Вадим Чекунов - Шанхай. Любовь подонка
Подошел мой автобус. Удалось втиснуться в него в первых рядах и даже занять место — в конце салона, на возвышении, над рокочущим двигателем. Там я и закемарил, едва не проспав свою остановку.
До обеда отсыпался дома, прямо в одежде завалившись в постель.
Снилось что-то странное.
Голый, я стоял по пояс в воде, холодной и непрозрачной, приседал и, растерянно водя руками, старался кончиками пальцев достать дна, что-то нащупать там, найти.
Схватил нечто скользкое — обеими руками. Выбежал на пустой песчаный берег. Сквозь мои пальцы, будто дохлая медуза, струился, стекал тягучими каплями гнилой кусок мяса.
Гнилое сердце…
Я бежал по мокрому песку, падал, а за мной шустро полз огромный, размером с газетный киоск, сиреневый краб. Когда краб настиг меня и легко перекусил мне клешнями ноги, я, подвывая и тонко скуля, попытался отползти, но руки тоже отлетели в сторону, и вот уже мелькнула перед глазами страшная серповидная клешня, нацеленная теперь на самое мое сокровенное…
Все, что я смог, — это заорать.
Заорал и свалился с кровати.
Телефон попискивал, извещая о пропущенных звонках и сообщениях.
Ли Мэй звонила дважды. Потом написала: «Где ты? С тобой все в порядке?»
В занятиях сейчас обеденный перерыв.
Набрал номер Ли Мэй.
Пять или шесть гудков. Возьми, пожалуйста, трубку.
— Да?
Шум и гомон.
— Привет!
— Привет! Я звонила тебе.
— Да, но я спал. Ты в столовой сейчас?
— Только что пришла. Как ты? Ты где?
— Дома. Слушай, а может, возьмешь что-нибудь, и приходи ко мне? Пообедаем вместе. А то я пока умоюсь-соберусь, в столовую опоздаю. Увидеться с тобой хочу. Очень.
— Я с одногруппниками тут... Ну, хорошо. Давай, конечно. Что тебе взять?
— На твой вкус.
Она пришла минут через двадцать. Едва слышно поскреблась в дверь.
Я уже успел смыть с себя запахи прошедшей ночи и переодеться в чистое.
— Привет!
Глаза настороженные, с легкой обидой в зрачках. Так смотрят дети на родителей-обманщиков.
Забрал у нее пенопластовые судки с едой.
Взял за руку, притянул к себе.
— Привет!
Неуверенно и робко поцеловались.
— Что с тобой?
Прижал ее крепче и поцеловал опять. Губы ее ожили. Руки, лежавшие на моих плечах, потеряли невесомость, погладили спину, обняли.
— Ты ведь не бросишь меня? — уткнулась в мое плечо.
Поцеловал в макушку.
— Что ты...
— Если ты полюбишь другую — просто скажи мне. Обещай.
— Обещаю.
— Правда?
— Самая настоящая правда. Но я никогда не скажу тебе, что «полюбил другую». Потому что люблю только тебя и не хочу любить никого другого.
— Тогда давай скорей есть, а то опоздаю.
Устроились на полу.
Ли Мэй сидела спиной к стене. Я лежал головой на ее бедрах и смотрел на нее снизу вверх. Она кормила меня, смеясь и болтая. Говорила о какой-то своей подруге и ее парне. Суть истории была в том, что парень — по местным меркам красавчик — уезжает на учебу в Австралию, а подруга страшно ревнует и переживает.
— Они спят вместе?
Шутливо хлопнула меня по лбу:
— Конечно, нет. Ты все только об этом и думаешь...
— Ну, тогда это просто детский сад. Они не «парень и девушка», а просто разнополые друзья.
— Они целовались.
— Ха... Я тоже целовался. Еще в детском саду.
— Я почему-то не удивляюсь, — кивнула Ли Мэй, опуская мне в рот новый кусочек мяса. — И, наверное, с лаоши?
— Нет, воспитательницы были некрасивые. Я целовался с поварихой. Она была добрая и толстая женщина. Видела статую Мао на кампусе? Вот, примерно такого же размера. И даже лицом немного похожа. Я хотел жениться на ней... Но мы переехали, и я пошел в другой сад. Пришлось расстаться. Такая вот печальная история, трагедия моей первой любви.
Отсмеявшись, Ли Мэй вдруг спросила:
— Хочешь поехать со мной? На неделю почти. Очень красивые места.
Господи, молил я про себя, только не Хайнань, только не Хайнань...
— Куда? И когда?
— К родственникам моего отца. Его двоюродный брат женится, третий раз уже. Сычуаньские девушки — самые «горячие», так у нас говорят. Кухня острая, а девушки горячие.
Хихикнула.
— Вот папин брат и влюбляется постоянно. Мои родители поехать не могут — у папы работа, а мама с бабушкой будет, та заболела опять. В общем, я должна ехать как представитель семьи. Свадьба будет в Чэнду. А потом поедем в Вэньчуань. Это километров сто от Чэнду, там заповедник, в нем живут панды.
