Дэн Абнетт - Ересь Хоруса: Омнибус. Том 3
Часть его хотела отложить винтовку и больше не смотреть вдаль. Всё из-за последствий яда в крови, картин, что предстали перед ним в бреду, странных обрывочных сцен, которые, казалось, были всего лишь порождениями временной лихорадки. Но теперь он видел их перед собой в реальности.
Провал. Железные стены. Мосты и…
Бредовый страх вернулся вновь, когда прицел остановился на террасе — настоящей, словно сама смерть, на дальней стороне ущелья, в 1.533 километра от него по расчетам немигающего глаза-дальномера. Изукрашенная, покрытая латунью смотровая площадка, с которой командир корабля может быстро окинуть взглядом нижние палубы.
В промелькнувших отравленных грёзах он видел себя стоящим на этой террасе. На него, окруженного вихрем нереальных образов, упала громадная тень, и, обернувшись, он увидел величавый тёмный силуэт — бога войны, откованного из адамантия и чёрного золота. Величественное и пагубное создание.
Хорус. Он стоял там. Он встанет там.
Руки дрожали так сильно, что драгоценная, драгоценнейшая винтовка едва не выскользнула из них. Пронзенный ярким мысленным образом её падения во тьму, он, почти запаниковав, отшатнулся и прижал оружие к груди.
Именно в эту секунду потерпевший крушение впервые поверил, что кошмары, вызванные змеиным ядом, могли быть чем-то совсем иным. Но, впрочем, лишь на кратчайшее мгновение — мысль, скользнув по глади сознания, вновь ушла в глубину.
Следом за ней явилась жажда сделать что-то, почувствовать, что его действия имеют значение. Возможно, если бы он остановился и спросил себя, почему так происходит, последующие события пошли бы по иному пути. Но он этого не сделал.
Неподалеку на служебном мостике обнаружился каркас некой наблюдательной вышки — только основание, торчащее над бездной, обрывающееся пролетами балочных ферм, похожих на сломанные зубы, и кое-как приваренных к ним панелей. Вероятно, недоделка какого-то давным-давно умершего рабочего-кораблестроителя, или жертва очередного пересмотра чертежей боевого корабля — столетия назад, когда ещё закладывался его киль… Значение имело лишь то, что теперь он мог превратить остов вышки в укрытие, залечь там и смотреть на далекую латунную террасу.
На протяжении нескольких следующих промежутков времени — хозяин винтовки решил называть их «днями» — он, разыскав в давно заброшенном мусоросборнике несколько фрагментов металлолома, соорудил нечто вроде настила, на который мог лечь, и стен, за которыми мог укрыться. В тенях под сломанным каркасом скрывались сырые, ржавые уголки, покрытые мерзким на вкус конденсатом — там он разместил влагоуловители. Вода привлекала не только его, в укромных местечках ползали жирные насекомые и росли одутловатые, пикообразные грибы. И те, и другие оказались съедобными.
По правде говоря, ему приходилось разбивать лагерь и в худших местах, но так близко к сердцу врага — впервые. Он не позволял себе размышлять о путях отхода и планах действий после атаки, это стало бы самообольщением.
Ему предстояла последняя миссия… но, с другой стороны, он никогда не рассчитывал прожить так долго.
Если человек ждет смерти, надеется, знает, что она придет… Жив ли он на самом деле? Если ты поддался подобному чувству, сможешь ли вернуться к жизни?
Захочешь ли?
Отбросив беспокоящие мысли, он приступил к планированию.
Всё люди, которые встретятся тебе во время выполнения задания, делятся на два вида: «цели» и «побочки». Не забывай, что вторые могут стать первыми после единственного слова, действия или мысли.
Обратное невозможно.
Здесь, внизу, с разумом порой творились странные вещи.
Каждое мгновение, проходившее в гулких недрах старого звёздолета, приносило с собой шепчущие голоса. Воздух стонал и завывал, проносясь через трещины в металлических палубах или над неровной поверхностью обшивки. Корабли такого размера часто обладали собственным микроклиматом — настолько громадными были их утробы, что открытие и закрытие переборок, даже вдохи и выдохи членов экипажа создавали атмосферную циркуляцию, системы ветров и перепады давлений. На некоторых космолётах даже возникали небольшие дождевые облака. Сказочное зрелище.
Он прислушивался к этим шёпотам, пребывая в глубинах состояния покоя, напоминающей забытье стадии отрешенности, в которой время растягивалось и не существовало ничего, кроме пули и цели.
По крайней мере, в теории.
