Чингисхан. Книга 2. Чужие земли - Волков Сергей Юрьевич

Выбираю первую жертву. Прицел у М-16 диоптрический, почти такой же, как у ТОЗовских «мелкашек». В него виден всадник с искаженным от злости лицом. Я тяну спусковой крючок, но не до конца. Я медлю.

Потому что не верю, что стреляю во врага. Не могу поверить. Это сон. Бред. Розыгрыш, в конце концов.

М-16 Нефедова умолкает. Профессор что-то говорит, странно булькая. Я кидаю на него быстрый взгляд – и холодею.

Нефедов убит. Пронзен насквозь дротиком. Оружие было брошено с такой силой, что пробило грудь, вышло из спины и вонзилось в землю. Профессор еще не умер – он силится встать, ухватившись руками за дротик. Из распяленного в немом крике рта толчками идет кровь, очень яркая, алая; она залила уже всю бороду.

Я начинаю стрелять сразу, уже особо не целясь, тем более что расстояние такое, что даже слепой не промахнется. Первой же очередью валю пятерых всадников – М-16 клинит. Передергиваю затвор и выбиваю из седел еще пару человек.

Они уже совсем близко. Несутся пестрой орущей лавиной, демонстрируя полное пренебрежение к смерти. Нормальные люди попытались бы уйти с линии огня, как-то избежать губительных пуль. Даю третью очередь. Патроны в магазине заканчиваются. Надо перезарядить винтовку, а на это требуется время. Вскакиваю, бросаюсь к кустам, проклиная свое неверие. Если бы я открыл огонь сразу, Нефедов был бы жив.

Удар. Меня бросает на землю. Ощущение такое, словно я попал под таран. Боли нет – просто очень неудобно лежать. Видимо, шок. Пробую пошевелиться – не могу. Почему-то отнялись ноги, я их совсем не чувствую. Накатывает слабость, перед глазами все кружится. Вижу свою растопыренную руку, упертую в землю. Она вся в крови. Кровь течет по рукаву. Рядом с рукой появляется конское копыто. Кто-то переворачивает меня на спину. Вижу того самого всадника, в которого собирался выстрелить в самом начале. Он все так же скалится. Короткий меч в руке. Замах, блеск стали – и омерзительный хруст моей плоти, рассекаемой клинком.

Вот теперь больно. Очень. Жжет, как будто в тело вонзили раскаленный вертел. Спасительное забытье накатывает, как девятый вал. Последняя мысль, сверкнувшая в затухающем сознании: «Меня убили…».

Старая Хоакхин-эмген, служившая Оэлун, когда та была еще совсем юной, а теперь вновь вернувшаяся к своей госпоже, проснулась до рассвета. Чуткий старческий сон прервался видением – за дальней сопкой, нахлестывая коней, торопятся к куреню Темуджина люди. Много людей. Три или даже четыре сотни. Словно ждали они, когда Темуджин с братьями отправится в поход, оставив мать и жену без охраны... За матерью ехали... За женой Темуджина.

Служанка поднялась, накинула вытертый халат, сунула ноги в разношенные короткие ичиги [12]. Откинув входной полог, Хоакхин некоторое время всматривалась в темную даль, нюхала воздух, следила за полетом серебряных облаков, торопящихся закрыть луну…

– Не к добру Темуджин перебрался в этот Берги-ерги, – прошептала старуха. – Злое место.

И она поспешила к ложу своей госпожи, на ходу подвязывая халат высоко под грудью.

– Матушка! Вставай! На беду Темуджин отправился в поход, нет нам теперь защиты. Скачут, скачут к нам гости незваные! Не иначе как это тайджиуты. Не успокоится никак Таргитай-Кирилтух.

Едва Оэлун осознала слова служанки, как начала действовать. Годы лишений приучили ее, что решения нужно принимать мгновенно, а выполнять решенное еще быстрее.

Оэлун отдавала распоряжения – что из скарба наиболее ценно и что нужно приторочить к седлам. Борте, Хоакхин и вторая жена Есугея-багатура Сочихэл, мать Бельгутея, помогали ей.

Дозорный вернулся на рассвете.

– Меркиты! Три сотни меркитов! – закричал он еще издали. – Прямо сюда идут! Быстро уходить надо!

У Оэлун сжалось сердце. Она поняла, что неспроста объявились здесь соплеменники ее давнишнего жениха. Едва слава о возрождении Есугеева улуса дошла до ушей Ике-Чиледу, как семена мести дали всходы.

