Стивен Эриксон - Врата Мертвого Дома
— Секрет… покажу… сейчас…
— Так давай! — прорычал бывший служитель Фэнера. — Показывай!
Может быть, тогда вмешался Фэнер, яростный бог хлопнул ладонью — Фелисин навсегда запомнила этот миг и часто о нём думала, — или секрет оказался просто шуткой бессмертных, недоступной её пониманию, но в этот миг волна ужаса прорвала дамбу, бесчувственность выжгло из души, когда покров из мух вдруг взорвался, разлетелся наружу, а внутри его… никого не оказалось.
Бывший жрец Фэнера дёрнулся, как от удара, и поражённо раскрыл глаза. На другой стороне Круга полдюжины стражников закричали, из глоток вырвался бессловесный вопль. Цепь лязгнула, когда остальные узники рванулись прочь, будто собирались бежать. Железные кольца в стене, через которые была пропущена цепь, скрежетнули, но выдержали. Стражники бросились вперёд, и шеренга узников снова замерла.
— А вот этого, — потрясённо пробормотал старик в татуировках, — я ничем не заслужил.
Прошёл час, и за это время загадка, потрясения и ужас от появления жреца Худа улеглись в сознании Фелисин, стали новым слоем — самым свежим, но не последним — бесконечного кошмара. Аколит Худа… которого на деле не было. Жужжание мух, которое складывалось в слова. Может, это был сам Худ? Неужели Владыка Смерти вновь ходит среди смертных? Зачем же он тогда остановился перед бывшим жрецом Фэнера — в чём был смысл этого откровения?
Но вопросы постепенно поблекли, а сознание снова заполнила бесчувственность, вернулось холодное отчаяние. Императрица провела отбраковку знати, конфисковала богатства благородных домов и фамилий, а после общего обвинения в предательстве и приговора многие оказались в цепях. Что же до бывшего жреца справа и огромного, грязного громилы, обладавшего всеми признаками обычного головореза, — ни тот, ни другой явно не могли похвастаться благородным происхождением.
Фелисин тихонько рассмеялась, и оба вздрогнули.
— Неужто тебе открылся смысл секрета Худа, девочка? — спросил бывший жрец.
— Нет.
— Так что же тебя тогда развеселило?
Она покачала головой. А ты-то рассчитывала оказаться в хорошей компании — что за бредовая мысль! И вот, пожалуйста, демонстрируешь именно то поведение, которое так бесит крестьян, подливаешь то самое масло, которым плеснула в огонь Императрица…
— Дитя!
Голос принадлежал пожилой женщине, он звучал по-прежнему надменно, но с нотками томительного отчаяния. Фелисин на миг зажмурилась, а затем выпрямилась и отыскала глазами тощую старуху в шеренге за громилой. Та была одета в ночную рубашку, изорванную и запачканную. Не чем иным, как благородной кровью.
— Леди Гейсен.
Старуха вытянула дрожащую руку.
— Да! Жена лорда Гилрака! Я — леди Гейсен… — Слова прозвучали так, словно она забыла, кем была, теперь старуха нахмурилась, так что пошёл трещинами толстый слой пудры, скрывавший морщины, и покрасневшие глаза впились в Фелисин. — Я ведь тебя знаю, — прошипела она. — Ты из Дома Паранов. Младшая дочь. Фелисин!
Фелисин похолодела. Она отвернулась и посмотрела на стражников, которые стояли в тени, опираясь на пики, передавали друг другу фляжку с элем и отгоняли последних мух. За мулом приехала телега, из неё выпрыгнули четверо измазанных пеплом мужчин с верёвками и баграми. За стенами, окружавшими Круг, вздымались раскрашенные башни и купола Унты. Она тосковала по затенённым улочкам между ними, скучала по беззаботной жизни, которой наслаждалась ещё неделю назад, скучала по Себри, по тому, как он грозно кричал, когда она аккуратно, легко направляла бег своей любимой кобылы. Тогда Фелисин поднимала глаза и видела зелёную изгородь из кустов свинечника, отделявшую площадку для верховой езды от семейных виноградников.
Рядом хмыкнул громила.
— Худовы пятки, а у этой сучки есть чувство юмора.
«У которой?» — подумала Фелисин, но смогла сохранить отрешённое выражение лица, хоть и утратила покой воспоминаний.
Бывший жрец шевельнулся.
— Сёстры вечно ссорятся, так ведь? — Он помолчал, а затем сухо добавил: — Но это уж перебор.
Громила снова хмыкнул и наклонился вперёд так, что его тень упала на Фелисин.
— Жрец-расстрига, выходит? Не похоже на Императрицу — делать одолжения храму.
— Это не одолжение. Я давно уже распрощался с благочестием. Уверен, что Императрице больше понравилось бы, если бы я остался в монастыре.
— Да ей плевать, — презрительно заявил громила и принял прежнюю позу.
Леди Гейсен проскрежетала:
— Ты должна поговорить с ней, Фелисин! Пусть попросит за нас! У меня есть богатые друзья…
Громила заворчал и расхохотался.
— Ты глянь в начало шеренги, карга, там и найдёшь своих богатеньких друзей!
Фелисин только покачала головой. «Поговорить с ней», как же. Прошли уже месяцы. Даже когда отец умер — ни слова.
Воцарилась тишина, углубилась и стала почти такой же нерушимой, как и до этого неожиданного всплеска разговорчивости, но затем бывший жрец откашлялся, сплюнул и пробормотал:
— Не стоит искать спасения у женщины, которая просто исполняет приказы, миледи, и не важно, что она — сестра этой девочки…
Фелисин поморщилась и гневно посмотрела на бывшего жреца.
— Ты что, воображаешь…
— Он ничего не воображает, — проворчал громила. — Забудь о крови, о том, что она там должна значить, по-твоему. Это работа Императрицы. Может, ты думаешь, что это личное, может, тебе так приходится думать, учитывая, кто ты такая…
— Кто я такая? — Фелисин хрипло расхохоталась. — Какой из Домов считает тебя родичем?
Громила ухмыльнулся.
— Дом Позора. И что с того? Твой-то выглядит ничуть не менее потрёпанным.
— Я так и думала, — заявила Фелисин, с трудом оставив без внимания справедливость последнего замечания. Она покосилась на стражников. — Что происходит? Почему мы до сих пор сидим здесь?
Бывший жрец снова сплюнул.
— Час Жажды миновал. Толпу снаружи надо организовать. — Он посмотрел на Фелисин из-под тяжёлых бровей. — Крестьян надо раззадорить. Мы — первые, девочка, и должны стать примером на будущее. То, что творится здесь, в Унте, должно потрясти всех благородных в Империи.
— Чушь! — возмутилась леди Гейсен. — С нами будут обращаться достойно. Императрица обязана обращаться с нами достойно…
Громила хмыкнул в третий раз — это он так смеётся, поняла Фелисин, — и сказал:
— Если бы глупость считалась преступлением, миледи, вас бы арестовали много лет назад. Хряк прав. Не многие из нас доберутся до кораблей. Этот парад по Колонному проспекту превратится в кровавую баню. И учти, — добавил он, поглядывая на стражников, — старик Бодэн не допустит, чтобы его разорвала в клочья толпа крестьян.
