Кирилл Бенедиктов - Золото и кокаин
— Погоди, — перебил я, — вы же вроде гуманитарные грузы возите? Вас же, по идее, на руках должны носить. При чем здесь автомат?
Трофимов вздохнул.
— Знаешь анекдот про поручика Ржевского и охоту на страусов?
Я кивнул:
— Это там, где Ржевского спрашивали, зачем австралийские аборигены себе голову бреют?
— Вот-вот. Помнишь, что он отвечал? Дикари-с, мадам.
Мы помолчали.
— Ладно, едем дальше. Крайний член экипажа — радист Харитонов Владимир Владимирович. С этим на первый взгляд все в порядке. Душа нараспашку, вроде меня. Только со мной откровенничать можно, а с ним — не советую.
— Почему?
Вместо ответа Петя выразительно постучал костяшками пальцев по краю стола.
— Такие в каждом экипаже имеются. Надо же начальству знать, что творится в коллективе.
— А ты не думаешь, что я тоже могу быть?.. — Я повторил его жест.
— Не, — отмахнулся Трофимов, — зачем им сразу два барабанщика на борту. В общем, я тебя предупредил. Ты ж у нас на испытательном сроке?
— Ну да, до пятнадцатого января.
— Вот эти две недели будь особенно внимателен. Харитонов будет тебя прощупывать, может, даже провоцировать. Если хочешь остаться на этой работе, не давай ему поводов накапать на тебя в Первый отдел.
— Спасибо, Петя, — искренне сказал я. — Я постараюсь.
— Так, — он озабоченно взглянул на часы, — инструктаж вроде закончен. Через полчаса у нас встреча с Кэпом, то бишь с Леонидом Ивановичем Дементьевым. Я бы посоветовал тебе постараться ему понравиться, но это бессмысленно: ты ему все равно не понравишься.
— Почему это?
— Ему никто не нравится. Впрочем, он не девушка, а ты не червонец.
Глава восьмая. Знаки дьявола
Общая камера городской тюрьмы Саламанки представляла собой помещение длиной в двадцать и шириной в десять шагов с единственным узеньким окошком под самым потолком.
До моего появления в ней содержалось одиннадцать человек; я оказался двенадцатым.
Впрочем, все это я узнал только следующим утром.
Начальник караула не обманул: меня действительно снабдили сухим набитым соломой тюфяком. С этим тюфяком под мышкой я и перешагнул порог своего нового жилища.
Была глубокая ночь, и обитатели камеры крепко спали. Стражник посветил мне лампой — я увидел лежавших вповалку грязных и оборванных людей, сопевших и храпевших на плотно утрамбованном земляном полу. Места, куда можно было положить матрас, я не обнаружил.
Стражник, однако, не колебался ни минуты. Он с размаху пнул ближайшего оборванца сапогом под ребра, и тот мигом перекатился на бок, навалившись на своего соседа и освободив небольшой участок пола. Тюремщик проделал то же самое с другим заключенным, и тот так же безропотно подвинулся к стене. Удивительно, что ни один из узников, несмотря на то что пинки были весьма чувствительными, даже не проснулся!
— Располагайтесь, сеньор, — буркнул стражник, указывая мне на освободившееся место. Я бросил туда свой тюфяк и лег на спину, закинув руки за голову. Мой конвоир вышел, закрыв за собой дверь; я слышал, как в замке со скрежетом повернулся ключ. Стало совсем темно.
И в ту же минуту в окружавшей меня темноте послышались шорохи, покашливания, неразборчивый шепот. Кто-то невидимый дотронулся до моей щеки, быстрые пальцы пробежали по пуговицам колета, сноровисто забрались в карман…
Я перехватил руку наглеца, заломил ее тем же приемом, что ко мне самому применил давеча фамильяр, и удовлетворенно услышал придушенный крик раненого зайца.
Невидимки отпрянули. Кто-то чиркнул кресалом, во тьме вспыхнул слабый желтый огонек. Его тусклый свет выдернул из тьмы кошмарные рожи, всклокоченные бороды, яростно блестящие глаза.
— Ты чего кричишь, Гнида? — прошипел обладатель самой чудовищной физиономии. Был он крив на один глаз, со свернутым набок крючковатым носом и жуткого вида дырой в правой щеке.
— Так ведь он мне палец сломал, чтоб его на том свете черти в кипятке искупали! — жалобно простонал тот, кого назвали Гнидой, — мелкий, чернявый, похожий на цыгана паренек, тряся пострадавшей рукой. — Покажи ему, Эль Торо , кто здесь главный!
— Сейчас я вырву ему глаза, — зарычал Эль Торо, угрожающе растопырив пальцы.
