Филип Фармер - Гнев Рыжего Орка
Больше того, Джим был убежден, что вселенные, в которых бывают все прочие участники, существуют только в их воображении. Хотя описывают их живо и очень подробно, все это тем не менее только фантазия. Вслух он, конечно, этого не говорил. Это значило бы обесценивать миры других пациентов.
Джим окончил свой запинающийся, неуверенный рассказ. Пока он говорил, он стал чувствовать, что все это — выдумка. И другие тоже, кажется, смотрели на него с сомнением. Черт! Они не верят!
Черная Моника Брэгг сказала:
— Твой отец, то есть отец Орка, часто бьет сына. Это напоминает твоего отца, Джим. Еще твой отец непредсказуемо ведет себя и все время тебя пугает, точно как Лос. Почти все время он жестокий и суровый, но иногда бывает добрым и нежным, каким и должен быть отец. Ребенка это сбивает с толку.
— Ты про какого отца говоришь? — спросил Джим. — Про моего в этом мире или про отца Орка в том?
Моника улыбнулась, показав большие белые зубы.
— Про обоих, глупый. Правда, Лос не во всем похож на твоего настоящего отца. Он красивый и могущественный, господин и владыка всего, что имеет, а не жалкий пьяница-нищий, как твой настоящий отец.
— Моника! — мягко, но внушительно сказал доктор Сцевола. —
Пожалуйста, воздержимся от персональных замечаний.
— Да, конечно, док. Но я не сказала об его отце ничего такого, чего бы он сам не говорил. Я просто хотела показать, как Лос и эта женщина, мать Орка — Энитармон? — похожи на его собственных родителей. Одни просто отражают других, вам не кажется? В этом все и дело, разве нет? Что наш мир и Многоярусный отражают друг друга, вы ведь сами говорили. Как кривые зеркала.
— Это один из аспектов, — сказал Сцевола. — Но не стоит слишком задерживаться на параллелизмах, особенно если они столь очевидны. Или ты подводишь к чему-то другому?
— Может быть, именно различия важнее всего, — сказала Моника. — Вот, например, мать Орка под каблуком у мужа, как и мать Джима. Но она красивая, сильная и способна оказать сопротивление. Правда, до определенного предела. Может быть, потом она взбунтуется и даже убьет Лоса. Твоя мать на это не способна, правда, Джим? Но, может быть, ты надеешься, что и она когда-нибудь воспротивится отцу. Это так, Джим?
— Откуда я знаю? — запальчиво ответил Джим. — Я же ничего не выдумываю, понимаешь? Все идет своим чередом, а не так, как мне бы хотелось!
Ненадолго настала тишина, только Мубер хмыкнул.
— Конечно! — сказал Сцевола. — Мы ведь тут не книги сочиняем, помните об этом. Здесь все по-настоящему. Происходят ли события у вас в голове или вне ее, все равно они существуют. Когда человек думает, это так же реально, как…
— Когда он пукает! — выпалил Мубер и согнулся пополам от смеха.
— Да, и то, и другое преходяще, но тем не менее реально в течение своего мига — будь то миг славы или миг вони, — сказал Сцевола.
— Да ведь миллионы отцов и матерей так или иначе похожи на моих земных родителей, — сказал Джим. — И в мирах властителей тоже есть такие. Что ж тут странного. Кончай психологию разводить, ей-Богу.
Брукс Эпштейн взял слово в первый раз за сеанс. Это был высокий, чернявый и тощий парень в толстых роговых очках. Хотя он тоже был с Золотого Холма, его не оскорбляли и не презирали так, как Шервуда. Отец Эпштейна тоже был раньше богат, но обанкротился и покончил с собой. У матери едва хватило страховки на то, чтобы поместить сына в Веллингтоновскую больницу.
— Психологию разводить? — сказал Брукс. — А разве мы не для этого здесь собрались?
— Мы здесь для того, чтобы вылечиться и стать здоровыми, а не сидеть и анализировать друг друга до полного развала, — ответил Джим. — Анализировать — все равно что разбирать что-то на части. Потом не соберешь. Как Шалтая-Болтая.
— Благодарю вас, доктор Фрейд, — сказал Эпштейн. — Но все-таки…
Когда сеанс кончился, почти каждый был зол на кого-то еще. Доктор Сцевола старался пролить бальзам на раны и охладить страсти. Но на сей раз его мягкость, рассудительность и стремление к компромиссу не возымели действия. Если одни пациенты были пока еще слишком застенчивы, чтобы задевать других, то другие проявляли излишнюю бойкость, и персонажи, которых они себе избрали, отличались надменностью и дурным характером. Психиатрам приходилось то и дело осаживать таких субъектов. И в то же время нельзя было слишком подавлять молодых людей, иначе они могли вырваться из-под контроля или утратить связь со своими фармеровскими образами.
