А. Захарченко - Пираты Гора
Еще до того, как рабы сняли его с дыбы, человек потерял сознание.
— Вряд ли из него можно еще что-то вытянуть, — произнес кто-то у меня за спиной голосом ларла.
Я обернулся.
На меня смотрело хорошо известное в Порт-Каре, всегда хранящее бесстрастное выражение лицо.
— Тебя не было сегодня на дневном заседании Совета, — сказал я.
— Не было, — согласился он.
Сонные глаза человека разглядывали меня с какой-то животной бесцеремонностью.
Это был крупный мужчина. Левое плечо его украшали две веревочные петли — символ Порт-Кара; обычно его носят только за пределами города. Плащ его был грубошерстным с капюшоном, откинутым назад. Широкое лицо его, испещренное частыми, глубокими морщинами, как у многих жителей Порт-Кара, носило на себе многочисленные следы близкого знакомства с Тассой, — было покрыто плотным загаром, просоленным и задубевшим на ветрах. Голову его облепляли редкие седые волосы, в ушах покачивались тонкие золотые серьги.
Если бы ларл мог превратиться в человека и сохранить при этом все свои инстинкты, ловкость, хитрость и жестокость, я думаю, он был бы очень похож на Самоса, первого из работорговцев Порт-Кара.
— Я приветствую благородного Самоса, — поздоровался я.
— Мое почтение, — ответил он.
И тут мне пришло в голову, что этот человек никак не мог находиться на службе у Царствующих Жрецов. Я вдруг с дрожью в сердце осознал, что он мог служить только Другим, являться доверенным лицом только живущих в своих далеких стальных мирах тех, Других, что с беспощадной настойчивостью борются за разрушение этого мира и уничтожение Земли!
Самос неторопливо огляделся, осматривая дыбы, на многих из которых еще висели пленники.
Свет факелов отбрасывал на стены подвала мрачные, таинственные тени.
— Кос и Тирос замешаны в попытке переворота? — спросил он.
— Эти люди признают все, что мы спрашиваем, — сухо ответил я.
— Но доказательств тому нет?
— Нет.
— И все же я склонен подозревать Кос и Тирос в соучастии.
— Я тоже.
— Но эти марионетки, — Самос кивнул на распятых на дыбе пленников, — ничего об этом не знают?
— Похоже, что так.
— А ты бы открыл свои планы подобным ничтожествам?
— Нет.
Он удовлетворенно кивнул, отвернулся и вдруг, бросил мне через плечо:
— Ты тот, кто называет себя Боском, не так ли?
— Да, это я.
— Тебя можно поздравить: сегодня ты командовал всем Советом и сослужил ему хорошую службу.
Я не ответил. Он снова повернулся ко мне лицом.
— А ты знаешь, кто является старшим капитаном Совета? — спросил он.
— Не знаю, — ответил я.
— Я, Самос, — сказал он. Я промолчал.
Самос обернулся к одному из писцов, стоящему возле ближайшей дыбы.
— Снимите этих людей и держите их в кандалах, — распорядился он. — Возможно, завтра мы вернемся к их допросу.
— А что вы собираетесь сделать с ними дальше? — спросил я,
— Нашим галерам требуются гребцы, — ответил он.
Я кивнул. Значит, они станут рабами.
Тут я вспомнил о записке, полученной мной перед тем, как Хенрак ворвался в зал заседаний с сообщением о пожаре в Арсенале. Она до сих пор лежала у меня в кошельке, который я ношу на поясе.
— Позволит ли достопочтенный Самос обратиться к нему с вопросом? — спросил я его.
— Да, — ответил он.
— Не посылал ли благородный Самос записку мне с пожеланием увидеться и поговорить? Самос бросил на меня удивленный взгляд.
— Нет, — ответил он. Я коротко поклонился.
Самос, старший из членов Совета капитанов Порт-Кара, повернулся и вышел из подвала.
— Самос только этим вечером приплыл со Сканьяра, — пояснил стоявший рядом писец. — Он высадился на берег под вечер, не раньше.
— Понятно, — ответил я.
Кто же тогда отправил эту записку? Очевидно, кто-то еще в Порт-Каре хочет поговорить со мной.
Время приближалось к двадцати часам.
Капитан Лисьяк, представитель и доверенное лицо Генриса Севариуса, уже довольно долго выступал перед собравшимися членами Совета. Он стоял перед тронами убаров, перед длинным, некогда гладким столом, поверхность которого, изрубленная мечами и пробитая наконечниками стрел, являла теперь впечатляющее доказательство утренней схватки с арбалетчиками.
Этой ночью здание городского Совета надежно охранялось. Подручные капитанов патрулировали все подходы к нему и дежурили даже на крышах здания.
