Стивен Эриксон - Дань псам
Над головой уже мелькали голубые лоскуты — буря пошла в сторону моря, вялые листья виднелись в воздухе и падали, марая белопенные волны открытого простора. Ветер потерял ледяную свежесть, потому что солнце прорвало облака, обещая начать атаку на плоть смертных. Кожа мужчины была темной, потому что родился он в саваннах. Он выглядел прирожденным воином: прочные кости, поджарые мышцы, гордая осанка, заставляющая его казаться выше своего роста. Непримечательное лицо носило следы пережитых страданий, но щедрый дар зверя — сердце — уже начал возвращать мужчине привычную неколебимую силу. Однако раны все еще палило огнем. Он понимал, что вскоре придет лихорадка. Поблизости нет ничего, способного дать укрытие от лучей солнца. Возможно, в оврагах найдутся пещеры, выступы. Но… до них пятьсот шагов, если не больше. Сможет ли он дойти?
Придется.
Смерть — немыслимое дело. И это не преувеличение. Когда смертный отрекается от Худа, врата для него закрываются. Забвение или бесконечные муки — трудно сказать, какая именно участь ожидает такого человека.
И в любом случае Скиталец не стремится узнать ответ. Нет, пусть Худ сам его отыщет.
А уж он найдет, чем встретить.
Перекинув веревочную привязь через левое плечо, убедившись, что рукоять меча, названного Мщением, готова при необходимости оказаться в руке, он начал путь через бесплодную равнину.
За спиной отломанные сучья посыпались из низких облаков, плюхаясь в воду с такой силой, будто летели от самой луны.
* * *Поляна носила явные следы пахоты; ноги шагавших по пояс в сорняках путников цеплялись за каждую борозду. В дальнем конце виднелась проваленная крыша амбара. Молодые деревца торчали из пола, наглые, как всякие завоеватели. По-видимому, только это и осталось от племени, когда-то населявшего лес. Человеческая воля отвоевала себе фрагменты дикости, но в конце концов воля проиграла. Нимандер понимал: еще сто лет, и следы поля совершенно исчезнут. Хрупок лик цивилизации. Это основание для страха — или для облегчения? Все победы мимолетны перед терпением природы. Отличный повод для оптимизма. Нет ран столь глубоких, что их невозможно залечить. Нет такой ярости, которая не станет когда-то безразличием.
Нимандер подозревал, что смог узреть лицо единственного истинного бога. Это само время, вечно меняющийся и неизменный тиран, которого не победит никакая тварь. Даже деревья, камни и воздух однажды склонятся перед ним. Будет последний рассвет и последний закат, итоговая сдача. Да, время поистине бог, играющий в одну игру и с мошками и с горами. И с глупцами, строящими горные твердыни. Время миролюбиво, оно спокойно измеряет торопливый ритм сердца крысы и медленные вздохи точащего скалу ветра. Оно довольно светом растущей звезды и судьбой капли дождя, высыхающей на подносе пустыни.
— Что вызвало улыбку, кузен?
Нимандер поглядел на Скиньтика: — Думаю, это было откровение.
— Чудо, значит. Наверное, я тоже обращусь в новую веру.
— Тебе потребуется изменить воззрения. Не думаю, что мой новый бог требует поклонения и отвечает на молитвы, какими бы рьяными они ни были.
— И что же тут необычного?
Нимандер вздохнул: — Возможно, я этого заслужил.
— О, ты слишком легко сворачиваешь на тропу, на которой можно пораниться. Даже если пораниться — не твое сознательное намерение. А я все еще хочу вступить в секту поклонников твоего нового бога, Нимандер. Нельзя?
Десра вздохнула сзади: — Я расскажу вам, чему следует поклоняться. Силе. Такой могучей, что дает вам возможность творить что вздумается.
— Такая свобода всегда иллюзорна, сестрица, — сказал Скиньтик.
— Дурак. Только такая свобода не иллюзорна.
Нимандер скривился. — Не припоминаю, чтобы Андарист казался свободным.
— Потому что брат был сильней его. Аномандер был свободен нас покинуть, не так ли? Какую жизнь выбрал бы ты?
— Возможно, ни ту ни другую, — сказал Скиньтик.
Нимандер не мог видеть выражения лица находившейся сзади сестры, но вполне воображал презрение, с которым она встретила слова Скиньтика.
Скол шел где-то впереди, почти скрывшись из вида; выходя на очередное заросшее поле, они замечали его на другом краю — словно взрослый спешит, недовольный отстающими, едва шагающими детишками.
