Брайан Ракли - Рождение Зимы
Она пожала плечами. Глядя на ее сложенные на коленях руки, Кейнин видел, что она перебирает кольца. Он мысленно улыбнулся. Эта старая привычка! Он давно ее заметил и всегда мог ясно представить себе: непослушный, независимый ребенок сидит в ночной рубашке и делает то же, всегда одно и то же, крутит перстни на пальцах. Это случалось, когда ее мозг напряженно работал, словно ее мыслям требовался некий внешний отклик. Она давно уже этого за собой не замечала, и если бы Кейнин сделал ей замечание (а он иногда делал, с самым наивным простодушием), то она впилась бы в него таким раздраженным взглядом, что он не мог не рассмеяться. Это раздражение тоже напомнило бы то серьезное выражение, с каким она, маленькая, смотрела на что-то такое, что по ее ребячьим представлениям было неправильно.
— Стражники сказали мне, что на днях ты ходила в тюрьму, навестить нашу узницу, — сказал он, только, чтобы немного рассеять очарование, какое всегда вызывало у него расчесывание ее волос.
— Ходила.
— И?
— Девчонка сильнее, чем я ожидала. Не такая слабая, как большинство из них кажутся. Конечно, она боится. Они все живут в страхе.
— А как насчет полукровки?
Вейн всем видом показала, что это ей не интересно:
— Не думаю, что он сказал хотя бы слово с тех пор, как его заперли. Стражники держатся от него подальше. Мы можем убить его и покончить с этим.
Терпения никогда не было в арсенале Вейн. Когда они были детьми, она всегда получала выговоры за то, что слишком торопилась и потому теряла собак на охоте, или за то, что зимой выскакивала на лед слишком рано, когда взрослые еще не убедились, что он достаточной толщины. Кейнин знал, как тяжело дается ей бездеятельность. Вот почему она отправилась травить девчонку. Вот почему она так жестко подгоняла строителей осадных орудий.
— Никогда не знаешь, не пригодится ли на что-нибудь даже крыса, — сказал Кейнин. — Взгляни на Эглисса. Он послужил нашей цели. Впрочем, посмотрим. После того как они еще немного потомятся в замке, мы можем дать им понаблюдать за концом девчонки. Может, мы тогда же убьем и метиса.
Руки Вейн оставались в покое. Как правило, это означало, что она пришла к какому-то решению. Кейнин встретил ее отраженный щитом взгляд. Она была взволнована.
— Что-то приближается, — сказала Вейн. — Я совершенно уверена, нутром чую. Путь собирается поворачивать, в ту или другую сторону. Как ты думаешь, что нас ждет? Свет или тьма?
— Или то, или другое, Вейн, — ответил Кейнин. — Одно из двух: помощь придет к нам с севера или к Кросану с юга. Это конь, мы можем только постараться удержаться на нем. Мы не можем вести его туда, куда хотим.
— Да-да, но я все-таки повторяю, что-то грядет. Одно из двух, — и он ту услышал твердую уверенность в ее голосе, которую так хорошо знал.
Огромный человек, сплошные бугры мускулов, появился в дверях: Игрис, начальник Щита Кейнина. Он молча ждал, сурово глядя прямо перед собой. Кейнин отложил гребенку.
— Что? — спросил он.
— Полукровка просится к вам для разговора. Мы сказали ему, что вы не принимаете. — Голос у человека был низкий и громкий.
— Очень хорошо, — согласился Кейнин.
Вейн поднялась и начала застегивать пряжку на поясе с мечом.
— Однако он настаивает, — продолжал Игрис. — Он еще ждет снаружи. Он просит, чтобы ему разрешили поговорить с другим полукровкой, тем, что из Колгласа. Стража завернула его, когда он попытался проникнуть в тюрьму.
Кейнин раздраженно вздохнул:
— Значит, ты у него на побегушках, да?
Впервые за все время щитник взглянул прямо на своего хозяина. В лице у него ничего не изменилось, только в глубине глаз едва заметно мелькнула нерешительность.
— Может, он очаровал вас своим особым голосом? — предположил Кейнин. — Может, вы слишком близко его слушали, когда он предлагал вам передать его просьбу?
— Нет, мой господин. Не думаю.
— Хорошо бы, если б так. Как ты думаешь, Вейн, может, нам избавиться от Эглисса?
Сестра была занята, она большим пальцем проверяла острие клинка и, казалось, это ее интересовало больше всего.
— Он одержим этим ручным метисом Кеннета. Пусть поговорят друг с другом. Какой от этого вред? По крайней мере хоть на какое-то время Эглисс успокоится.
