Тэд Уильямс - Скала прощания
— Не понимаю тебя. Кадрах, — сказал Диниван, причем его симпатичное лицо посерьезнело. — В твоем замечании больше горечи, чем прозрения.
— Да? — спросил Кадрах. — Я просто говорил о том, как полезны герои, которые уже не могут постоять за себя. — Он нахмурился. — Да простит меня Господь, как бы я хотел выпить. — Он отвернулся от вопросительного взгляда Динивана и не продолжил разговора.
Струйки дыма что-то напомнили Мириамели.
— Сколько этих огненных танцоров, которых мы видели в Гранисе? Они есть в каждом городе?
Диниван отрицательно покачал головой.
— Думаю, по несколько человек приходят из разных городов, объединяются и вместе переезжают с места на место, проповедуя свое страшное учение. Пугает не их число, а то, что они сеют отчаяние, как чуму. Кроме тех, кто присоединяется к ним в разных местах, есть десятки таких, что уносят в сердце своем сомнение в Господе.
— Люди верят в то, что видят, — заметил Кадрах, устремив пристальный взор на Динивана. — Они слышат послание Короля Бурь и видят, на что он способен вдохновить. Они ждут, что Господь покарает еретиков. Но Бог ничего не делает.
— Это ложь, Падреик, — возмутился Диниван. — Или Кадрах, если хочешь. Все зависит от выбора. Бог дает каждому возможность выбрать. Он не заставляет себя любить.
Монах фыркнул, но продолжал смотреть на священнослужителя:
— Этого-то он как раз не делает.
У Мириамели было какое-то странное чувство, что Кадрах молит Динивана о чем-то, как будто пытаясь показать секретарю Ликтора что-то, чего тот не замечает.
— Господь хочет… — начал священник.
— Но если Господь не упрашивает, не заставляет и не отвечает на вызов Короля Бурь или кого-то еще, — перебил Кадрах голосом, хриплым от подавляемых эмоций, — почему, почему вы удивляетесь, когда люди считают, что Бога нет или что Он беспомощен?
Отец Диниван пристально посмотрел на него какое-то мгновение, затем сердито тряхнул головой.
— Для этого и существует Мать Церковь. Распространять слово Божие, а люди уж сами решат.
— Люди верят в то, что видят, — грустно повторил Кадрах, затем снова погрузился в молчание, пока они медленно двигались вниз в долину.
К середине следующего дня они добрались до запруженной народом Анитульянской дороги. Потоки людей шли по ней в обоих направлениях, лавируя меж телег, которые катили с рынка или на рынок. Мириамель и ее спутники привлекали мало внимания. К закату они проделали долгий путь по долине.
Вечером они остановились в Беллидане, одном из десятков городков, которые так разрослись вдоль дороги, что почти невозможно было сказать, где заканчивается один и начинается другой. Они переночевали в небольшом монастыре, где ликторский перстень и высокий сан Динивана сделали их центром внимания. Мириамель рано ускользнула в отведенную ей келью, не желая выдать своего истинного лица. Диниван объяснил монахам, что его спутник нездоров, а затем принес ей вполне приличную еду, состоявшую из перлового супа и хлеба. Когда она задула свечу и приготовилась заснуть, перед ее глазами снова возник образ огнетанцовщицы, этой женщины в белом, которая вспыхнула, как факел, но здесь, за стенами монастыря, видение не было таким уж страшным. Это было просто еще одно неприятное событие в мире, исполненном неприятностей.
К вечеру следующего дня они достигли места, где Анитульянская дорога пошла вверх, через горные перевалы к самому Наббану. Они обогнали десятки паломников и купцов, устало сидевших вдоль дороги и обмахивавшихся широкополыми шляпами. Некоторые просто остановились отдохнуть, а иные оказались отчаявшимися торговцами, упрямые ослики которых отказывались тащить в гору перегруженные товаром тележки.
— Если мы остановимся до наступления темноты, мы можем переночевать в одном из горных городишек. Тогда нам останется совсем немного до столицы. Но есть причины, по которым мне бы не хотелось растягивать наш путь более, чем необходимо. Если мы продолжим путь после заката, мы доедем до Санкеллана Эйдонитиса к полуночи.
Мириамель оглянулась назад, потом посмотрела вперед на бесконечно вьющуюся горную дорогу.
— Я бы не прочь остановиться, — сказала она. — Я очень устала.
Диниван выглядел обеспокоенным.
— Понимаю. Я меньше вас, принцесса, привык ездить верхом, и зад мой болит нестерпимо. — Он покраснел и рассмеялся. — Прошу прощения, леди. Но я чувствую, что чем быстрее мы приедем к Ликтору, тем лучше.
Мириамель взглянула на Кадраха, чтобы узнать его мнение, но монах был глубоко погружен в собственные мысли, покачиваясь на спине своей лошади.