Ненанда взял на себя задачу охранять их сзади, как будто они шли в набег по вражеской территории. Окруженный подозрительными птичьими трелями, коварными ямами и надоедливыми насекомыми, он шагал, не снимая руки с меча и зыркая глазами на каждую тень. Нимандер знал: он будет делать так целый день, накапливая гнев и раздражение до вечера, когда они усядутся у костра — его разведение Ненанда тоже считает слишком опасным и беззаботным, и если не говорит этого вслух, то только потому, что Скол не поощряет — Скол, прикормивший его крошками одобрения. Юный воин уже пристрастился к скудному корму и жадно ожидает новой порции.
Без него он может осыпаться, упасть внутрь себя, словно сдувшийся пузырь. Или взорваться, набросившись на любого из родичей. На Десру, ставшую ему любовницей. На Кедевисс и Аранату, «бесполезных женщин». На Скиньтика, который «смеется, чтобы скрыть трусость». Или на Нимандера, «ходячий позор». Ну, не будем углубляться в эти намеки…
«Не тревожься, любимый. Я жду тебя. Вечно. Будь сильным и знай: ты сильнее, чем думаешь. Думай…»
И тут иной голос прозвенел в уме, более резкий, полный яда: — Она ничего не знает. Она лжет тебе.
Фаэд.
— Да, братец, тебе от меня не скрыться. Твои руки все еще горят. Все еще чувствуют жар моего горла. Мои выпученные глаза смотрят на тебя, они вбиты словно гвозди в твою душу, да? Железные острия медленно проникают в твои собственные глаза — такой холод, такая боль — тебе никогда не вытащить их, никогда не найти спасения.
«Я отрицаю свою вину? Я когда-либо пытался отказаться от истины?»
— Это не мужество, братец. Это отчаяние. Жалкая сдача. Помнишь Вифала? Как он взял на себя то, что должен был сделать ты? Он схватил меня словно куклу — да, впечатляющая сила! Воспоминания греют меня, Нимандер. — Она захохотала. — Вифал, да, он знал что делать, потому что ты не оставил ему выбора. Потому что ты провалился. Ты так слаб, что не смог убить сестру. Я видела это в глазах, о да, в последний миг!
Похоже, Нимандер издал какой-то звук: Скиньтик повернулся, поднял брови.
Нимандер покачал головой.
Они шли между деревьями с мягкой светлой корой по толстому слою опада, переступали корни. Пестрый свет, иногда шум вспугнутой белки, треск сучка в кронах. Листья шептали — да, и только — то… шепот листьев и разыгравшееся воображение…
Фаэд фыркнула: — Иногда хорошо быть плохим. Иногда темная страсть пылает словно щепки сухого дерева. Иногда, любимый, мы находим удовольствие в чужой боли. Вспомни ту поэтессу, Нимандер! Из Харкенаса! Андарист неохотно говорил о ней, но я нашла в Старых Свитках все ее сочинения. «Кончиками пальцев всех ты подчинишь». Ах! она знала! Они все боялись ее, и не произносят ее имени, запретного имени, но я узнала… и…
«Нет!»
Руки Нимандера сжались, словно вновь сокрушая горло Фаэд. Он видел ее глаза, да, выпученные, огромные, готовые лопнуть. В душе он снова выдавливал из нее жизнь.
Из листьев донесся шепот темного удовольствия.
Внезапно похолодев, устрашившись, Нимандер расслышал понимающий смешок Фаэд.
— Ты выглядишь больным, — сказал Скиньтик. — Не пора ли остановиться?
Нимандер покачал головой — Нет. Пусть нетерпение Скола влачит нас вперед, Скиньтик. Чем скорее мы закончим… — Он не договорил, не желая полностью формулировать мысль.
— Смотрите вперед, — призвала Десра. — Скол дошел до края леса, и нам недалеко осталось.
Ее нетерпение было всего лишь мутным, искаженным подражанием страсти Скола. Так она очаровывает мужчин — посылая им их же отражения, обещая изменчивую себя словно приз, драгоценный дар. Питая нарциссическую самовлюбленность. Она кажется способной похищать сердца без всяких затруднений… но Нимандер подозревал, что Скол слишком сильно одержим собой, слишком защищен, чтобы пасть жертвой ее приступа. Он не допустит ее к уязвимым местам. Нет, он попросту использует ее, как она использует мужчин. Это породит самую ядовитую обиду.
Нимандеру не хотелось предупреждать Скола. «Оставим им двоим игры и грядущие раны».
— Да, оставим их, братец. У нас ведь свои игры…
«Могу ли я как-то придушить тебя, сестра?»
— Если будешь так любезен.
Просека расширилась, выведя их реке или ручью. Поля на другой стороне были засажены рядами странных растений с широкими пурпурными листьями. Пугала на крестах торчали столь часто, что казались шеренгами солдат. Неподвижные фигуры в лохмотьях были расположены в нескольких шагах друг от друга. Они почему-то наводили дрожь.