Лисьяк принялся расхаживать перед длинным столом. За спиной у него развевался плащ, а свой шлем с капитанским гребнем из шерсти слина он держал в руке.
— Итак, — подвел Лисьяк итог своей речи, — я принес вам известие о вашей амнистии Генрисом Севариусом, убаром Порт-Кара.
— Генрис Севариус, — заметил выступающий от имени Совета Самос, — слишком добр к нам. Лисьяк в ожидании опустил глаза.
— Ему даже может показаться, — подчеркивая каждое слово, продолжал Самос, — что Совет проявляет к нему меньшую доброту, не желая принимать его снисходительные уступки.
Лисьяк вскинул голову.
— В его руках больше власти, чем у любого из вас! — воскликнул он, вглядываясь в лица восседающих на тронах убаров. — Больше, чем у любого! — Его голос сорвался на крик.
Я окинул взглядом убаров: Чанга, приземистого, как всегда невозмутимо спокойного; худощавого, узколицего Этеокля, мастера плести интриги; высокого, смуглого, длинноволосого Нигеля, похожего на сурового военачальника откуда-нибудь с Торвальдсленда; и Сулиуса Максимуса, который, как поговаривают, пишет стихи и изучает свойства различных ядов.
— А сколько у него кораблей? — поинтересовался Самос.
— Сто два! — с гордостью ответил Лисьяк.
— У капитанов, членов Совета, — сухо заметил Самос, — больше тысячи кораблей только в личном пользовании. А кроме того, в ведении Совета находится еще около тысячи кораблей, принадлежащих городу.
Лисьяк стоял напротив Самоса, набычившись, бросая на него хмурые взгляды.
— Таким образом, — подытожил Самос, — в распоряжении членов Совета находится больше двух тысяч кораблей.
— В городе еще много других кораблей! — сердито заметил Лисьяк.
— Вы, наверное, имеете в виду корабли Чанга, Этеокля, Нигеля и Сулиуса Максимуса? — с тонкой усмешкой уточнил Самос.
В зале раздались мрачные смешки.
— Нет! — крикнул Лисьяк. — Я имею в виду две с половиной тысячи кораблей мелких капитанов, не входящих в состав Совета!
— Однако люди на улицах, я слышал, требуют передать всю власть городскому Совету, — возразил Самос.
— Я не хочу спорить, — надменно вскинул голову Лисьяк. — Признайте Генриса Севариуса единственным полноправным убаром Порт-Кара, и вам будет гарантирована жизнь и полное прощение.
— В этом и состоит ваше предложение? — уточнил Самос.
— Да, — ответил Лисьяк.
— А теперь послушайте предложение Совета, — сказал Самос. — Генрису Севариусу и его регенту Клаудиусу надлежит немедленно сложить оружие, после чего они будут лишены кораблей, слуг, ценностей, владений и всего имущества, и, закованные в цепи, как рабы, они предстанут перед Советом, чтобы заслушать вынесенный им приговор.
Бешенство охватило Лисьяка; судорожно сжимая рукоять меча, не в силах вымолвить ни слова, он оцепенело уставился на Самоса, первого работорговца Порт-Кара.
— Возможно, — словно в раздумье продолжал Самос, — жизнь им будет сохранена, и им позволят занять причитающиеся им места на принадлежащих городу галерах.
Зал наполнился криками в поддержку сказанного.
Лисьяк испуганно оглянулся.
— Я требую парламентской неприкосновенности! — крикнул он.
— Она тебе гарантируется, — ответил Самос и, повернувшись к стоящему у окна за спиной посыльному, распорядился: — Проводи капитана Лисьяка до владений Генриса Севариуса.
— Слушаюсь, благородный Самос, — ответил мальчик.
Лисьяк, окинув зал полным ярости взглядом, круто развернулся и зашагал за выходящим из комнаты мальчиком-посыльным.
Самос тяжело поднялся со своего широкого кресла.
— Итак, — официальным тоном произнес он, — является ли, по мнению Совета, Генрис Севариус убаром или хотя бы капитаном Порт-Кара?
— Нет! — раздались отовсюду единодушные голоса. — Не является!
Громче всех, я думаю, кричали сейчас остальные четверо убаров.
Когда шум стих, Самос повернулся к тронам четверки правителей города.
Они смотрели на него с нескрываемым беспокойством.
— Достопочтенные капитаны, — обратился к ним Самос.
— Убары! — тут же недовольно поправил его Сулиус Максимус.
— Убары, — согласился Самос, спрятав улыбку в легком полупоклоне.
Напрягшиеся было правители города — Чанг, Этеокль, Нигель и Сулиус Максимус — с видимым облегчением откинулись на спинки тронов.