Как бы драчливо и заносчиво ни были настроены иные участники группы, всех их объединяло одно. Их всех отличала низкая самооценка, калечившая их характеры. Одной из целей — труднодостижимых целей — терапии и было обретение самоуважения. Чтобы начать уважать себя, больные должны были на время стать кем-то другим.
Через несколько минут после сеанса Джиму сказали, что к нему пришел посетитель — Сэм Вайзак. Доктор Сцевола был занят, и разрешение нужно было спрашивать у доктора Тархуны. Он дал его по телефону, и Джим с нетерпением побежал в маленький холл, предназначенный для посетителей. Медбрат Дейв Герском стоял в дверях и наблюдал за ними.
Сэм встал со стула, когда вошел Джим. Он широко улыбнулся и пошел навстречу другу, размахивая руками. Они встретились на середине комнаты и обнялись. Джим был очень рад видеть Сэма, но невольно сморщил нос от его запаха. С тех пор как Джим лег в больницу, он каждый день принимал душ, а грязное белье передавал матери. Он ничего не сказал Сэму по поводу его немытого тела и грязной одежды. В конце концов, все, что было надето на Джиме пожертвовал ему Сэм. Если бы не щедрость друга, ходить бы Джиму в больничной пижаме, халате и тапочках.
Когда они разомкнули объятия, Сэм перестал улыбаться и тяжело опустился на стул.
— Джим, мне надо кое-что тебе сказать, кое в чем разобраться. Я тут задумал одну вещь, которая тебе не понравится. А может, и понравится, не знаю. Но я, как говорится, зашел в тупик. Хочу уехать и в то же время не хочу.
— Куда уехать?
— В Калифорнию. В Голливуд, если точно. Надо выбираться из этой поганой дыры, подмышки Вселенной. Дела у меня плохи. Хожу в реабилитационный центр для токсически зависимых, для наркоманов, как отец говорит. Суд покоя не дает. Судья говорит, что я должен выправиться и что он мне с пути сбиться не даст. Каждую неделю требует отчета от моих предков и от школы, а отчеты не больно утешительные. Я все еще хожу в двоечниках, хотя и лезу из кожи вон, чтобы исправить отметки.
Сэм прикрыл глаза пальцами и смотрел на Джима, словно через тюремную решетку С дрожью в голосе он продолжал:
— Джим, ну не могу я больше! Хочу убежать, исчезнуть, затеряться совсем в этой Калифорнии. Не знаю, что я там буду делать, скорее всего — на улице спать. Какое-то время, во всяком разе. Но гитару я возьму с собой. Может, устроюсь в какую-нибудь группу. А может, и нет. Хорошим музыкантом меня не назовешь, но ведь кучу рок-звезд это не останавливало. В общем, попробую. Все лучше, чем сейчас.
Джим не сразу ответил. Сэм уронил руки на колени, но не сводил с Джима своих черных глаз. Как будто надеялся… на что? На то, что его старый друг скажет какие-то мудрые слова и спасет его?
Джим махнул рукой, неизвестно что выразив этим — разве что безнадежность. Что может он, Джим Гримсон, запертый в сумасшедшем доме, одетый в чужие обноски, отрезанный почти от всех, кроме доктора Порсены и кучки больных, да и те ему недостаточно близки — что может он сделать для своего друга?
Не мог он не думать и о своих планах, хоть и чувствовал себя большой скотиной за то, что думает о себе, когда Сэму так плохо. Сэм несколько дней назад сказал ему по телефону, что Джим может жить у Вайзаков, когда перейдет на амбулаторное лечение. Они с Сэмом будут спать в одной комнате, вместе пользоваться вещами Сэма и вместе есть. Это предложила миссис Вайзак, великодушная, как всегда. Она ведь знает, что у родителей Джима совсем маленькая квартирка и им не на что содержать сына. Скоро Джиму исполнится восемнадцать, а тогда выдаваемое на него пособие перестанет поступать. Кроме того, Эрик Гримсон не хочет, чтобы Джим жил с ними.
А теперь, когда Сэм уезжает, захотят ли его родители взять его друга к себе? Джим прочистил горло и сказал:
— Сэм, я не премудрый старец с гор, не какой-нибудь гуру, который все видит, все знает и может вывести тебя на путь к здоровью, богатству и славе. Ты прости, Сэм, но я не знаю, что тебе сказать — разве что пожелать удачи. Я посоветовал бы тебе записаться на терапию к доктору Порсене, но там большая очередь. Мне чертовски повезло, что меня приняли сразу.
Сэм не ответил, и лицо его было непроницаемым, но Джиму показалось, что под маской виден упрек и страх.
— О Господи, Сэм, я очень хочу тебе помочь! Но не могу!
— Я ничего от тебя и не ждал, — сказал Сэм. — Нельзя же требовать от утопающего, чтобы он спас другого из воды. Я просто решил рассказать тебе, что собираюсь сделать. А твоего благословения мне не надо.
