Дэн Абнетт - Пария
Охранники, бдительно следившие за этим районом храма, в масках с изображениями ликов святых, заставили толпу расступиться, чтобы пропустить Хоуди — я следовала за ним. Мы поднялись по ступеням на нижнюю молитвенную платформу, прямо под первой линией громкоговорителей. Звук был оглушительным. Громкость и эхо так искажали голос, что я больше не могла разобрать слов. Это был просто шум. Паломники занимали все ступени, на лицах многих блестели слезы — но не могу точно сказать, было ли это результатом религиозного экстаза или боли от слишком громких звуков.
Следующий ряд громкоговорителей располагался позади первого — огромные хромированные раструбы, конусы и колокола, выраставшие из ртов и глаз громадных статуй и рельефных фигур, со всех сторон выступавших из стен. Все они были позолочены. В воздухе толклось и гудело великое множество молитвенных аппаратов, они окружали раструбы громкоговорителей, как пчелы или колибри — тропические цветы.
Мы перешли нижнюю платформу и углубились в обрамленное стенами ущелье, которое вело к алтарю. Колонны черных и бронзовых органных труб возносились, словно утесы, по обеим сторонам от нас, они тянулись вверх на две или три сотни метров. На разном уровне, словно полки, висели маленькие деревянные балконы, на которых расположились хористы, готовые петь. Эти деревянные ящички были щедро изукрашены яркой росписью и сусальным золотом. Опорой для некоторых из них служили головы или плечи статуй-кариатид.
Пребывая во власти оглушительного, неимоверно-усиленного голоса, от которого буквально не было спасения, я со всей уверенностью могла заявить, что совсем не хочу оказаться в этом каньоне, когда орган начнет играть.
Мы достигли второго подъема — он вел на следующую платформу. Здесь тоже толпились паломники — но все они принадлежали к более высокому классу: представители богатых семей, аристократы, торговцы, люди, которые могли позволить себе заплатить более высокую цену за место — и были вознаграждены возможностью находиться ближе к понтифику. Вся эта публика, разодетая с немыслимой роскошью, явилась в сопровождении безупречно сконструированных сервиторов и рабов, которые выглядели даже более надменными, чем хозяева. Некоторые из них сидели в золотых механических креслах с движущимися ножками, которые позволяли расхаживать туда-сюда, другие — устроились в маленьких, изукрашенных автоматических экипажах. Несколько присутствовавших здесь семейных кланов прибыли, неся с собой огромные написанные маслом портреты покойных членов семьи — они желали, чтобы понтифик благословил эти изображения.
Прямо перед нами над платформами возвышались горние престолы, а перед ними находился главный алтарь. Благодаря великолепной архитектурной уловке, плотные, как колонны, лучи солнечного света падали сквозь узкие, высоко расположенные окна, пронзали полутьму каньона и освещали золотой алтарь.
Выражение «горние престолы» было не вполне правильным, оно напоминало о давно прошедших временах. Первоначально оно означало место, где старшие, почтенные экклезиархи восседали в церкви перед собравшейся на молитву общиной. Теперь это был еще один рукотворный утес из кованого металла, еще один барельеф, изображающий огромное, кричащее лицо. Это лицо было самым большим из тех, что украшали базилику, оно было выполнено из золота, а сверкающий венец у него на голове намекал, что оно являлось изображением Бога-Императора. Понтифик вместе с троном, на котором сидел, находился в открытом рту этой громадной — примерно сто метров в высоту — маски, обращался к собравшимся перед ним, используя выстроенные в ряд проводные вокс-микрофоны.
Подойдя достаточно близко, чтобы рассмотреть, я обнаружила, что поверхность гигантского лица напоминает корпус океанского корабля: металлические листы, покрывавшие его, были скреплены заклепками; которые невозможно было заметить с достаточного расстояния. Но, тем не менее, все это было весьма впечатляюще.
Мы на мгновение остановились и посмотрели вверх, на понтифика, который продолжал свое обращение. Находиться так близко к горнему престолу могли только члены Экклезиархии и приглашенные ими посетители. Даже столпы высшего общества Королевы Мэб, сильные мира сего из Санкура и Империума за его пределами не могли без особого разрешения подойти так близко, как это сделали мы.
