Юрий Сазонов - Рыцарь Феникса
После сытного — впервые за пять дней — обеда из двух перемен и местного кисловатого белого вина голова у Томаса закружилась. Он с трудом держался прямо, прислушиваясь к тихой беседе здешнего командора и приора. Вести из Парижа не радовали: Филипп захватил Тампль и расположился там, как завоеватель в захваченном городе. Арестованным храмовникам предъявили обвинения, чудовищные как по лживости, так и по изощренной выдумке. Неофитов будто бы заставляли плевать на крест и отрекаться от Господа Иисуса Христа, священники служили еретическую мессу, а еще члены ордена препоясывались неким вервием, которое освящали, обвивая вокруг идола с человечьей или козлиной бородатой башкой… Томас вздрогнул. Тихо, но отчетливо прозвучало незнакомое слово, имя паскудного идола… «Бафомет». Томас поклялся бы, что командор Дагонвиля так и сказал: «Бафомет». Вспомнился темный берег реки, и языки костра, и выпуклые, с тяжелыми веками глаза гадалки. «Бафомет». Так вот что это значит…
Встав со скамьи, где клевали носом двое рыцарей из свиты приора, Томас тихо приблизился к беседующим братьям. Те обернулись. Командор Бернар де Вильруа подозрительно сощурился. Приор успокоительно положил руку ему на плечо.
— Это мой племянник, посвященный брат ордена. Чего тебе, Томас?
— Прошу прощения, брат Бернар. Вы упомянули одно слово, и мне показалось, что я уже слышал его прежде. «Бафомет». Что это означает?
Командор оскалил желтые крупные зубы.
— Где ты его слышал?
Юноша покраснел. Де Вилье ободряюще улыбнулся.
— Говори, не бойся. Ты слышал это имя от кого-то из братьев?
— Жерар!.. — начал командор Дагонвиля, но приор сжал пальцы, и по лицу де Вильруа пробежала гримаса боли.
Словно не замечая, что причиняет брату неудобство, де Вилье настойчиво повторил:
— Итак, Томас… Где и что ты слышал о Бафомете?
Томас отчаянно взлохматил волосы и выпалил:
— От цыганки. Она гадала мне… Перед тем, как украсть мой кошелек. И сказала, что я должен запомнить слово «Бафомет».
Командор моргнул и выпучил глаза. Приор некоторое время смотрел на Томаса со странным выражением, а затем откинул голову и хрипло расхохотался. Под черной бородой храмовника заходил острый кадык.
Отсмеявшись, де Вилье отпустил плечо командора и обратился к Томасу:
— Значит, цыганка сказала это перед тем, как украсть у тебя кошелек?
— Да, — выдавил Томас, чувствуя, как пламенеют уши.
— Обрати внимание, брат Бернар, — глубокомысленно заметил приор, — цыганка порядочней короля. Она сначала морочит голову, и лишь затем крадет твои деньги — в то время как король сначала обирает тебя, а потом еще и пытается оболванить.
Командор мрачно покачал головой.
— Ты считаешь, что это предмет для шуток, брат?
Жерар де Вилье криво усмехнулся.
— Я считаю, что плакать поздно, друг мой. А, если нельзя плакать, остается только смеяться.
Обернувшись к Томасу, он добавил:
— Иди спать, мальчик. Завтра вечером мы снова должны быть в пути, и дорога будет трудная — через горы. Тебе лучше выспаться.
Молодой шотландец поклонился и направился в предназначенную для них комнату, где уже устроились на ночлег остальные рыцари. И все же его не покидало ощущение, что дядя чего-то недосказал.
Приор обещал трудную дорогу, но следующие пять дней, вплоть до городка Безансон в Северной Лотарингии, поездка больше напоминала увеселительную прогулку. Октябрь решил улыбнуться в лицо приближающейся смерти, и это была чистая и светлая улыбка. Ветер стих. Небо нависло над землей лазоревым сводом, с которого ярко лучилось солнце — так образ Божий сияет с центральной части церковного купола. Пестрели одетые в золото и багрянец леса на вершинах холмов, чернели поля, распаханные и засеянные озимыми. Крестьяне здесь были не так пугливы, как в королевском домене, не дичились всадников, а сидящие на подводах дети весело махали им руками.
Когда подъехали к Безансону, Гуго начал беспокойно оглядываться через плечо: пошли его родные места. А Жак так просто извертелся и все уши прожужжал рассказами о своей матушке и сестрице, о том, как они радушно приветят путников в имении отца Гуго, Бертрана де Безансона.
— Сестрица Марго, небось, уже замуж выскочила, — верещал Жак. — Наверняка за кузнеца. А я этого кузнеца помню. Он, подлюка, меня за уши отодрал, когда я в кузнице хотел взять старую подкову. Очень нужна была ему эта подкова! А я бы над дверью привесил. Не дал. Теперь-то небось, когда я брат ордена и почти сержант, даст, еще и в ножки поклонится.
