Джеймс Сваллоу - Кровавые Ангелы: Омнибус
Квирин продолжает заставлять меня обороняться. Он продолжает стрелять. Я стою недвижимо, концентрируясь на щите. Он бежит ко мне, игнорируя случайное попадание. Его обойма заканчивается как раз в тот момент, когда он добегает до меня. Крозиус летит ко мне с левой стороны, в удар вложена инерция его натиска и неистовство веры. Я пытаюсь блокировать его. Но я недостаточно быстр. Удар невероятно силён. Бок взрывается болью. Я отлетаю к стене из оружия.
Броня вливает в меня болеутоляющие, но ещё до этого ранение перевоплощает сдержанность в ярость. Квирин полагает, будто знает, с чем сражается. Он думает, что может пользоваться тактикой, годной для обычного псайкера: постоянное воздействие, множественные разносторонние атаки, нарушай концентрацию, не допускай атакующих движений. Звучит как стратегия, а реклюзиарх — свирепый воин. Но он не знает меня. То, что находится у меня глубоко внутри, у Квирина нет никакого представления, что я такое. И теперь его пренебрежение утомляет меня. Довольно. Я запускаю свою волю в его со скоростью и силой ядовитой змеи. Он отшатывается, сжимая голову и позабыв об оружии.
— Чувствуешь это, реклюзиарх? Чувствуешь, как твой разум и тело разрываются на куски? Борись, царапай шлем, словно ты можешь забраться внутрь своего черепа и вышвырнуть меня вон. Наслаждайся этими последними секундами контроля над собственным телом. Вот они и кончились. Стоять.
Он замирает. Теперь в зале две статуи. Я чувствую ментальное царапанье, словно мелкое животное, накрытое моей ладонью. Это его разум борется, пытаясь вырваться из моей хватки. Его обида и неверие ощутимы. Он никогда не предполагал, что может быть уязвим для подобной атаки. Вера капеллана — это железный щит против практически любого ментального воздействия, а его вера всегда была исключительно крепка. Но сегодня эта вера фальшива, навязчивая идея сопротивляющаяся правде. Она не поможет ему, особенно, против меня.
— Мефистон! — раздается голос со стороны входа.
Я оборачиваюсь. Альбинус всё же последовал за мной. «Что? — спрашиваю я его. — Думаешь, я собирался убить его?». Когда он не отвечает, я презрительно фыркаю и отправляю Квирина к сангвинарному жрецу. Квирин шагает напряженно, движения дерганные, как у марионетки, каковой он и является. «Держи его», — говорю я Альбинусу.
— Что ты собираешься…
— Держи его, — командую я, и Альбинус подчиняется.
Я отпускаю Квирина. И он сразу начинает бороться. Альбинус обуздает его на время. Квирин может вырваться, а, возможно, Альбинус отпустит его, когда осознает, что я собираюсь сделать, но необходимые секунды у меня уже есть. Я запрыгиваю на постамент. Я направляю столько энергии в «Витарус», что его багровый свет становится ярче режуще-белого сияния статуи. Ничто не защитит икону от меня, даже мои собственные инстинкты. Потому что даже сейчас, в этот последний момент, ужасная тень проклятия падает на меня. Я не колеблюсь. Я атакую статую так, словно это живой враг, обрушивая свой меч на её шею. Ужас заполняет мою душу. Этот миг времени, когда моя рука описывает дугу, растягивается почти до бесконечности. Я вижу и чувствую и слышу и ощущаю вкус каждого нюанса этого необратимого действия. Всё это время создание передо мной желает, чтобы я остановился. Но времени, чтобы остановить меня, нет. Происходит внезапная вспышка, когда мой меч пробивает защиту статуи, даже не замедляясь. А затем я убиваю своего примарха.
Я знаю, что передо мной не просто изваяние. Поэтому я предполагал, что перерублю варп-иллюзию камня и драгоценных металлов. Вместо этого лезвие моего клинка утопает в шее, словно она сделана из плоти. Текстура кожи, уровень сопротивления и вид раны, всё это до ужаса знакомо, поскольку я убивал подобным образом тысячи раз на сотнях разных миров. Я не знаком с особенностями обезглавливания в той же степени, что и Асторат, но и моих знаний хватает. Холод пробегает по моим рукам и охватывает грудь. В окутавшей меня вечности ужас содеянного добирается до моего сознания. Я понимаю, что самые грязные инсинуации М’кара были правдивы. Я понимаю, что буду нести тьму Империуму до тех пор, пока меня не уничтожат.
Я узнаю все эти вещи, а затем статуя исчезает, вместе с ней пропадает и всё остальное. Фальшивка превращается в адскую энергию. Мой меч становится проводником, пересылая всё в меня. Сила, копившаяся пять тысячелетий, бежит по моим венам. Мой рот раскрывается в беззвучном вопле экстатической агонии. Звука нет, настолько велика сила. Она вытесняет из меня всё остальное. Из моей глотки, глаз и рук бьют жгучие лучи чистой варп-энергии. Это абсолютный потенциал, и следующим усилием воли, их можно сделать абсолютным уничтожением.