Понтифик Урба восседал на выступе, образованном гигантской нижней губой статуи. Целая чаща вокс-микрофонов на опорах и подставках, вырастала из-за громадных металлических зубов статуи и тянулась к его ногам. Он сидел на своем троне-престоле, отклонившись назад, положив руки на широкие подлокотники, и старательно держал голову прямо. Его голова была втянута в плечи, словно от сильной усталости. Это был крупный мужчина, его тело казалось размякшим от жизни в поддерживающем экзоскелете и аугметических каркасах, не позволявшим давать подходящую нагрузку собственным мускулам. Он был облачен в пурпурные шелка, поверх длинных одеяний красовалась широкая перевязь. Его голову венчала высокая золотая митра. Он произносил слова — но голос был слишком громким, чтобы я могла разобрать что-то, кроме подобия громовых раскатов. Должно быть, нечто подобное испытывал бы человек, услышав голос Бога-Императора. Конечно, сходство было лишь отдаленным. Если бы Владыка Империума произнес слово — это было бы больше, чем просто звук или шум. Его речь причинила бы нам страдания и убила бы нас.
Хоуди тронул меня за рукав, чтобы дать понять, что пора идти дальше. Шум был слишком громким, чтобы я могла услышать то, что он скажет. Он перевел меня через мощеную золотом тропу под огромной маской и горним престолом, — и подвел к расположенному справа ряду дверей, через которые выходило духовенство после окончания службы. Когда мы отошли, обращение понтифика наконец подошло к финалу. Трансляция завершилась мощным, ревущим трубным звуком. Я посмотрела вверх и увидела, как трон понтифика скрывается в глубине рта гигантской головы, увлекаемый мощными пневматическими поршнями. Когда он исчез, челюсть гигантской головы медленно пошла вверх и рот закрылся.
Мы вошли в помещение, покинув открытое пространство. Едва мы ступили на порог, огромный орган заиграл, наполняя каньон, в конце которого располагался главный алтарь, ужасными, похоронными звуками.
Мы оказались в приемной, стены которой были расписаны золотом. Войдя, мы словно попали в шкатулку с драгоценностями. Пол был застелен багряным бархатом. Нас ожидали примерно две дюжины экклезиархов — дьяконы, священники и другие высокие церковные чины. Они были облачены в белые стихари с красными, черными, а у некоторых — и золотыми капюшонами. Увидев меня, они, все как один, надвинули на головы капироты — высокие, конические головные уборы, которые обычно надевают кающиеся грешники. Эти капироты были такими высокими, что собравшиеся святоши, надев их, почти перестали походить на людей. Но они пристально следили за мной через прорези в ткани их покаянных головных уборов.
Хоуди тоже увенчал себя таким убором. Он вел меня дальше, и священники в их конических шляпах выстроились за нами в шеренгу по двое, сопровождая нас, словно торжественная процессия.
В этот момент я, признаюсь честно, полагала, что уже не выйду живой из коридоров базилики.
Мы вышли из приемной на лестницу, которая вела куда-то вниз и в темноту. Лестница была старой, возможно, частью старой церкви, над остатками которой возвышалась нынешняя базилика… и мне показалось, что она была сделана из кости. Она была вырезана из какого-то твердого материала, белого, пожелтевшего от времени и истертого множеством ног, проходивших здесь. Ее освещали сотни тысяч свечей, с обеих сторон приклеенных к перилам своим же оплавленным воском. По-видимому, новую свечу зажигали и приклеивали на оплавленный воск каждый раз, когда гасла старая. Два малорослых морщинистых мужичка, похожие скорее на старых, больных мартышек, чем на людей, съежились на верхних ступеньках, охраняя корзины, в которых лежали новые свечи, большие ножницы для подрезания фитилей и вощеные веревки для зажигания свечей. Они должны были следить за тем, чтобы старая лестница всегда была освещена.
Лестница оказалась длинной. Темнота за пределами золотистого сияния свечей становилась все более непроницаемой, а воздух — все более холодным; эта промозглая стужа говорила о том, что мы, скорее всего, уже спустились под землю. Апокалиптический звук большого органа, доносившийся сверху, из базилики, становился все более приглушенным.
Нищенствующий монах-побирушка в драных, висевших лохмотьями коричневых одеяниях ждал нас на нижней ступени лестницы. Я была рада видеть его. Я была рада видеть кого угодно, чье лицо не было закрыто белой тканью, спускавшейся с жуткого конуса, нахлобученного на голову. Пока мы спускались, у меня возникло чувство, что это — нисхождение в саму пустоту, что с освещенной лестницы мы сейчас попадем в холодную черноту межзвездного космоса.
![Дженнифер Арментроут - Отсчет [litres]](/uploads/posts/books/1835/1835.jpg)