Брайан Крэйг - Пешки Хаоса
Он даже не споткнулся, когда Сатораэль опустил его на землю, хотя Дафану пришлось пробежать еще почти десяток шагов, чтобы замедлить скорость. Он едва не врезался в колючие заросли, и догадался очень осторожно срезать с них ветки, чтобы замаскироваться, прежде чем приблизиться к некоему подобию арены, вокруг которой горели эти пять костров.
Когда он отдышался и подполз ближе, то смог найти другое укрытие — за обломками какой-то огромной машины, которые были рассыпаны вокруг.
Внутри пентаграммы, образованной пятью кострами, находились четыре человека, один из них был тяжело ранен. У него было огнестрельное ранение в живот.
Дафану не приходилось видеть смертельных ранений до столкновения с солдатами в деревне, но он слышал жуткие истории, утверждавшие, что самые страшные раны — в живот, потому что смерть от них была медленной и очень мучительной. Этот раненый, похоже, был того же мнения; хотя он находился в сидячем положении, опираясь спиной о толстый кактус, он, казалось, не обращал никакого внимания на трех других людей. Его глаза были закрыты и, казалось, он полностью погрузился в глубины собственного страдания. Дафан видел, что человек с бледным лицом не хотел умирать и отчаянно цеплялся за ту недолгую, полную боли жизнь, что ему еще оставалась, но Дафан понимал — возможно, потому что понимал Сатораэль — что умирающий вполне осознает, какова будет цена его упорства.
Не удивительно, что раненый не заметил тени Сатораэля и не почувствовал ветра, поднятого его крыльями, но Дафан был изумлен, увидев, что другие двое, кажется, тоже не заметили, что пролетело мимо них.
Один из этих двоих явно был руководителем происходившего тут ритуала. Он был высокий и худой, и держал пистолет так, что было ясно — он более чем готов им воспользоваться. Он нетерпеливо шагал туда-сюда, внимательно глядя на остальных троих. Вероятно, он посмотрел вверх, когда Сатораэль пролетал нал ним, и, возможно, почувствовал движение воздуха от могучих крыльев, но, похоже, он не позволял себе испытывать удивление, полностью сосредоточившись на более важном деле: деле, которому он посвятил все свои намерения, все амбиции, всю фанатическую одержимость.
Дафану показалось, что Гицилла и третий человек не требуют большей бдительности для наблюдения за ними, чем раненый. Они тоже сидели, спиной к спине, казалось, вполне смирно. С виду они не были ранены, но казались слабыми и отстраненными. Их руки вяло висели вдоль туловища, а глаза были полузакрыты и не обращали никакого внимания на происходящее. Если они находились под действием наркотиков — а Дафан был уверен в этом, потому что в этом был уверен Сатораэль — то вполне смирились со своим состоянием. Оба они знали о появлении Сатораэля, но никто из них не отреагировал на это зримо или слышимо — один был парализован ужасом, а другая исполнена чувства радостного облегчения.
Они тоже ждали — и Дафан едва успел спрятаться в дюжине шагов от них, как стали очевидны первые признаки того, что их ожидание подходит к концу.
Пять костров горели ровно, их пламя было уютно желтым, но сейчас оно начало изменять цвет. Один костер, оставшийся желтым, стал более ярким и насыщенным; другие начали гореть красным, синим, зеленым и фиолетовым. Их пламя трещало и плясало, словно раздуваемое невидимыми мехами.
Ночь была довольно теплой, но внезапно, словно покрывало, стал опускаться холод; как будто все это место оказалось перенесено в тот разреженный холодный воздух, в котором летел Сатораэль, прежде чем принести Дафана сюда. Вдруг раздался звук бьющегося стекла, хотя Дафан не видел, что могло разбиться.
— Сейчас! — сказал человек с пистолетом. — Момент настал. Возьми ее силу, Дейр. Забери ее себе. Доза, которую я ей дал, парализует ее мозг и убьет ее через час, но пока она жива, ее сила будет твоей. Возьми ее! Используй ее! Заставь силы зла служить делу добра! Флот там; тебе нужно только закричать, чтобы быть услышанным. Кричи, Дейр! Пошли крик о помощи, который услышат сквозь световые годы. Приведи корабли, Дейр! Приведи их сюда как можно быстрее! Скажи им, что нам очень нужна их разрушительная мощь: что здесь скверна, которую надо искоренить!
Закончив свою речь, высокий человек присел рядом с раненым и ударил его по лицу. Этот удар должен был привлечь внимание раненого, но тот лишь еще сильнее зажмурил глаза. Человек с пистолетом настойчиво ударил его еще раз.