— Я слышал. Гигантские панды.
— Это по сравнению с нами, китайцами. А если рядом будешь ты, то обычные.
— Да уж. Можно меня поселить с ними, продавать билеты.
— Ага. «Гигантский вайгожэнь». Думаю, успех будет. И еще можно будет в горы съездить, там красиво. Лес, водопады. Билеты нам оплатит мой папа.
— Вот еще... Нет, я папу твоего уважаю, но...
— Но, он же думает, что ты студент, а значит, не слишком богатый.
— Боюсь, если он узнает, что я лаоши, он не изменит мнения о моем богатстве...
— Верно. Ты знаешь... Только не обижайся. Он даже спрашивал у меня, почему я не с американцем встречаюсь, или не с немцем.
Я представил очкастого и пузатого Ласа, обнимающего мою девочку поросшими рыжим волосом лапами, и менторским тоном, под холодный блеск фашистской оптики, объясняющего ей преимущества западной демократии.
— Папа не любит русских?
— Нет, что ты! Ты ему понравился очень, и маме тоже. Просто он сказал, что Россия — бедная страна. Сейчас бедная, — дипломатично добавила она.
— И опасная.
— Да, это папа сказал тоже. Только ты не думай...
— Ну, почему же... В чем-то он прав. Однажды прямо при мне взорвался целый дом, соседний. В моей родной Москве.
— Несчастный случай?
— Для тех, кто в доме жил, — да. Для тех, кто его взрывал, — запланированный.
— И все погибли?
— Все. Больше ста человек.
— Не уезжай. Никогда не уезжай. Оставайся тут, живи у нас. Отец поможет, у него много друзей, связи. Мне почему-то кажется, что если ты уедешь обратно — случится беда.
Я поднялся и сел рядом.
— Мне нужно будет уехать... — сказал как можно небрежней.
Увидел ее испуганное лицо и продолжил, придав лицу уверенно-беззаботный, оптимистичный вид:
— Не из Китая. Всего лишь из города. На неделю, или чуть больше. По делам.... Буду скучать по тебе. И сразу, как вернусь, давай куда-нибудь по...
— У тебя появилась другая?
С трудом удержал на лице прежнее выражение.
— Нет.
За пару секунд я все понял насчет «сохранить лицо», а ведь Лас давно уже пытался мне втолковать — связано это почти всегда с ложью, а не с честью.
— Ты обещал. Обещал, если полюбишь другую, — сказать мне об этом.
Вот здесь можно и не врать.
— Я вовсе не люблю ее.
Слезы. Темные глаза, полные слез. Секунда — и потекли по щекам.
— Прости, прости меня...
Я пытался прижать ее голову к себе, вытереть щеки, поцеловать.
— Прости меня...
— Я так и поняла. Не знаю, почему... Не поняла даже, а просто почувствовала.
— Я не люблю ее.
— Кто она?
— Моя бывшая жена.
— Ты уйдешь к ней, — медленно, с испугавшим меня спокойствием — я не мог понять, настоящим или показным — произнесла она.
— Нет.
— Да. Вернешься. Потому что тебе с ней легче. Она — из твоей родной страны. Ты ее давно знаешь. Говоришь с нею на своем языке. Это очень важно, на своем языке можно выразить себя намного полнее. Она старше меня, значит — умнее. Не сомневаюсь, что красавица — ты бы не стал жениться на обычной. На такой, как я...
— Ерунду ты говоришь. Ерунду. Я люблю только тебя. И мне неважно, из какой ты страны. Неважно, на каком языке общаться с тобой. Что за чушь... У любви один язык.
Последняя фраза самому показалась убогой, как букет пластмассовых цветов в забегаловке. Нестерпимо-лживой. Еще прошлой ночью я был с другой женщиной.
— Я пообещал быть ее гидом. Она хочет съездить на Хайнань. Потом уедет в Россию. Мы даже там живем в разных городах. У нас нет ничего общего.
— Когда вы поедете?
— Через неделю примерно.
— Ты успеешь вернуться? Надо будет поехать девятого мая.
— Успею. Вернусь пораньше. А перед нашей поездкой — пойдем в ресторан. Русский ресторан. Будет большой русский праздник.
— Какой?
— День Победы. Заодно посмотришь, бедные ли мы люди.
— Надо будет рано утром ехать. Не успеем.
И снова заплакала.
— Ты мужчина... Тебе наверняка захочется... делать с нею любовь...
— Успокойся. Мы, русские, не любим это выражение. Любовь нельзя делать. Можно любить или не любить.
— А трахаться? — спросила с вызовом, шмыгнув носом.
— Мне нужна только ты. Потому что я люблю тебя. Иди ко мне.
Я расстегнул пуговицу на ее рубашке. Вторую...
— Что ты делаешь... Мне надо идти сейчас... еще два занятия...
