческий рот и легкие были способны дышать как раз достаточно, чтобы поддерживать в нем остатки человеческого… и разговаривать.
Лито проговорил в спину Сионы:
— Я люблю разговаривать и страшусь того дня, когда не смогу больше развлекаться разговорами.
С некоторой зажатостью она повернулась и посмотрела прямо на него, в лунном свете на ее лице явно отражалось отвращение.
— Согласен, в глазах многих людей я — чудовище, — сказал он.
— Почему я здесь?
«Прямо к делу! — Не отвиливая. — Большинство Атридесов прошло этим путем», — подумал он. Это было тем характерным, говорящем о сильном внутреннем ощущении личности, что он старался удержать, улучшая их скрещиванием. Это.
— Мне нужно выяснить, что с тобой сделало время, — сказал он.
— Зачем Тебе это нужно?
«Страх чуть-чуть звучит в ее голосе», — подумал он. «Она думает, я буду допытываться о ее ничтожном мятеже, об именах ее оставшихся в живых соучастников.»
Увидя, что он молчит, она спросила:
— Ты намерен убить меня так же, как убил моих друзей?
«Итак, она слышала о битве перед посольством. И предполагает, что я знаю все о ее прошлой бунтарской деятельности. Монео прочел ей назидание, черт его побери! Что ж… я в этих обстоятельствах сделал бы то же самое.»
— Ты и в самом деле Бог? — осведомилась она. — Не понимаю, почему мой отец в это верит.
«У нее есть сомнения», — подумал он. — «Значит, у меня остается свобода для маневра.»
— Определения разнятся, — сказал он. — Для Монео я Бог… и в этом правда.
— Некогда Ты был человеком.
Ему начали доставлять удовольствие прыжки ее интеллекта. В них было уверенное охотничье любопытство, одна из самых отличительных примет Атридесов.
— Я тебе любопытен, — сказал он. — Со мной — то же самое по отношению к тебе. Я испытываю любопытство, кто ты такая.
— Что заставляет Тебя думать, будто я любопытствую?
— Ты обычно так пристально за мной следила, когда была ребенком. И сегодня я вижу то же самое выражение в твоих глазах.
— Да, я гадала, что это такое — быть тобой.
Мгновение он внимательно ее разглядывал. Тени лунного света спрятали ее глаза, что позволило вообразить, будто они точно так же полностью синие, как и его собственные, синева спайсомана. С этим воображаемым добавлением Сиона обретала занятное сходство с его давно умершей Гани. Овал ее лица и посадка глаз. Он чуть не сказал Сионе об этом, но затем подумал, что лучше не говорить.
— Ты ешь людскую пищу? — спросила Сиона.
— Долгое время, после того, как я надел на себя кожу песчаной форели, я чувствовал желудочный голод, — сказал он. — Иногда я принимаю еду. В основном, мой желудок ее отвергает. Реснички песчаной форели проникли почти всюду в мою человеческую плоть. Еда стала для меня одной докукой. Ныне я могу переваривать только сухие вещества, содержащие немножечко спайса.
— Ты… ешь меланж?
— Иногда.
— Но ты больше не испытываешь человеческого голода?
— Такого я не говорил.
Она выжидающе на него посмотрела.
Лито восхитился ее способностью дать ощутить свой вопрос, не задавая его вслух. У нее ясная голова, и она многому научилась за свою короткую жизнь.
— Желудочный голод был черным чувством, болью, от которой я не мог найти облегчения, — проговорил он. — Я бегал тогда, бегал, как безумное насекомое через дюны.
— Ты… бегал?
— В те дни мои ноги были длиннее тела. Я без труда пользовался ими. Но голодная боль никогда меня не покидала. Я думаю, это был голод по моему утерянному человеческому.
Он заметил в ней зачатки неохотного сочувствия, интереса.
— Ты до сих пор испытываешь эту… боль?
— Сейчас это только тихое жжение. Это один из признаков моей окончательной метаморфозы. Через несколько сотен лет я уйду в песок.
Он увидел, как она стиснула кулаки своих опущенных по бокам рук.
— Почему? — вопросила она. — Почему Ты это сделал?
— Не все плохо в этой перемене. Сегодняшний день, например, был очень приятен. Я чувствую мягкое и зрелое довольство.
— Есть перемены, которые нам не видны, — сказала она. — Я знаю, что они должны быть.
Она разжала кулаки.
— Мои зрение и слух стали крайне острыми, но не мое осязание. Кроме ощущений моего лица, ощущения мои не такие, как раньше. Мне этого не хватает.
И опять он заметил в ней неохотное сочувствие, настойчивое стремление понять. Она хотела ЗНАТЬ!
— Когда живешь так долго, как Ты, то как ощущается течение времени? Движется ли оно быстрее, по мере того, как проходят годы?
— С этим дело странное, Сиона. Порой время для меня мчится, порой оно ползет.
Постепенно, по мере того, как они говорили, Лито уменьшал спрятанное освещение в своей башне, пододвигая тележку все ближе и ближе к Сионе. Теперь он и вообще его выключил, остался только свет луны. Передняя часть тележки выдавалась на балкон, лицо Лито было всего в двух метрах от Сионы.
