Вонда Макинтайр - Эффект энтропии
Кажется, Маккой стал сознавать всю опасность теории Мордро: всякий желающий мог применить ее на практике, изменяя по своему произволу течение времени и самой истории. Даже их самих прямо сейчас можно было изменить без их ведома и согласия. Маккой непроизвольно вздрогнул всем телом – бр-р.
– Ничье заступничество и никакие аргументы в пользу доктора Мордро не помешают властям заслать его на реабилитацию, – подытожил Спок размышления Маккоя.
И все-таки он сложил руки на груди и заявил:
– У меня нет никаких оснований для симпатии к этому человеку, Спок, и тем не менее мне не очень-то нравится, что его бросают на съедение к волкам.
– Бросают? Я предложил ему несколько способов избежать заключения, но он отвергает мою помощь. Он предпочитает оставить все как есть, чтобы хоть небольшая группа людей оценила по достоинству его работу. В противном случае его теория будет ошельмована, а это для него страшней реабилитации.
– И вы допустите?..
– У меня нет выбора. Я дал ему слово не исправлять его предыдущих действий, какими бы разрушительными они ни были.
– Мистер Спок…
– Доктор, у меня нет времени, чтобы спорить с вами. Я понимаю и принимаю вашу позицию, но сейчас мы вынуждены довольствоваться помощью Мордро ради спасения капитана. Вы хотите, чтобы я назначил вас исполняющим обязанности капитана со всеми официальными формальностями?
– Нет нужды.
Спок благодарно кивнул и уже готов был уйти.
– Спок, подождите. – Вулканец вернулся назад.
– А зачем нам секретничать? Давайте объявим о случившемся и о наших планах действий – каждый член команды поддержит нас.
– Ничего худшего вы не смогли бы предложить.
– А что плохого в моем предложении?
– Работа Мордро исключительно опасна не только для Федерации, но и для истории всей Вселенной. Если мы будем изобличены в использовании его теории хотя бы тем же Ианом Брайтвайтом, то мы попадем под суд и будем посланы в ту же самую реабилитационную колонию, что и Мордро. Можете не сомневаться.
– Да ну!
– Доктор Маккой, наша затея не лишена риска. И реабилитационная колония для нас – не самая страшная опасность: не исключена возможность того, что у меня ничего не получится или я еще больше наделаю вреда… Вы предпочли бы, чтобы я начал эксперимент без вашего участия?
Маккой отрицательно покачал головой.
– Нет, мистер Спок, в стороне я не останусь. Что бы ни ожидало нас в прошлом-будущем или в будущем-прошлом – как его еще назвать? – я помогу вам, как сумею.
– Другого я и не ожидал от вас, доктор. Я ценю вашу помощь.
* * *Спок чувствовал, как сон тяжелыми путами сковывает его тело, мутной пеленой обволакивает глаза. Но он не мог позволить себе уснуть, даже если сон свалит его с ног. А до этого было недалеко. Последние сутки он подвергался такому внешнему давлению, что вынужден был, забыв о контроле над механизмом сна, переключить все свое внимание на эмоциональную сферу, которая в нормальных условиях как бы не существовала для него.
Едва он открыл дверь и переступил порог, тепло каюты, близкое и к земному понятию «жара», и к нормальной температуре тела вулканцев, сразу же охватило его, прояснило свет перед глазами. Он закрыл за собою дверь и простоял несколько минут, не двигаясь с места, переходя из мира землян в свой собственный мир. Но времени было в обрез и, не мешкая, он растянулся во весь рост на длинной полированной плите гранита планеты Вулкан – на месте медитации.
Обычно это было одним из немногих удовольствий, которые он себе позволял, но сейчас это стало насущной необходимостью, может быть, единственным шансом прийти в себя. Вулканец закрыл глаза, все больше и больше расслабляясь, погружаясь в мягкий поток дремы, такой глубокий, что достаточно было одного бесконтрольного мгновения, чтобы дрема перешла в сон. А этого нельзя было допустить и на это нельзя было отвлекаться погружение в глубины своего «я» требовало такой предельной концентрации на внутренней сущности, что внешнее состояние просто переставало существовать – между сном и бодрствованием стирались всякие грани.
Кажется, Споку удалось удержаться в границах бодрствования – постепенно он начал чувствовать каждый свой орган, каждый мускул и каждое сухожилие в своем теле. Он глубоко вздохнул, заставляя живые клетки нейтрализовать распадающиеся, и углубился в сознание, чтобы восстановить биологическое равновесие, достигшее критической точки. Он сражался сам с собой. Он затребовал сам для себя все еще остающиеся в нем силы. Он прошел сквозь все лабиринты своего мозга и был вознагражден обновленной ясностью разума.