Однако Томасу так и не суждено было узнать, чем закончится дело с подковой, потому что всадники объехали Безансон с запада и углубились в горы.
Здесь путь пошел труднее. Подъем, сначала пологий, на второй день стал крут. Снова задул северный ветер, и путников коснулось дыхание близких ледников. На склонах желтели лиственницы. Угрюмо зеленели ели, сомкнувшиеся плотно, как пехотинцы, готовящиеся встретить атаку конницы. То здесь, то там попадались озера с небесно-голубой водой. Ночами выпадал снег. По утрам вода у берега покрывалась корочкой льда. Чтобы умыться, лед приходилось разбивать, и кожа краснела и покрывалась мурашками от холода. Лошадей требовалось беречь, потому что менять их здесь было негде. Воду для скотины подогревали, а люди собирались у костров и протягивали пальцы к огню.
— Ничего, — сказал брат Гуго де Шалон как-то вечером. Рыцарь сидел у костра и острил кинжал о кожаный ремень. — Уже недолго осталось. Сейчас перейдем Рону, двинемся вниз по течению.
Отложив ремень, он прочертил кинжалом на земле извилистую линию — русло реки. В верховье изобразил длинный овал — озеро, и точку на берегу — Женеву. Ведя лезвием вдоль рисунка, он пояснил:
— Пойдем на юго-запад, в Дофине, все вдоль реки. У Вьенна свернем, чтобы не столкнуться с папскими крысами, и выйдем на старую римскую дорогу, что ведет до Гренобля. А оттуда уже рукой подать до Амбрена, и все — дальше Прованс. Там правит Робер, сын старого Карла Анжуйского. Карл — племянник Людовику Святому, и плевать он хотел на указы Красавчика…
Томас и Жак, пристроившиеся тут же, на седлах, внимательно слушали разговорившегося рыцаря — так внимательно, что не заметили, как сзади подошел приор.
— Брат Гуго, ты, видно, совсем головой ослаб, — сердито сказал де Вилье. — Ты еще на камне карту вырежи и оставь особые указания нашим преследователям. Не знай я тебя много лет…
Не договорив, приор резко провел сапогом по мягкой земле, стирая карту.
Гуго де Шалон виновато потупился.
— Я готов принять наказание, монсеньор…
Раскаяние в его голосе отчего-то показалось Томасу фальшивым.
— Епитимию выполнишь позже, а пока держи язык за зубами и гляди по сторонам, — отозвался приор. — Мы еще не выбрались.
Томас ощутил, как по спине поползли холодные змейки. Предчувствие? Закутавшись в плащ и опустив голову на седло, юноша постарался найти в бархатно-синем небе знакомые созвездия. Гончие Псы щерили зубы при виде Дракона, Лебедь летел к родному гнезду, а Змееносец алчно взирал на Северную Корону. Лысый Баллард утверждал, что разбирается в астрологии, но с трудом мог отличить Большую Медведицу от Лиры. Кто же указал Томасу очертания созвездий? Юноша нахмурился, пытаясь вспомнить — и не смог. Звезды поплыли в его глазах, мерцая и переливаясь, как чистые слезы Девы Марии — а затем пришел сон.
Засада ждала их на четырнадцатый день пути. Они уже поверили, что выбрались. Переправившись через Сону у Амбрена, беглецы ехали через лес, ехали бодро и радостно — потому что ночевать им предстояло в Провансе, под милостивой рукой герцога Робера, а там недалеко и до Марселя. В Марселе было море, в Марселе их ждали галеры, в Марселе начиналась свобода — но добраться до Марселя им не позволили.
Альпийские лиственницы сменились здесь орехом и дубом. Листья ореха зеленели и золотились, дубовые были окрашены во все цвета от желто-зеленого до багряно-красного. Пахло мхом, сыростью, прелой листвой и чуть-чуть дымом: сладкие запахи осени. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь древесные кроны, падали на землю почти отвесно — лишь недавно миновал полдень. Лес в осеннем убранстве, его цвета, запахи и тихие шумы кружили Томасу голову. Хотелось, как в детстве, подставить лицо солнечным пятнам, закружиться, утонуть в бликах и шорохах и упасть в кучу хрупкой сухой листвы. Рука тянулась к арфе, спрятанной в седельной сумке. Тянулась — и не дотянулась. Тропинка внезапно повернула, и из ниоткуда в лесной глуши возникли две дюжины всадников в коричневых плащах и кольчугах. В первый миг показалось, что это шутка, игра света и тени, но вот передний конник вскинул руку в кожаной перчатке.
— Именем короля! — крикнул он голосом сорванным и хриплым. — Именем короля и Святой Инквизиции, приказываю вам остановиться и назвать себя.
