Сергей Волков - Чингисхан. Книга 2. Чужие земли
Нефедов висит, ухватившись обеими руками за косой выступ примерно в метре от края трещины. Его выпученные глаза похожи на шарики от пинг-понга, на которых неведомый шутник нарисовал черным фломастером два кружка. Черным — потому что зрачки профессора расширились от страха во всю радужку.
— Помоги! — хрипит он.
Легко сказать. А как? Даже если я лягу на край трещины и опущу руку, то вряд ли вытащу Нефедова — он тяжелее меня. К тому же сил у меня едва хватает, чтобы переставлять ноги.
— Помоги!! — в голосе профессора слышатся отчаяние и обреченность. — Пожалуйста!
Замечаю, что у меня трясутся руки. Не от холода — холод отступил, сейчас не до него. Я просто не знаю, что делать. Гибнет человек. Пусть не самый лучший, пусть временами подонок, но человек! Если он сорвется в трещину, улетит в зловещий мрак, тогда — все. Конец. И ему, и мне, правда, не сразу.
— Арте-ем, спаси! — воет Нефедов.
— Да заткнись ты! — со слезами в голосе кричу я.
Что делать? Что?!
И тут приходит спасительная мысль: «Винтовка! Ну конечно, это же выход!».
Подтягиваю «Бур» к себе, берусь за мокрый ремень и опускаю оружие прикладом вниз в трещину.
— Хватайся!
— Ага! — обрадованно выдыхает Нефедов.
— Я буду стараться удержать ее, а ты упирайся ногами и лезь!
Это я здорово сказал: «Буду стараться». Едва только профессор повисает на винтовке, я начинаю сползать в трещину. Распластавшись на пупырчатом фирне, пытаюсь свободной рукой нашарить хоть какой-нибудь бугорок или выемку, чтобы зацепиться. Не тут то было — поверхность ровная, как гранитная плита. Только крохотные пупырышки. Впиваюсь в них ногтями, скольжение чуть-чуть замедляется.
— Ы-ы-х! — стонет Нефедов, выбираясь из смертельных объятий трещины. — Потрепи-и-и, я щас…
Руку, которой я удерживаю ремень «Бура», сводит судорогой. Еле успеваю перехватить винтовку другой рукой, и сразу же профессор подтягивает меня к самому краю. Еще миг — и мы оба полетим вниз.
Есть! — грязная пятерня Нефедова появляется из трещины, следом перехватывает ствол винтовки вторая. Вот уже и лохматая голова закачалась в поле моего зрения. Опершись на локти, мой спутник отпускает «Бур» и тяжело переваливает свое грузное тело через край.
А-а-а, все! — он дышит так часто, как будто пробежал марафонскую дистанцию.
Я улыбаюсь. Пальцы сами собой разжимаются — у меня нет сил держать винтовку на весу. «Ли-Энфильд» модификации «Бур», прощально блеснув шляпками золотых гвоздиков на прикладе, улетает в трещину.
Что ж, так оно, может быть, и лучше. Этот ухоженный человекобой заслужил века покоя. Нам он не поможет — на всех преследователей элементарно не хватит патронов…
Я крепко зажмуриваю глаза. Никакой Нади здесь нет.
— Артем! Почему ты молчишь? Ты все время молчишь!
Надя. Опять она. Никуда не делась, идет рядом. Надя изменилась. Она стала ярче краситься, заимела вышитую гуцульскими узорами дублёночку, сапоги-чулки и вообще превратилась в какую-то куклу.
— Привет! — первой начала разговор Надя. — Как поживаешь?
Она улыбалась, всем своим видом давая понять — вот, мол, какая я, сама сделала первый шаг, цени, Новиков!
— Привет, — мой ответ был сдержанным, без эмоций. Для себя я все давно решил, Надя уже в прошлом. Но иногда прошлое вторгается в настоящее, особенно если оно живет с тобой в одном подъезде.
— А я на Новый год в Трускавец еду, — сказала Надя и искоса посмотрела на меня.
— Везет тебе, — я изобразил полуулыбку.
— У нас путевки. Группа, семь человек, — продолжила она. — Нелька, Светка, Венерка, я, Роберт, Саша Симагин и…
Последовала драматическая пауза. Ясно, сейчас я услышу ГЛАВНУЮ новость.
— …и Геннадий Павлович, — закончила Надя, облизнув кончиком языка накрашенные губы. — Он — доцент с нашей кафедры и куратор нашей группы.
— Ну, удачно вам съездить, — я обошел девушку, сделал шаг, другой.
— Он мне предложение сделал! — в отчаянии крикнула Надя. А он молодой, тридцать один год всего! У него «Жигули», тройка! Понял!
— Да понял, понял, — не оборачиваясь, усмехнулся я. — Совет вам да любовь…
И вот теперь она идет рядом и канючит:
— Арте-е-ем! Ну Арте-е-емка…
А еще она приезжала ко мне в армию.
