Дэвид Эннендейл - Проклятье Пифоса (ЛП)
— Вижу, что это будет к лучшему.
— Спасибо, — он направился обратно на мостик.
Птеро поймал его за руку.
— Железные Руки не одиноки, — произнес он. — И не совершайте ошибку, полагая, что это не так.
Йерун Каншелл только закончил убираться в арсенале у Гальбы, когда услышал тяжелые шаги сержанта. Он подхватил свое ведро вместе с тряпками и торопливо прошел к входу, где остановился и опустил глаза в пол.
Гальба остановился в дверях.
— Как всегда, отличная работа, Йерун, — сказал он. — Спасибо.
— Благодарю, мой лорд, — ответил серв. Подобная похвала не была для Гальбы чем-то необычным. Так он говорил всякий раз, когда возвращался в свои покои, а Каншелл оказывался внутри. Но Каншелл все равно ощутил гордость, не столько за проделанную работу, сколько за то, что с ним говорил хозяин. Его обязанности были несложными. Ему нельзя было трогать ничего, что обладало настоящей ценностью: доспехи, оружие, трофеи и клятвы момента. Ему полагалось чистить стойку для доспехов, оттирать масляные пятна после сессий чистки самого Гальбы. Эту работу мог выполнять и сервитор. Но сервитор не мог понять ту честь, что несли с собой подобные обязанности. Он же понимал.
Гальба задумчиво забарабанил пальцами по двери.
— Йерун, — произнес он.
Встрепенувшись от такого отступления от нормы, Каншелл поднял голову. Гальба глядел на него сверху вниз. У сержанта была металлическая челюсть. Он был лысым, война опалила и иссекла его лицо, так что оно превратилось в массу шероховатой, загрубевшей кожи. Это было грозное лицо создания, которое все дальше отходило от человеческого, хотя злым его назвать было нельзя.
— Мой лорд? — переспросил Каншелл.
— Я знаю, что покоям сервов досталось во время битвы. Как там условия?
— Мы довольно быстро все чиним, лорд.
— Я спросил не об этом.
Каншелл тяжело сглотнул, но чуть не поперхнулся. Ему-то следовало знать, что от воина Легионес Астартес ничего не утаить. Он сказал так из-за переизбытка гордости. Он хотел, чтобы стоявший перед ним бог знал, что даже самые ничтожные обитатели «Веритас» вели свой бой. Каншелл хотел сказать: «мы вносим свой вклад», но не сумел заставить себя произнести столь самонадеянные слова. Вместо этого он сказал правду.
— Условия тяжелые, — признался серв. — Но мы боремся.
Гальба кивнул.
— Понятно, — сказал он. — Спасибо, что сказал мне.
Его верхняя губа выпрямилась, и Каншелл догадался, что сержант улыбается.
— И спасибо за то, что вы боретесь.
Каншелл глубоко поклонился, его переполнила гордость, как еще мгновение назад стыд. Наверное, он сейчас весь светился, подумал серв. Его кожа наверняка сияла светом возобновленной целеустремленности и решимости, что вернулись к нему благодаря этим простым словам Гальбы. И действительно, возвращаясь обратно на палубы, ему казалось, что дорога перед ним ярче прежнего. Он понимал, что это впечатление лишь иллюзия, но эта иллюзия помогала ему. Она придавала ему сил.
Они потребуются Каншеллу, когда он достигнет покоев сервов.
Люди, которые убирались на корабле, готовили еду и занимались разнообразными делами, слишком сложными, слишком непредсказуемыми или слишком изменчивыми для сервиторов, жили на одной из нижних палуб «Веритас феррум». Их насчитывалось много тысяч, и их дом был чем-то большим, чем казармами, но меньшим, нежели сообществом. До кошмара на Исстване-5 здесь поддерживался образцовый порядок. Огромный зал со сводчатым потолком тянулся вдоль всей хребтовой части корабля. Добраться отсюда до любой палубы не составляло труда, хоть путь и был неблизким, принимая во внимание, что людям приходилось преодолевать пешком тысячи метров. В зале одновременно могло перемещаться огромное количество сервов. Во времена Великого крестового похода из-за того, что лишь в этом помещении могли поместиться все корабельные слуги, постепенно оно стало играть роль рынка, зала для проведения празднеств и места встреч. Тем не менее, эти аспекты имели второстепенное значение перед дисциплиной и эффективностью передвижения персонала, и потому здесь всегда протекал устойчивый непрерывный поток слуг, проходивших сквозь любое собрание, рынок или торговый базар. С каждой стороны великого зала располагались жилые помещения: общие спальни на несколько сотен коек, а также небольшие личные апартаменты для более ценных сервов.