На этот раз ему удалось победить самого себя. Доктор Маккой вышел из лифта на капитанский мостик и уже поднял было руку, чтобы радостно поприветствовать Ухуру. Но рука его повисла в воздухе, когда он заметил тревожное напряжение и печаль на красивом лице офицера связи, увидел ее опухшие от слез глаза. И это напомнило ему, насколько все до сих пор потрясены случившимся, а Ухура потеряла не только уважаемого ею офицера, но и подругу. Сам Маккой уже начал думать, что Джим отправился в непродолжительный отпуск, и забыл о своем недавнем отчаянии. Надо тщательно маскировать свою надежду. Предостережение Спока было весьма предусмотрительным: если они станут подозреваемыми, их немедленно схватят. Маккой остановился около Ухуры, пожал прогнутую ею руку и нежно, с любовью погладил ее ладонь. Как ему хотелось обнять ее и рассказать все, что он узнал за последнее время! Как ему хотелось успокоить всех на мостике, всю команду, разъяснить, что произошла фантастическая ошибка, почти шутка.
– Доктор Маккой?
– Что такое, Ухура?
– Как вы?
– Да так себе, – ответил он, ненавидя себя за жестокость и фальшь своего ответа. – А ты как?
– Так себе, – ответила она с вымученной улыбкой. Маккой отправился на нижний уровень капитанского мостика.
– Доктор Маккой?
– Да.
– Доктор, связь на корабле в полном беспорядке. Я не имею в виду технические поломки, – она жестом указала на узел связи. – Я имею в виду, что все беспрестанно переговариваются друг с другом, передают какие-то слухи, говорят о каких-то подозрениях. А Спок молчит, как будто и в самом деле подозревает нас в чем-то. Если же не подозревает, так пусть скажет несколько слов, успокоит нас.
– Ухура, о чем вы говорите? Какие подозрения?
– Меня сегодня серьезно допрашивали. Вам известен уровень моей благонадежности, и я никогда не предполагала, что подвергнусь такому унизительному допросу. Маккой удивился, нахмурился и ответил:
– Я надеялся, что Барри Аль Аурига проявит больше такта. Мандэла Флин вместе с доктором проверила досье всех офицеров службы безопасности и вместе с ним выбрала себе заместителя вскоре после своего появления на корабле. Одна из причин, почему Аль Аурига стал ее заместителем, заключалась в его психологической характеристике, в которой особо отмечалось, что он ведет себя мягко и тактично даже тогда, когда на него оказывают давление.
– Я говорю не о Барри. Он еще вчера взял наши заявления. Речь идет об Иане Брайтвайте. Он додумался до того, что заключенный не мог выбраться из камеры самостоятельно, значит, кто то ему помогал. А это целый заговор. Вот он и носится по всему кораблю в поисках заговорщиков. Он до того додумался, что даже Мандэлу причислил к заговорщикам. Да я ему готова была глаза выцарапать и выцарапаю когда-нибудь!
Маккой разозлился.
– Я никогда не слышал такой чепухи! И кроме того, у Брайтвайта нет никаких юридических полномочий на борту «Энтерпрайза». Да если бы они у него и были, я не позволю ему издеваться над тобой, а тем более клеветать на того, кто не в состоянии ответить за себя.
Но Брайтвайт был всего лишь один из тех многих, для кого всякий человек без гражданства был неблагонадежен с точки зрения квасного патриотизма. Маккой хорошо знал это и решил приструнить зарвавшегося прокуроришку.
– Ухура, вызовите мистера Брайтвайта. Разыщите его и передайте, чтобы он без промедления явился на капитанский мостик.
– Слушаюсь, доктор.
Он опустился в кресло Кирка, уставился на экран, видя и не видя захватывающее зрелище звездного поля. Он думал о том, что будет после того, когда план Спока осуществится. Останутся ли в чьей-нибудь памяти эти дурацкие события или исчезнут, словно их и не бывало. И вообще, что с ними со всеми произойдет? «Нас, какие мы сейчас есть, тоже не станет?» – недоумевал он. И чем больше думал, тем сильнее запутывался в своих мыслях, в чередовании предполагаемых событий, уж и не зная, как воспринимать задуманный Споком эксперимент.
Двери лифта раскрылись, появился Иан Брайтвайт. Его деловитость, его решительность виделись и в приподнятых плечах, и в скорой поступи, с какой он вышел из лифта.