– Я останусь, – сказала Оэлун, гордо вскинув голову. – Меркиты едут за мной. Всех остальных они убьют. Уходите быстрей!

– Нет, матушка, – горячо заговорила Борте. – Тебе надо ехать. Какой позор для нас, если ты достанешься нечестивым меркитам.

– Я останусь, – повторила Оэлун.

– Матушка! – Борте взяла свекровь за руку, заглянула в глаза. – Тогда и я останусь с вами. Что скажу я Темуджину, если не смогу уберечь его мать. Либо буду с вами, либо вместе с вами приму смерть.

– Хатун [13], – обратилась тогда Оэлун к безучастно стоящей в стороне Сочихэл, – садись в возок, места там хватит всем.

Женщина усмехнулась, развязала платок и косы ее, уже присоленные сединой, рассыпались по плечам.

– Я могла бы сказать, что благодарна тебе – ведь ты вспомнила обо мне, когда другие забыли. Я могла бы сесть в возок и ехать вместе с вами. Но я останусь. Вечно была я второй и не имела ни голоса, ни права. Сына моего Бектера убили. Место мое – самое последнее, у входа. Что держит меня у Борджигинов? Я остаюсь.

– Хатун… – начала было Борте, но Оэлун перебила невестку:

– Оставь ее. Она – выбрала. Я уже слышу топот меркитских копыт.

…Всадники появились около полудня. Два десятка рослых меркитов, держа луки наготове, окружили курень.

– Эй, старуха! – грубо крикнул один из них Хоакхин. – Кто ты и где твой господин?

– Я служанка в курене Темуджина, – опустив глаза, степенно ответила женщина.

– Где твой хозяин и его братья?

– Ушли они...

– Смотри, старуха, ложь укорачивает жизнь, – крикнул предводитель меркитов. – А где ж его красавица жена?

Борте вышла навстречу меркитам.

– Что нужно вам, воины?

– Вот так прибыток! Сама Борте. Брат будет доволен! – захохотал предводитель меркитов. – Эй, старуха, я бы зарубил тебя, но дарю жизнь затем, чтобы ты сказала Темуджину: я, Тохтоа-беки, владыка удууд-меркитов, забрал твою женщину, как отец твой забрал Оэлун у брата моего Ике-Чиледу. – Он обернулся к своим воинам. – Эй, кому будет греть постель жена Темуджина? Чилгрэ-боко, ты вроде не так давно овдовел? Бери эту унгиратку себе!

Просыпаюсь от того, что кто-то теребит меня за плечо, сопит в ухо, жестким языком облизывает щеку. Открываю глаза. Собака. Обычная дворняга с шерстью песчаного цвета. Она отскакивает от меня и убегает, вывалив розовый язык и постоянно оглядываясь.

Солнце стоит довольно высоко. Утро. Щебечут птицы, журчит на перекатах вода, легкий ветерок качает верхушки можжевельника.

Нефедов лежит в стороне, в нескольких метрах от меня. Бросаюсь к нему. Крови нет. Профессор спокойно спит, чему-то улыбаясь во сне. Живой.

Чертовщина какая-то! Я отчетливо помню события вчерашнего дня. Безумных гетайров, дротики. Пронзенного насквозь Нефедова. Кровищу. И собственную смерть. Меня сперва ударили копьем, а потом добили мечом.

Но я весь целый! На мне – ни царапины! Проверяю оружие. Все патроны на месте, М-16 чистая, ни в стволе, ни на затворе нет пороховой гари.

Нагибаюсь, трясу Нефедова.

– Игнат! Вставай!

Он просыпается, несколько мгновений непонимающе хлопает глазами, потом хватается за грудь. Мы смотрим друг на друга. И, как по команде, хватаем рюкзаки и бежим вдоль реки обратно к скалам. Молча. Потому что нам обоим очень страшно.

Забившись в укромную расщелину, надежно защищенную густым кустарником, не садимся даже, а падаем на землю.

– Может, мы с ума сошли? – шепчет Нефедов.

– Оба сразу?

– Ну, а как тогда? В смысле – как объяснить? А?

Я пожимаю плечами.

– Может, газ какой. Галлюцинации…

– Ничего себе галлюцинации! – он бьет себя ладонь в грудь. – Вот сюда мне вошло! Я помню! А ты? Тебя тоже… – Нефедов сглатывает, – убили?..

– Да.

– Как?

– Насмерть!

– Дела-а… Может, попробуем подняться?

Я задираю голову и смотрю на отвесную каменную стену, уходящую в голубое небо.