Культура Медузы была довольно прямолинейной в почитании силы и осуждении слабости. Железные Руки возвели анималистический дух родной планеты до крайности, испытывая презрение к слабой плоти настолько, что все человеческое казалось им теперь достойным сожаления изъяном. Все, что не могло помочь выковать совершенную силу, считалось ненужным отвлечением. Феррус Манус не обрадовался включению летописцев в состав своего 52-го экспедиционного флота, и при первой же возможности оставил этих раздражающих и бесполезных гражданских в системе Каллинедес, когда Железные Руки ринулись в бой против Гора. Каншелл был рад их уходу. Каким бы незаметным ни был его труд, он вносил свой вклад в работу великой военной машины Железных Рук. Но те, другие жители Империума, считавшие, что Железные Руки лишены искусства или чувства прекрасного, заблуждались. Искусство должно иметь ясное, сильное назначение, только и всего. Каншелл слышал перешептывания о чудесном оружии, что Манус якобы хранил на борту «Железного кулака». Он верил историям. Концепция мощнейшего и смертоносного оружия, обладавшего к тому же прекрасной формой, была совершенно правильной. Она соответствовала всему, что он понял на Медузе о жестокости вселенной. Сила воли могла обрести физическое выражение, с помощью которой можно было бы поставить грозную вселенную на колени.
Концепция оружия Мануса соответствовала также произведениям искусства, что украшали стены «Веритас феррум». В отличие от другого судна того же типа, «Феррума», произведений искусства здесь хватало. Величие окружало Каншелла каждую секунду его пребывания на ударном крейсере. Идти через великий зал означало шагать между рельефными скульптурами исполинов. Героические фигуры были высечены простыми, смелыми линиями. В них не было ни единой лишней детали, что, впрочем, не делало их грубыми. Они были внушительными. Колоссальными. Вдохновляющими. Они сражались и побеждали мифических зверей, символизировавших беспощадные вулканы и ледники Медузы. Они показывали путь к силе. Они не ведали слабости и воплощали в себе дух, соответствовать которому был обязан даже нижайший из сервов.
Но все это стало теперь лишь воспоминаниями. Все это составляло мир Каншелла до Исствана-5. Так было до ужасного раскола. «Веритас феррум» получил большой урон в пустотной войне. Щиты отказали по левому борту кормовой части судна. Находившиеся там покои сервов захлестнуло пламя, так что весь сектор пришлось загерметизировать и провентилировать. Прямо перед прыжком в эмпиреи они успели получить еще несколько торпедных попаданий, катастрофически повредивших левый борт. Сильнее всего досталось верхним палубам, на которых погибло более сотни легионеров. Но это был еще не конец. Падали переборки, вспыхивали пожары, а затем, когда брешь в борту стала достаточно глубокой, пришел вакуум и холод, которые погасили огонь, оборвали борьбу и очистили коридоры от жизни.
По крайней мере, поле Геллера выдержало. По крайней мере, путешествие через варп не обескровило корабль еще сильнее.
Корпус отремонтировали, но целые палубы внутри «Веритас» еще были завалены обломками. В некоторые участки стало не пробраться. Каншелл был рад, что там не осталось раненых, не осталось отчаявшихся выживших, ожидавших спасателей, которые никогда не придут. У него не было причин спускаться перекрытыми дорогами, поэтому он о них и не думал. Но в покоях сервов было множество шрамов. Множество напоминаний о неудаче и поражении.
Кормовая часть великого зала была пока закрыта. Сервам, которые направлялись туда по долгу службы, приходилось идти по лабиринту окольных путей, чтобы добраться до постов. Огонь местами опалил стены зала, испортив творения искусства. Некоторые спальни были уничтожены, в самом же помещении было полно погнутого и изорванного металла. Пол пошел рябью, стал неустойчивым. Пока Каншелл добирался до срединной части зала, ему пришлось перепрыгнуть с десяток трещин.
Помещение все еще оставалось важной артерией, слуги Железных Рук неустанно сновали из одного конца судна в другой, но что-то в нем изменилось. Превращение было не только физическим. Изменился сам дух его обитателей. Жители Медузы свыклись с невзгодами и смертью. Таковой была суровая реальность их планеты. Но пришествие Ферруса Мануса стало для кланов Медузы рассветом чего-то нового: надежды. Это было не чаяние слабовольных людей на лучшее, легкое будущее, ждавшее их за горизонтом. Это была надежда, принявшая форму веры в то, что они собственноручно создадут такое будущее. Железные Руки были инструментом для воплощения этой надежды в жизнь. Они одерживали свои победы не только во имя Императора, но и самой Медузы.