— Не бойся, Орлок, — прошипел он. — Все будет как должно. Все. Фульбра одержит победу, а Дейр Ажао вызовет сюда флот, чтобы закрепить ее результаты. Верховный Инквизитор Сигматуса никогда больше не подвергнется риску быть сраженным пулей наемного убийцы. Все прекрасно — слава Императору Великолепному! Все на своих местах — в том числе и кусок свинца в твоих кишках. Я знаю, почему ты так внезапно решил лететь сюда, Орлок. Ты хотел забрать всю славу победы себе, чтобы утвердиться в глазах своих сторонников как настоящий правитель мира, избранник судьбы. И я знаю, почему ты позволил мне занять место на борту самолета: потому что ты хотел убить меня, пока я далеко от моих друзей в Калазендре. И Дейра ты тоже хотел убить, чтобы тебе не пришлось отдать власть тем, кто обладает большими полномочиями. Но теперь все будет должным образом. Все. Можешь закрыть глаза, если хочешь, Орлок Мелькарт, но ты не сможешь спрятаться от знания того, что происходит здесь. Ты чувствуешь это в воздухе? Чувствуешь мощь, разрывающую громадные бездны пространства и времени? Слышишь плач мира-младенца, зовущего своего могущественного родителя? Разве не видишь ты, даже во тьме своего ограниченного разума, как рушатся все твои мечты и амбиции, отмеченные скверной? Я знаю, ты видишь, Орлок. Я знаю, ты чувствуешь.
Пока высокий человек с пистолетом неистово ораторствовал, Дафан внимательно смотрел на двух Сновидцев Мудрости — ибо ему не нужна была подсказка разума Сатораэля, чтобы понять, что человек, с которым Гицилла сидела спиной к спине, был одним из имперских Сновидцев Мудрости.
Гицилла, находясь под действием наркотика, казалась расслабленной и спокойной. Имперский Сновидец, напротив, теперь очень напрягся, и его руки больше не висели расслабленно вдоль туловища. Их словно свело болезненной судорогой — и эта болезненная напряженность, охватившая его тело, очевидно, была не только внешней, но и внутренней, потому что из его носа хлынула кровь, а его лицо начало светиться фиолетовым светом, почти невидимым для человеческого глаза. Его глаза, светившиеся ярче всего, начали закатываться, они стали полностью белыми, не было видно ни зрачка, ни радужки. Дафан предположил, что имперский Сновидец — Дейр Ажао, как называл его высокий человек с пистолетом — должно быть, ослеп и, наверное, больше никогда не сможет видеть.
Когда слепой Сновидец начал что-то бормотать, высокий человек прервал свою речь и, бросившись к Сновидцу, приложил ухо к его губам.
— Путь свободен, — бормотал слепой. — Путь свободен, и очень нужна помощь. Здесь мир, который вопиет об искуплении. Здесь мир, который молит о воссоединении с Человечеством. Здесь мир, который нуждается в имперском оружии и имперской дисциплине. Здесь мир, полный душ, ждущих спасения, мир, полный душ, жаждущих служить Императору всеми своими силами, мир, умоляющий о помощи перед лицом страшной угрозы, мир, который кричит — помогите, помогите, помогите…
Возможно, мир, от имени которого говорил Дейр Ажао, продолжал бы кричать о помощи еще дольше, если бы что-то незримое не схватило имперского Сновидца за горло. От удушья он не мог говорить, его глаза вылезли на лоб, изо рта хлынула пена.
Высокий человек приставил пистолет к голове Гициллы, закричав:
— Не трогай его, ведьма! Он вершит дело, угодное Императору. Не мешай ему забрать твою силу и даже не пытайся заглушить его крик о помощи, или я вышибу тебе мозги. Ты уже ничего не сможешь сделать. Сообщение прошло, и корабли придут. Ты ничего не сможешь сделать.
Но Дафан видел, что высокий человек очень ошибается. Дафан знал, что в действительности происходило здесь. Сейчас он видел больше, чем кто-либо — больше даже, чем Сатораэль, несмотря на способность демона знать мысли каждого человека в мире.
Дафан видел больше потому, что он жил, а Сатораэль — нет. Умение мыслить не было для Дафана недолгим и чудесным даром свыше; он владел им естественно. Не имело значения, каким могущественным разумом обладал Сатораэль, демон мог управлять им, лишь повинуясь своим секундным капризам и рефлексам. Дафан знал, насколько невежественным он был по сравнению с этим имперским безумцем, и насколько ограниченной была его способность мыслить и рассуждать, но все же он был человеком и поэтому понимал неизменную реальность разума — надежды, терпения, желания, ответственности, ярости, спокойствия, самоутверждения и самосовершенствования — гораздо лучше любого демона.
