УТЕС ДРАКОНА. Палеофантастика русской эмиграции - Фоменко Михаил
Опомнившийся первым, Кайо шагнул к костру и в недоумении остановился: у самых его ног на песке копошилось крошечное, напоминающее обезьянку существо, дрожащее всем телом.
— С прибавлением семейства! — хрипло рассмеялся он.
— Что такое? — откликнулся, тщетно ища упавшие очки, немец.
— У нас ребенок. Кафрское дитя. Очевидно, кто-то потерял его.
Ван-Ховен оглянулся, ища глазами только что стоявших здесь кафров, бежавших обитателей деревушки. Но их не было: они разбежались, может быть, расползлись по траве, по лесу, когда от деревни донесся загадочный рев неведомого животного, напоминающий раскаты грома, грохот тысячи барабанов. И о том, что кафры были только несколько секунд назад здесь, говорило присутствие оброненного, плачущего ребенка.
— Черт знает что такое! — выругался Кайо.
— Не надо… Не надо произносить имени дьявола в такой час! — отозвался наставительно Ван-Ховен. — Кто знает, может быть, он близок к нам.
— Кто? Идиотский «дух вод»? — спросил Кайо.
— Он, тот, чье имя ты сейчас упомянул. Ну, дух зла!
Кайо побледнел и оглянулся. Потом рассмеялся, но смех его звучал резко-фальшиво.
— Солнце! Слава Богу! — минуту спустя заговорил ВанХовен.
В самом деле, ночь прошла, из-за горизонта как-то сразу, стремительно выкатилось лучезарное светило дня. В воздухе уже замелькали разноцветными искрами бесчисленные насекомые. Стайка крошечных крикливых попугаев шумно вспорхнула и пронеслась над рекой, словно купаясь в волнах клубящегося тумана. Откуда-то донеслось жалобное мычанье коровы. Потом из кустов вдруг вынырнуло нагое темнокожее существо и упало к ногам Ван-Ховена с криком:
— О, белый, о, великий охотник! Отдай мне моего ребенка.
Это была беглянка, мать подобранного Ван-Ховеном у костра кафрского мальчугана.
С наступлением дня как-то быстро потускнели, исчезли кошмарные страхи, словно ночь, уйдя, унесла с собою свои фантастические призраки.
Но, понятно, за завтраком все время говорили о ночном переполохе.
Общее мнение трех белых было таково, что вся история — результат дикости и невежества кафров, их экзальтации, их склонности объяснять самые обычные явления окружающей жизни вмешательством сверхъестественных сил.
— Они — отчаянные лгуны! — твердил Кайо, раскуривая сигару. — В целом мире не существует народа, столь богатого сказками, как эти черные племени Кафоэ. У них даже устраиваются преоригинальнейшие состязания лгунов-артистов. На эти турниры сходятся за сотни и сотни миль прославленные мастера лганья. Что же удивительного, что мало-помалу и сами они перестают разбираться в паутине ими же сочиненных сказок, перестают отличать реальное от фантастичного, существующее от выдуманного? И вот, когда ночью кто-нибудь со сна заорал благим матом и вылетел кубарем из своего шалаша, уверяя, что видел этого идиотского дракона или как там они его еще называют, то остальным стало мерещиться Бог знает что. Началась повальная паника. А известно, что это — чрезвычайно благоприятные условия для развития так называемой «массовой галлюцинации».
— Так! Ладно! — резюмировал речь товарища Бернштейн. — Но, надеюсь, мы-то не были подвержены этой вашей «массовой галлюцинации»?
— Да, но мы и не видели ведь ничего! — отпарировал нападение немца Анри Кайо.
— И не слышали? — засмеялся Бернштейн.
Кайо несколько смутился: он вспомнил о том странном звуке, напоминавшем отдаленные раскаты грома, которые слышались перед восходом солнца.
— Звуки? Ах, Боже мой!.. Ну, звуки… Какой вы ребенок, уважаемый товарищ! Какой-нибудь оранг-утанг…
— На острове Борнео? — засмеялся немец.
— Н-ну, я обмолвился. Какая-нибудь горилла, гиппопотам, что-нибудь в этом роде.