Я не могу ни кричать, ни видеть, ни слышать, ни двигаться. Но я могу осознавать. Выбор у меня не велик. Богоявление, слишком слабое слово, чтобы описать то, что я переношу. Знание затапливает меня, отвечая на вопросы, о которых я не думал, создавая новые вопросы. В энергии закодированы воспоминания существа, для которого эта энергия собиралась. Их много, слишком много, они лавиной несутся по моему разуму, я успеваю ухватить лишь фрагменты. Их возраст пять тысяч лет и десять тысяч и больше, назад, назад и назад, до Ереси, до Императора, до Эры Технологий. Трон, да тут есть воспоминания из Эры Терры, почти сорок тысяч лет назад. Насколько же древнее это существо? Это не ксенос. Самые ранние воспоминания наполнены людьми, Террой настолько древней, что о ней не осталось даже записей.
Затем все вопросы, все фрагменты стираются под весом одного единственного воспоминания. Оно обрушивается на меня, целостное и совершенное, полное ясности и ужаса. Это секрет, скрывавшийся в статуе. Нет, я ошибаюсь. Это и статуя — одно целое. Изваяние Сангвиния было таким правдоподобным потому, что это не было работой скульптора. Это было воспоминание, которому придали форму. Это было воспоминание существа, видевшего, как Хорус сразил ангела.
Воспоминание. И торжество.
Это последнее откровение лишает меня дара речи, но я нахожу кое-что помощнее. Я нахожу свою ярость. Это не «чёрная ярость», хотя нет сомнений, что любой из моих братьев пал бы под натиском этого проклятья, узри он это воспоминание. Но такая же мучительная, как та, которую я уже однажды переживал. Я перенес «чёрную ярость», я прожил смерть Сангвиния. Старые шрамы открылись вновь, но безумие не захлестнуло меня. Теперь я уже дважды познал смерть примарха: один раз через его собственные глаза, другой — через глаза тёмного свидетеля. Ярость моя направлена на этого свидетеля, и это не ярость Сангвиния. Она моя собственная.
Я пускаю её в ход.
Мой гнев помогает мне сконцентрироваться. Есть и цели. Меня наполнило столько энергии, что я нахожусь на грани распада. Я должен очистить энергию. Я создаю канал. С волей, подаренной мне яростью, я формирую заряд так хорошо, насколько могу, и, затем, я выпускаю силу, способную разрушить историю.
Происходит чудовищный взрыв. Его свет это смесь смертельно-белого сияния статуи и багрового света моей ненависти. Начинается он в виде растущей сферы. Краями сознания я защищаю Альбинуса, Квирина и себя от полной дезинтеграции. Сфера ударяет в стены зала. С рёвом павших богов, башня разлетается на куски. Клинки, ружья и дубины, из которых были выстроены стены, все они летят по собственным траекториям. Сфера превращается в оружейный рой, поливающий землю самой войной. Наши танки и штурмовики разбрасывает во все стороны, как листья ветром. За пределами башни разрушение принимает форму моей ярости. Сфера становится электрическими потоками — моими когтями. Они проносятся над полем боя, поглощая берсеркеров Кровавых Ангелов и уцелевших Освященных, разрывая их на куски, обращая их богохульное бытие в дым. Моя воля — копье, пронзающее всё нечистое. Это огонь, бичующий землю. Это монстр, пожирающий себе подобных. Я ощущаю убийство каждого врага. Я пирую ими. Жажду мою никогда не утолить, но она упивается массовой резней. И когда дракон ярости, в конце концов, насыщается, он умирает.
Свет тускнеет. Слышится далекое эхо грохота падающих башен города, а затем… тишина? Нет. Ничто не бывает настолько хорошо. Появляется низкий, пульсирующий гул, почти неслышный. Он такой глубокий, такой мощный, что мой позвоночник и грудь вибрируют с ним в резонансе.
Я упал в нескольких метрах от постамента. Я полностью опустошен. Я бы с радостью впал в забвение, но гул настойчив. Он стучится в мои кости и разум. Им нельзя пренебречь. Сам он точно не исчезнет. Я с трудом поднимаюсь на ноги. В том месте, где стояла статуя, зияет рана в ткани реальности. Векайра всё ещё накрыта тьмой. Купол не рассеялся, и свет исходит только от огня, продолжающего извергаться из трещин в воздухе. Разрыв передо мной чернее самой чёрной тьмы. Форма его непостоянна и изменчива. Завитки варпа вьются по краям, как змеи, окрашенные в цвета кошмаров и безумия. Я погружен в гул, но способен отодвинуть его на задний план, я слышу бесконечный хор криков и стонов. Они не стенают о том, что были замучены и загублены. Это воспевание пыток и убийств. Наши худшие желания и мечты живут собственными жизнями, и они двигаются по ту сторону трещины.