* * *Только в Доле Иньюрен мог обрести мир. Успокоив взбудораженные чувства и оградив свой мозг от любых соприкосновений с окружающим его миром, он мог погружаться сквозь толщи пластов тишины и мрака. Он мог вызвать полное растворение. Это было ощущение, которое способен понять только на'кирим, и то далеко не всякий, и даже среди этих немногих очень мало кто мог достигнуть той глубины, какой достигал он. Там, в этих глубинах, время теряло свое значение, и рассудок мог найти утешение. И небольшую передышку, в которой он так нуждался во время лишения свободы в Андуране.
Пятую ночь заключения он лежал на полу. Он заставил себя не замечать ни холода, ни твердого камня. Он не слышал грубых голосов, доносившихся со двора, и журчания ручьев после дождя, бежавших под стенами его темницы. Он заставил себя дышать неглубоко и ровно. Мысли исчезли, словно унесенные небольшими водоворотами кильватерной струи за кораблем. Его рассудок затемнялся и растворялся. Он стал тысячью и тысячью тысяч. Он был и хуанином, и киринином и даже жизнерадостным саолином. Он бегал среди кирининских охотников, чувствовал благоговейный трепет перед каждой хуанинской матерью и безудержный восторг саолина от перемены облика.
Даже врейнин оставил свои следы в вечности Доли. Хотя волчий род давно перевелся, ни мир, ни Доля никогда их не забудут. Он чувствовал ту первобытную жестокость волчьего рода, которая в конце концов заставила Порочные Расы преследовать и травить врейнинов до полного их исчезновения, но в ощущении этого не было никакого осуждения. Доля была все и вся, и в ней не было ни добра, ни зла, ни правых, ни виноватых. Одно только существование. Или память о существовании.
Только анайны лежали за ее пределами. То есть они тоже там были, как и остальные, — неизмеримым и безграничным присутствием, — но их природа была иного рода, это было нечто такое, чего даже на'кирим не мог ни постигнуть, ни ощутить.
Иньюрен постепенно исчезал, растворяясь в единстве, которое лежит в основе мысли и жизни. Он множество раз предавался таким образом Доле, но на этот раз опыт не удавался. Что-то мешало его погружению в себя, не позволяло очищающего растворения. Как будто кто-то схватился за последние связующие ниточки его рассудка и держит их. Он попытался сам рассеять последние элементы, еще более сосредоточившись, но единство все-таки распадалось. Ощущение, что его мысль кто-то перебивает, было почти физическим. Он очень огорчился, что не может достигнуть облегчения. Чем ближе к поверхности всплывало сознание, тем ближе ощущалось то, что помешало его погружению: беспокойная тень металась над ним и окутывала его острым зловонием душевного разложения. Это нарушало совершенство Доли как капля, упавшая на спокойную гладь водоема.
Он открыл глаза и обнаружил, что возле него стоит Эглисс.
— Я не понимаю, как ты это делаешь, но тоже хотел бы этому научиться, — спокойно сказал гость со слабой улыбкой на бледных тонких губах.
Иньюрен встал и несколько раз согнул ноющее правое колено. Когда-то на'кирим упал на одном из крутых склонов Кар Энгейна и вывихнул сустав, и теперь долгий переход по Анлейну, сырость и холод убогой темницы напомнили ему об этом. Он, не отвечая, смотрел на посетителя, скрывая удивление и появившееся вместе с ним неожиданное предчувствие чего-то ужасного. Ему давно стало ясно, что в Доле Эглисс представляет собой силу и неистовство в чистом виде; то, что это предполагает, получи Эглисс человеческое могущество и власть, посеяло страх в сердце Иньюрена.
— Мы, что, не можем даже поговорить друг с другом? — настойчиво продолжал Эглисс. — Я хочу только учиться у тебя. Мне нужна помощь, твое руководство, чтобы уметь пользоваться силой, которой, как ты сам знаешь, я обладаю.
Он чуть придвинулся к Иньюрену.
— Наши интересы совпадают. Эти люди без долгих размышлений убили бы тебя. Я заступаюсь за тебя с тех самых пор, как мы сюда прибыли.
— Ложь, — невозмутимо произнес Иньюрен.
— Ах, так тебе все-таки интересно покопаться в моей голове? Что ты там видишь? Я мог бы не впустить тебя, как сделал это в Колгласе, но сейчас в этом нет необходимости. Ты должен знать, что я не собираюсь причинять тебе вред.
— Ты мне не друг, и, чтобы это знать, Доля не нужна, — ответил Иньюрен. Хотя это было только частью правды. Он не был готов даже намекнуть на то, как неприятно ему то, присутствие чего он ощущает в Эглиссе. Молодой человек нес в себе такой комок раздражения и гнева, что Иньюрен ощущал их почти на вкус.