Шепчущие голоса вторгались в его транс. Свистящие, невесомые звуки, чаще всего — бессмысленные вздохи корабля, живущего своей жизнью. Естественные и лишенные содержания.
Но, да, способные ввести в заблуждение. Порой он думал, что слышит слова или имена, то доносящиеся издали, то звучащие вблизи, и поэтому не любил засыпать, боясь, что шёпоты проникнут в его дремлющее сознание.
Именно поэтому он не сразу поверил, что увиденный им член экипажа — настоящий.
Сначала, впрочем, потерпевший крушение услышал бессмысленный, монотонный напев, издаваемый кем-то, совершенно лишенным музыкального слуха. Сперва он решил, что это какой-то нестройный шум на другой стороне железного ущелья, но затем, повернувшись под неактивным плащом, заметил движение.
Неторопливо, с осторожностью надев и закрепив маску, он включил движением зрачка термографический сканер. После этого стал отчетливо виден обрисованный искусственными цветами человек, пробиравшийся мимо торчащих колонн теплообменников.
Угрюмый, невысокий член экипажа — судя по ветхой, изношенной униформе, чернорабочий, — выглядел так же подавленно, как звучал его заунывный напев. Пришелец как раз замер в страхе перед какой-то воображаемой угрозой, озираясь по сторонам, словно боясь, что его заметят.
Человек в маске продолжал наблюдать за сервом. Он видел, как матрос нашел себе местечко, сел, и, запустив руку в складки засаленного кителя, извлек палочку лхо и зажигалку. Закурив, серв жадно затянулся, и в каждом движении читалось, что он тайно предается пороку, скрывшись от глаз тех, кто мог бы выразить неудовольствие.
Сенсоры маски расшифровали состав содержимого короткой и толстой самокрутки. Легкие наркостетики и низкопробные стимуляторы, все до последнего запрещенные имперскими постановлениями.
Он улыбнулся. Как будто терранские законы что-то значили на этом корабле.
Пистолет остался в укрытии — шумопламегаситель пострадал во время отчаянного рывка отстреленной спасательной капсулы, и, несмотря на «утверждения» оружия, что глушитель сработает идеально, его владелец решил оставить проверку на самый крайний случай. Вместо этого он набросил плащ, не активируя его, и прихватил нож — хотя последний вряд ли заслуживал своего имени, будучи простым куском металла. Человек в маске сам выпрямил и грубо заострил обломок, но он всё равно мог вскрыть глотку не хуже фрактального клинка или молибденового резака.
Итак, он оставил укрытие, двигаясь легко и бесшумно. Ближе, ещё ближе. Серв не замечал приближения чужака, пока внизу не пронеслась очередная сцепка контейнеров, и зелёный люмен-индикатор на подвеске одного из них не отбросил странные тени от обоих людей.
Жалкое выражение детского ужаса на лице матроса оказалось настолько выразительным, что потерпевший крушение нашел в нём нечто извращенно комическое. Он грубо, издевательски усмехнулся, подозревая, что серв с испугу перепачкал штаны.
Искорка юмора тут же угасла, когда он осознал, что всё равно должен убить этого придурка — прирезать его и сбросить труп в расселину. Невозможно допустить, чтобы укрытие обнаружили.
И нельзя, чтобы этот матрос, с его самокрутками и монотонными напевами, шатался поблизости. Незачем рисковать раскрытием позиции.
— Это они тебя п-послали? — спросил серв. Литэ — его имя можно было разобрать на выцветшей плашке с правой стороны груди. Забытая палочка лхо упала на палубу. — Всё, конец мне, да? Я их совсем достал?! Значит, вот как оно будет…
— Кого? — произнес хозяин винтовки ещё до того, как вопрос оформился у него в голове.
— Других! — теперь Литэ заламывал руки, дрожал и смаргивал слёзы, явно собираясь смыться. Впрочем, затем чернорабочий передумал — единственный путь к бегству вел через край железного утёса в бездонную тьму. — Я согласился на хренову татуировку, сказал, что посвящаю себя ему — этого что, мало?!
Человек в маске увидел нанесенный густыми чернилами знак, о котором говорил Литэ — красновато-чёрные линии, вьющиеся на щеке. Подобные татуировки часто встречались в низших слоях корабельной иерархии, палубные матросы помечали себя вахтовыми номерами, символами, обозначающими тот или иной сектор корабля, демонстрируя таким образом лояльность и собственный ранг. Грубые знаки различия для заряжающих, машинистов и прочего гражданского персонала.
![Василий Головачев - Ультиматум [сборник]](/uploads/posts/books/103752/103752.jpg)