— Уходи! — кричу я в отчаянии. — Потом поговорим! Потом!
— Тихо, — Нефедов пытается зажать мне рот рукой. — Не ори! В горах нельзя издавать громкие звуки…
Где я? Срываю повязку, оглядываюсь. Ого, а мы, оказывается, прилично протопали с того момента, как профессор сорвался в трещину. Обглоданная вершина прямо над нами. Темные точки внизу превратились в человеческие силуэты.
Догоняют.
— Тихо! — Нефедов пытается надеть на меня повязку. Сам он в такой же, и от того похож на слепца с картины Брейгеля.
Если слепой поведет слепого, все упадут в яму. Так говорил царский генерал в романе «Бег». Генерал сошел с ума. А я? Я еще нормален? Ну конечно, нормален! Все в порядке, это просто духи гор морочат меня. Смешно. Духи существуют! Ха-ха! Надо же, духи! Они умеют шептать страшные слова и показывать картинки из прошлого. Но нам, сильным людям, духи нипочем!
Черт, что за чертовщина из меня лезет? О, песня! Нефедов сказал — петь про себя. Что ж, буду петь. Что-нибудь подходящее к моменту. Например, из фильма «Вертикаль», там у Высоцкого четкие песни.
И я начинаю бормотать себе под нос знакомые с детства строки:
А до войны вот этот склон
немецкий парень брал с тобою…
Звон в голове стихает. Исчезает Надя. Странная легкость охватывает меня. Я слышу звуки гитары и хриплый голос Высоцкого, чеканящий слова:
Мерцал закат, как блеск клинка.
Свою добычу смерть считала.
Бой будет завтра, а пока
Взвод зарывался в облака
И уходил по перевалу.
Вот это здорово! Это правильная песня. И нет никакой усталости, никаких духов. Припев мы поем вместе:
Отставить разговоры
Вперед и вверх, а там…
Ведь это наши горы,
Они помогут нам!
Высоцкий хрипит следующий куплет. Я подпеваю. Немцы идут на нас цепью, с автоматами наперевес. Они спускаются со стороны черной вершины, и у каждого на кепи серебром сверкает эмблема — цветок эдельвейса. Это враги, которых нужно уничтожить.
Ты снова здесь, ты собран весь,
Ты ждешь заветного сигнала.
А парень тот, он тоже здесь.
Среди стрелков из «Эдельвейс».
Их надо сбросить с перевала!
— ревет Высоцкий.
Я достаю пистолет, начинаю стрелять и с каждым выстрелом выкрикиваю:
Отставить разговоры
Вперед и вверх, а там…
Ведь это наши горы,
Они помогут нам!
Удар! Темнота. Песня заканчивается. Я открываю глаза и понимаю, что лежу на снегу. Нефедов стоит в двух шагах от меня, на его лице — злоба и отчаяние.
— Что… что это было? — спрашиваю, с трудом шевеля распухшими губами.
— Горная болезнь. От недостатка кислорода.
Оглядываюсь. Вижу поодаль «Макаров». Вокруг горячего ствола вытаяло и пистолет ушел в снег по рукоять.
И тут ледник подо мной ощутимо вздрагивает — раз, другой, третий.
— Что ты наделал… — шепчет профессор.
Он смотрит не на меня, а куда-то вверх. Я поднимаю голову и вижу, как ледяная стена, подпиравшая черную, обглоданную вершину, рушится. Сквозь трещины прорываются струи темной, грязной воды. Проходит секунда и прямо на нас несется ревущий поток.
— Озеро! — кричит Нефедов. — Там подо льдом было озеро! Все, Артем Новиков, ты нас убил… Урод!
Он еще что-то кричит, брызгая слюной, но я его не слушаю. Я заворожено смотрю на торжество стихии. Взбесившаяся вода вперемежку со льдом и камнями несется по леднику со скоростью курьерского поезда. В воздухе над потоком висит туман. Искрится на солнце снег. Рев нарастает. Ледник под ногами дрожит как в лихорадке.
Наверное, это можно назвать чудом. А быть может, нас спасла небольшая возвышенность, на которую мы поднялись за несколько минут до того, как я открыл стрельбу. Ледяной сель проносится буквально в метре от меня и катится вниз, туда, где некоторое время назад прошли мы, а сейчас мечутся по снегу наши преследователи.
Они обречены. Вырвавшись на простор, сель растекается по груди ледника и накрывает всех людей Надир-шаха. Проходит минута, другая, наступает тишина.
— Ну, ты везунок! — с плохо скрываемой злостью произносит Нефедов.
Я пожимаю плечами. А что говорить? Действительно, повезло. Нам — да, им — нет. Судьба. Или все же духи гор?
— Теперь понятно, почему этот перевал называется Карахоль, — немного успокоившись, Нефедов подбирает «Макаров». — Ого, все патроны успел высадить. Ладно, что случилось — то случилось. Пошли.