Немец опять засмеялся:
— Звуки, которые издает горилла, разве мы не слышали их, когда бродили по дебрям бельгийского Конго? Да, нечто похожее, согласен. Но, мосье Кайо, та горилла, которая кричала этой ночью, должна обладать чудовищной глоткой. Примерно в десять раз большей, чем обыкновенная. Во всяком случае, мы должны бы расследовать это дело. В существование какого-то ублюдка, среднего между крокодилом, слоном и гиппопотамом я, разумеется, не верю. Но в этой глуши, куда европейцы еще почти не проникали, мы можем наткнуться на животное, которое еще никем не классифицировано. Во всяком случае я, повторяю, с своей стороны дорого дал бы за возможность поглядеть на напугавшего кафров зверя хоть одним глазом, и я предлагаю отправиться на место происшествия.
— Я не пойду! — откликнулся угрюмо Банга. — Я не хочу, чтобы зеленые глаза «духа болот Лунга» выпили мою душу!
— Вы выражаетесь весьма образно! — засмеялся Кайо. — Но, конечно, если у вас душа ушла в пятки…
Кафр блеснул глазами.
— Я готов сражаться со всяким живым существом! — крикнул он. — Но не с призраком. Но не со «злым духом». Я сказал!
И он уселся у потухшего костра.
Трое белых поднялись и тронулись путь к деревне. Оглянувшись, они увидели, что кафр сидит, словно не живой человек, а каменное изваяние.
— Банга! — крикнул ему Бернштейн.
— Оставь его. Он — трус, — вмешался Кайо.
И они пошли.
Десять минут спустя, несколько отставший Бернштейн услышал легкий треск в стороне от тропинки, по которой подвигался маленький отряд. Инстинктивно немец схватился за ружье, но сейчас же опустил его: перед ним стоял Банга.
— Ты не пойдешь туда! — сказал кафр немцу. — Не ходи. Ты никогда не оскорблял меня. Ты подарил мне свои часы, и ты давал мне деньги на покупку одеял, когда я пропивал все. Не ходи туда, где ты погибнешь!
— Ты с ума сошел? — возмутился немец. — Если ты струсил, то, думаешь, должен струсить и я?
И он, тяжело ступая, пошел за скрывавшимся уже за поворотом дорожки Кайо.
Мгновение спустя, кафр шел рядом с ним.
— Ты этого хочешь, и я иду с вами! — сказал он. — Но помни: Банга предупреждал вас! Кровь ваша на ваших главах! Руки Банга чисты…
— Разумеется, разумеется! — засмеялся немец. — Но ты напрасно беспокоишься, парень! О нашей крови и речи быть не может. Наши ружья заряжены коническими разрывными пулями, которые пробьют любую броню крокодила и разнесут его тушу. Нас четверо. И, наконец, ведь это же все — дикая фантазия, не больше. Держу пари, что, в крайнем случае, мы обнаружим следы какого-нибудь старого помешавшегося слона-отшельника. Одно только и смущает меня, эти действительно загадочные звуки. Но какое-нибудь объяснение, конечно, найдется. Я подразумеваю разумное, естественное, научное, основанное на реальных фактах объяснение.
Банга не отвечал. Он шел или, правильнее, скользил рядом с немцем. Его лицо было угрюмо, зубы стиснуты.
Деревушка кафров, где ночью разыгрался переполох, состояла из двух десятков характерных, напоминающих пчелиные ульи хижин, сплетенных из стволов тростника и обмазанных илом и грязью реки. Тут не было ни единой живой человеческой души: деревушка была покинута своими обитателями на произвол судьбы.
По улице бегала, заливаясь тревожным визгливым лаем, небольшая остроухая собачонка, наружность которой неопровержимо свидетельствовала о ее родстве с лисицей, да из какого-то хлева доносилось жалобное мычанье, должно быть, голодной коровы, тщетно ждущей своих хозяев. Бернштейн подошел к хлеву, распахнул ворота, и довольно тощая кафрская «буренушка» с радостным мычаньем неуклюжим галопом вынеслась на двор, потом метнулась в перелесок, где сейчас же принялась поглощать сочную траву.
— Это произошло, должно быть, здесь! — сказал Бернштейн, показывая в ту сторону, где валялась груда обломков, словно сложенный большой костер, — остатки развалившейся кафрской хижины.
Невольно все подобрались, как-то инстинктивно приблизились друг к другу, но все же подошли к развалинам.
— Человек! — произнес зловещим шепотом Кайо.
— Труп! — отозвался Бернштейн.
В самом деле, под обломками виден был нагой человеческий труп. Собственно, обломками были завалены только голова и грудь. Живот и ноги были свободны, но над ними вилась уже целая стая мух, буквально облепивших тело. Они жужжали на все лады, они то поднимались в воздух, то снова садились на разлагающееся тело.
