Александр Бруссуев - Не от мира сего 2
Вообще-то, напрасно. Внимания на него никто не обращал, как не обращают внимания на пугало в огороде. Подумаешь, стоит. Лишь бы ворон отгоняло. Птицы, конечно, от Садка шарахались, коты в недоумении морщили лбы, а собаки чихали вслед. Вот люди, конечно, его, как бы, не замечали. Смотрели всквозь, заблаговременно переходили на другую сторону дороги и замолкали при его приближении. Новая стильная одежда превратила музыканта в человека-невидимку.
Почему-то это изрядно рассердило парня. Не то слово — просто взбесило. Он мотнул в сторону головой и зашел в первую же попавшуюся лавку.
— С котами нельзя! — могучим басом отреагировала на его появление женщина у стойки.
Весь боевой задор Садка, как ветром сдуло, удивление — вот что осталось. Но и оно быстро прошло: из-за его юбки, подняв хвост трубой, вышел жирный и уверенный в себе котяра. Просочился, подлец, пользуясь неловкостью человека-пугала.
Садко пнул животное, но получилось неловко. Кот оказался довольно массивным, стоически перенес удар по собственному достоинству, разве что, крякнул, развернулся к дверям и также неторопливо и презрительно вышел. Зато у Садка в ноге что-то хрустнуло, а юбка вообще сползла до колен: надо иметь некоторые специальные навыки, чтобы лягаться в узкой одежде.
— А ну, пошел отсюда! — эти слова уже относились к нему. Женщина была настроена недружелюбно. Это, как ни странно, добавило решимости самому Садку. Боевой кураж вернулся.
— Мне нужны штаны, — твердо сказал он и улыбнулся, глядя прямо в глаза хозяйке. Для наглядности он поднял опавшую юбку-мешок и потрепал его в воздухе на уровне пояса. Взвилась пыль и микроскопические клещи-сапрофиты начали десантироваться на новую жилплощадь.
— А полушубка тебе, случайно, не надо? — осведомилась женщина очень едким тоном.
— Надо, — согласился Садко и дернул за ворот своей рубахи. Та будто того и ждала, весьма охотно развалившись на отдельные рукава и неэстетичного вида накидку, отдаленно напоминающую пончо.
— Убирайся! — забасила женщина, почуяв неладное. Из одежды на парне остались потертые кожаные сапоги, поясная веревка, да нательный крест. Накидка из овчины как-то сама собой сбросилась еще в самом начале драки с котом.
— Я, конечно, уйду, — согласился Садко. — Вот только представь себе это зрелище: из твоей лавки выходит человек, не отягченный одеждой, и укоряет тебя на всю Ладожскую торговлю.
— Ну и что! — не согласилась дама. — Оборванец! Пугало!
Садко пожал плечами и направился к входной двери, где его уже ждал скучающий кот, гипнотизирующий взглядом щеколду.
— Стой! — окрик, который не мог не раздаться. Однако издал его уже другой голос, не менее басовитый, впрочем.
Они с котом одновременно оглянулись, кот при этом округлил глаза, а Садко поспешно попытался прикрыть срам ладошками. Рядом со строгой хозяйкой стояла девушка, румяная, черноволосая и донельзя смущенная. Если бы Садку кто-нибудь сказал, что миловидные барышни умеют орать таким ямщицким басом, он бы не поверил. И правильно бы сделал: голос принадлежал мужчине средних лет с бородой до пояса, одетому нарядно и добротно. Он как раз подходил к своим женщинам.
— Ну, и чем ты собираешься расплачиваться? — без всякой враждебности поинтересовался хозяин. — Не в заднице же ты артиги свои прячешь?
— Зачем же так категорично? — Садко был готов к такой постановке вопроса.
— А как? — спросил мужчина. — Просвети.
— У вас кантеле есть? — не сдавался парень.
— Что? — позволила себе недовольную реплику хозяйка.
— Ну, по-слэйвински, гусли яровчатые, — попытался объяснить Садко.
— Наглец! — женщина праведно возмутилась. — Одежду — дай. Полушубок — дай. Теперь и гусли — принеси. Надо сдать его страже. По-тихому, пусть они разбираются, что это за гусь.
— Погоди, Василиса, — оборвал ее речь муж. — Сдать всегда успеем. Хоть по-тихому, хоть по-громкому.
Имя хозяйки навеяло нехорошее воспоминание, но тем временем их дочь ушла куда-то в другую комнату, а кот, решив, что теперь не до него, подошел к ушату со сметаной и лег рядом, всем своим видом показывая сонливость и безразличие к происходящему.
Девушка, оказывается, ходила за музыкальным инструментом. Он был, конечно, сделан мастером, такой и в руки-то брать было боязно. Но выхода другого не было. Вообще-то был: схватить котяру, набить им по очереди всех хозяев по головам и убежать с хозяйкиной дочкой в даль светлую. Голым, да по морозцу, да с девицей!