Честно говоря, я был готов к подобному приему. Мне, как будущему правоведу, было известно, какие нравы царят в городских тюрьмах, где содержатся разного рода воры, разбойники и прочий сброд. Поэтому угроза Эль Торо не произвела на меня того впечатления, на которое он, несомненно, рассчитывал.
— Попробуй, — спокойно сказал я, отбрасывая в сторону его руку. — И завтра инквизиторы заберут в Вальядолид не только меня, но и тебя.
— Почему это? — опешил кривой громила.
— Потому что им будет очень любопытно узнать, кто и зачем хотел убить человека, ордер на арест которого подписал сам Великий инквизитор.
Ордер на мой арест наверняка подписывал судья Гусман, но моим новым соседям знать об этом было совершенно незачем.
После моих слов в камере воцарилась мертвая тишина. Я рассчитал правильно — даже этим обреченным на многолетнюю неволю изгоям святая инквизиция внушала панический ужас. Из городской тюрьмы рано или поздно можно было освободиться, а вот из подвалов Трибунала Священной Канцелярии не выходил почти никто.
— Инквизиция? — пробормотал кто-то за моей спиной. — Да, похоже, парень-то из благородных!
Действительно, трибунал редко обращал свое внимание на простонародье, если только речь не шла о потомках мавров или выкрестах-конверсос.
— Вы, сеньоры, имеете дело с Диего Гарсией де Алькороном, — сказал я с достоинством. — Надеюсь, моего имени достаточно, чтобы никто из вас не совершил непоправимой ошибки, попытавшись затеять со мной драку.
— В тюрьме мы все благородные доны, — хмыкнул пришедший в себя Эль Торо. — А шпаги у тебя с собой нет, как я заметил.
Тут он был, к сожалению, прав — шпага моя осталась висеть на гвозде в доме вдовы Хуарес.
— Шпага мне тут без надобности, — возразил я. — А то, что здесь может понадобиться, всегда со мной.
— И что же это? — спросил лысый хмырь, сидевший по левую руку от Эль Торо.
Я прикоснулся пальцем ко лбу.
— Знания, сеньоры. Я летрадо, юрист.
Надо отдать должное моим новым соседям — им не пришлось долго объяснять, для чего в тюрьме может пригодиться знание юриспруденции.
— Может, ты еще и писать умеешь? — недоверчиво осведомился лысый.
Я не удостоил его ответом, ограничившись саркастической усмешкой.
— И жалобу написать можешь? — спросил кто-то с надеждой.
— И прошение? Ну, чтобы дело пересмотрели?
— Не прошение, а апелляцию, — поправил я веско.
Это их добило. Враждебность на лицах сменилась крайней почтительностью. Трое заключенных, включая зверовидного Эль Торо, освободили мне лучшее место у дальней стены, под самым окошком. Там, по крайней мере, можно было дышать.
Я перетащил туда свой тюфяк и спокойно улегся, совершенно не опасаясь каких-либо неприятных сюрпризов. Почти каждый из обитателей камеры нуждался в помощи юриста, а единственным юристом в городской тюрьме Саламанки был я. Если вы так нужны окружающим, бояться вам нечего. В мире нет брони крепче.
Другое дело, что заснуть мне удалось далеко не сразу. Тонкая струйка свежего воздуха, проникавшая через зарешеченное окошко, без остатка растворялась в тяжелой, спертой атмосфере камеры. Некоторые узники ужасно храпели; время от времени соседи такого храпуна зажимали ему нос, и он, начиная задыхаться, просыпался и разражался отборной бранью. Другие вскрикивали во сне — им, видимо, снились кошмары. Где-то за стеной заунывно выла собака. В соломенном тюфяке кишмя кишели клопы. Никогда еще мне не доводилось проводить ночь в столь мало подходящем для этого месте.
Но я не стал бы придавать чрезмерного значения этим мелким неудобствам, если бы не терзавшие меня мысли. Попасть в тюрьму само по себе неприятно, но гораздо хуже оказаться узником священного трибунала. Как ни хотелось мне надеяться на чудесное избавление, трезвый рассудок подсказывал, что готовиться нужно к самому худшему.
Было совершенно ясно, что я пал жертвой заговора молодого графа де ла Торре и судьи Гусмана. Моей роковой ошибкой стал визит к отцу Лауры — когда я заявил ему, что один из напавших на меня негодяев перед смертью назвал имя графа, заговорщики так перепугались, что решили обратиться за помощью к святой инквизиции. Даже если бы у меня на руках имелись неоспоримые доказательства вины де ла Торре (а их, напомню, у меня не было), слугам трибунала было безразлично, кто подкупил убийц: они вообще не занимались светскими преступлениями. Зато все, что хоть немного напоминало ересь, мгновенно приводило их в то состояние, в которое приходят старые боевые кони при звуках полковой трубы.