— Ну, если вы считаете, что в этом есть какая-то необходимость, — промолвила она, — тогда можно ехать хоть всю ночь. Честно говоря, однако, я даже не знаю, что мне сказать Ликтору или что он мне может сказать такого, что не могло бы денек подождать.
— Многое меняется, Мириамель, — заметил Диниван, понизив голос, хотя дорога в этом месте была пустынна, лишь деревенская телега тащилась впереди. — В такие времена, как наше, когда все так непрочно и далеко не все опасности известны, упущенная возможность поспешить часто вызывает запоздалые сожаления. На это у меня хватает разуменья. С вашего разрешения, я последую этому принципу.
Они продолжили путь в сгущающихся сумерках и не остановились, когда звезды начали появляться над горами. Дорога вилась через перевалы вверх и вниз, пролегала между многочисленными поселками, и наконец они достигли предместий огромного города, огни которого затмевали свет звезд.
На улицах Наббана было полно народу, несмотря на полночный час. Жонглеры и танцоры выступали на улицах в свете мигающих фонарей, надеясь на подачки подвыпивших прохожих. Таверны с незашторенными в этот прохладный летний вечер окнами проливали свет и шум на мощеные улицы.
Мириамель устало покачивала головой. Они свернули с Анитульянской дороги на Фонтанную аллею, ведущую вверх на Санкелланский холм и увидели перед собой Санкеллан Эйдонитис. Его знаменитый шпиль казался тонкой золотой нитью в свете фонарей, но сотни его окон излучали теплый желтый свет.
— Всегда кто-нибудь бодрствует в Божьем доме, — тихо промолвил Диниван.
Когда они поднимались по узким улочкам, направляясь к главной площади, Мириамель видела маячившие на западе бледные изломанные силуэты башен Санкеллана Магистревиса прямо над Санкелланом Эйдонитисом. Герцогский замок высился на скалистом уступе на самой крайней точке Наббана, как когда-то сам Наббан возвышался над землями людей.
Два Санкеллана: один, чтобы править телом, другой — духом. Да, Санкеллан Магистревис уже пал под напором отцеубийцы Бенигариса, но Ликтор — благочестивый человек, к тому же хороший, говорит Диниван, а он не дурак. Так хоть здесь есть еще надежда.
Где-то во мраке ночного неба раздался крик чайки. Мириамель ощутила приступ сожаления. Если бы ее мать не вышла замуж за Элиаса, Мириамель могла бы вырасти здесь и жить в этом месте, над океаном. Здесь был бы ее дом. И сейчас она возвращалась бы в родные места.
Само прибытие ко дворцу Ликтора Мириамель из-за крайней усталости восприняла в смутном состоянии. Кто-то тепло приветствовал Динивана, казалось, у него много друзей; следующее, что ей запомнилось, — это теплая комната с мягкой постелью, куда ее провели. Она не потрудилась даже снять с себя ничего, кроме сапог, и забралась под одеяло прямо в своем плаще с капюшоном. Какие-то приглушенные голоса раздавались в коридоре за дверью, затем чуть позже она услышала звук Клавеанского колокола прямо над головой, он пробил так много раз, что она сбилась со счета.
Заснула она под звуки отдаленного пения.
Отец Диниван разбудил ее утром, принеся завтрак, состоявший из ягод, молока и хлеба. Она ела, сидя в постели, а священник зажег свечи и ходил взад-вперед по комнате, не имеющей окон.
— Его святейшество проснулся сегодня рано. Он покинул покои раньше, чем я пришел к нему, куда-то отправился. Он делает это часто, когда ему необходимо что-то обдумать. Просто уходит, прямо в ночном одеянии. Он никого с собой не берет, кроме меня, если я где-нибудь в пределах досягаемости. — Диниван улыбнулся. — Это почти такой же большой дворец, как Хейхолт. Ликтор может быть где угодно.
Мириамель промокнула рукавом молоко, капнувшее на подбородок.
— Он нас примет?
— Конечно, как только придет, я уверен. Хотел бы я знать, над чем он сейчас думает. Ранессин — человек глубокий, он глубок, как море, и часто трудно угадать, что скрывается под его спокойной поверхностью.
Мириамель передернулась, вспомнив о килпах в Эметтинском заливе. Она поставила чашку.
— Мне нужно быть в мужском платье?
— Что? — он опешил от ее вопроса. — Ах, для встречи с Ликтором, вы имеете в виду? Думаю, пока никому не следует знать, что вы здесь. Я очень хотел бы сказать вам, что полностью доверяю своим собратьям-священникам, наверное, так оно и есть, но я слишком долго прожил здесь, чтобы не знать, что языки могут подвести. Я принес вам одежду почище. — Он жестом указал на кипу одежды, лежащую на табурете возле таза с горячей водой. — Поэтому, если вы готовы и вкусили утренней пищи, мы можем отправляться.