Садко, однако, решил попробовать сыграть. Он присел на бочонок, судя по небольшим размерам — с медом, и попробовал строй. Инструмент отзывался на любое прикосновение, музыкант пристроил его у себя на коленях и слегка подправил звучание струн. Через некоторое время Садко нарушил установившуюся тишину, принявшись отбивать себе такт ногой по полу.
— Like a pill,
Like a pill these dreams.
Like a pill,
Kill almost everything.
Like a drop in the ocean,
Life" s a drop in the ocean.
Like a pill it" s all the same
Accept the pain, for all who ever tried.
For all who tried (коллектив Paradise Lost, песня "Accept the pain", примечание автора).
Когда Садко закончил играть, он некоторое время смотрел прямо перед собой, не шевелясь. Эхо струн недолго гуляло под потолком лавки, и наступила тишина.
— Срамота, — пробасила Василиса. — Кошачья блевотина.
После этих слов все, не сговариваясь, посмотрели на кота. Тот на это никак не отреагировал, будучи предельно занятым: он лакал сметану, сощурившись на один глаз и прижав уши к голове.
— Хм, — сказал хозяин, не совсем ясно по какому поводу — то ли из-за музыки, то ли из-за сметаны.
— Круто, — сверкнув глазами, проговорила дочь. О чудо, она разговаривала нормальным девичьим голосом! Если бы и она блюла семейные традиции по поводу звуков низких регистров, то Садко оставалось бы разбить чужое кантеле о свою голову.
— Ладно, — пришел к выводу мужчина. — Принеси ему что-нибудь. И пусть идет, не то всех покупателей нам распугает.
Дочка сей же миг умчалась. Судя по тому, что она не попрощалась — обещала вернуться. Или, быть может, выросла такой некультурной.
Кот, сыто икая, прошел к двери и опять принялся гипнотизировать взглядом щеколду. На то, что девушка прибежала обратно с ворохом какой-то одежды, он и ухом не повел.
Музыканту было как-то стеснительно одеваться на глазах у почтенной публики, но она, эта публика, была догадливой — все отвернулись, даже хозяин. Тем более что в скромном зеркале прекрасно было видно, что пытается натянуть на себя парень.
Как ни странно, многое из одежды было впору, особенно женская расписная сорочка с рюшечками, которую по ошибке принесла девушка, и которую по ошибке натянул на себя Садко. Вещи были не новыми, но чистыми и тщательно заштопанными. Музыкант, одеваясь, ни разу не чихнул, что свидетельствовало в пользу пыли. Вернее — против нее. Также не пришлось сцепиться в отчаянной рукопашной схватке с молью, ввиду отсутствия противника. Словом, счастье подвалило, откуда и не ждали.
Облачившись в человеческую форму, Садко даже смахнул со лба каплю пота. В лавке было тепло, а музыкант вырядился, будто собирался идти пешком в Похъялу любоваться северным сиянием и горой Мера. Но надо было одевать на себя все, что может пригодиться зимой — второго такого шанса может уже и не быть.
Терзаемый нуждой, из его головы совсем вылетело то, что в ливонских деревнях просто так с одеждой не расстаются, пусть даже и споешь ты чудесную песню и при этом станцуешь диковинный танец. Обычай отдавать нищему вещи — это дань памяти. Памяти покойного дорогого человека.
Когда Садко сказал хозяевам слова признательности, у тех на глазах стояли слезы. Вот и помянули они погибшего сына и брата, вот и выразили последнее "прости" безвременно покинувшему их родному человеку.
— Я пойду? — спросил он, неловко пряча руки за спину, почему-то не решаясь запихать их в карманы. Кантеле было бережно положено на бочонок поверх случайной женской сорочки.
Ему никто не ответил, только Василиса взмахнула руками, но уже не злобно, а как-то устало: иди, мол, своей дорогой.
Садко открыл дверь, подождал, пока выйдет на улицу важный кот, и шагнул в будущее. Но, прежде чем ему удалось закрыть за собой дверь, хозяин лавки спросил:
— Как звать-то тебя?
— Зовите Садком.
Музыкант скинул на руку теплую овчину и пошел на берег Волхова проверять свои ловушки. У него освободилось масса средств, связанных с подготовкой к зимнему сезону. Об этом ему сказал желудок, заурчавший свои требования: телятина, свинятина, баранятина и козлятина. Впрочем, от козлятины можно и отказаться. Чай, не баре.
Садко словил в катиску лосося, что попадался не то, чтобы очень редко, но совсем нечасто. Он не стал относить свой улов на базар торговцам, что делал раньше, а пошел прямиком в трактир, правда, с заднего хода. Изловленный юркий человек, с неуловимым взглядом, отнесся к музыканту без возможной неприязни: добротно одетый молодой парень принес живую рыбину больших размеров. Человек сбегал за приказчиком, получил дежурную оплеуху и умчался по своим делам — за поленницу подсматривать, чем дело обернется.
