Дэн Абнетт - Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том III
Сайрион ударил кулаком в перчатке по дымящемуся нагруднику Талоса, где от выкованной из серебра аквилы остались лишь растрескавшиеся и почерневшие останки.
— Вот это, — ответил он. — Как уместно.
Скрип. Скрип. Скрип.
Воин сидел на корточках в уютной темноте, не нуждаясь в освещении, чтобы резать. Царапать на керамите было непростой задачей, но лезвие боевого клинка Легионес Астартес справлялось с ней достаточно уверенно.
Скрип. Скрип. Скрип.
Каждое движение острия клинка прокалывало пульсирующий нарыв боли в сознании. Каждый долгий скрип приносил облегчение, хоть и не освобождение. Он мог бороться с болью, уменьшить ее, но не прогнать.
Скрип. Скрип. Скрип.
Звук вырезания напоминал скрежет точильного камня, эхом отдававшийся от голых стен. Звук примитивного искусства, рождающегося посреди абсолютной черноты. Человеческие глаза не смогли бы пронзить мрак, но воин уже много лет не являлся человеком. Он видел, как видел в лишенном солнца мире, рожденный и выросший в городе, где свет являлся пороком, которому могли потворствовать лишь богачи.
Скрип. Скрип. Скрип.
Царапанье ритмично аккомпанировало вездесущему рычанию далеких двигателей боевого корабля. В работу воина вторгались и другие звуки, но они легко — неосознанно — игнорировались. В отдалении от его святилища слышались приглушенные стенания мужчин и женщин, занятых тяжким трудом на черных палубах, и гремящий стук переборок, которые открывались и закрывались где-то на «Завете крови». Вместе с ним в комнате были ритм медленно бьющегося человеческого сердца и булькающие вздохи смертного. Он слышал все это, не понимая по-настоящему. Оно представляло собой сенсорную бессмыслицу, поступая вне контекста и не проникая за пелену его безжалостной сосредоточенности.
— Господин? — раздался голос.
Скрип. Скрип. Скрип.
— Господин?
Воин не поднимал глаз от работы, хотя и сбился с инстинктивного ритма вырезания.
— Господин? Я не понимаю.
Воин медленно вдохнул, только теперь осознав, что не дышал, издавая под нос низкое монотонное бормотание, сливавшееся с гулом двигателей корабля. Этого, наконец, оказалось достаточно, чтобы он поднял голову от своей резьбы.
В темноте стоял смертный, одетый в грязную форму Легиона, с нострамской монетой на кожаном шнурке вокруг шеи. Воин какое-то время глядел на вымазанного сажей человека, чувствуя, как пересохшее горло сжимается в попытке произнести имя раба.
— Прим, — наконец, выговорил он. Звук собственного голоса ужаснул его. Казалось, будто он умер несколько недель назад, а вместо него говорит иссохший выходец из могилы.
По бородатому лицу раба прошло явное облегчение.
— Я принес воды.
Воин моргнул, чтобы зрение прояснилось, и потянулся к жестяной фляжке в руках у Прима. Он видел грязь под ногтями своего раба. Чуял затхлую солоноватость дарующей жизнь жидкости в металлической емкости.
Он отхлебнул. С каждым глотком боль в голове, уже изгнанная вырезанием, стихала все больше.
— Сколько? — спросил он. — Сколько я тут пробыл?
— Двенадцать дней, господин.
Двенадцать дней. Когда кончилась резня? Чем кончилась резня?
Он мало что помнил, кроме лицевого щитка Сайриона с вытравленными молниями, когда брат вздергивал его на ноги…
Талос повернулся к ближайшей стене, на темном железе были криво нацарапаны уродливые очертания нострамских рун. Надписи перекрещивались в явном беспорядке. Они тянулись по всей комнате, даже по палубе, вырезанные теперь уже затупившимся клинком в руке воина.
— Двенадцать дней, — произнес он вслух. Генетическое преображение лишило его способности чувствовать страх, однако в крови заструился холодный, очень холодный ручеек неуютности при виде всех этих слов, процесс написания которых он не мог вспомнить.
— У меня что-то в голове, — сказал он. — Воспоминания о том, чего не было.
Приму было нечего ответить. Талос этого и не ждал. Он уже отвлекся — руны были и на его броне. В большинстве не было никакого смысла, но к бессмыслице примешивались имена его братьев.
Имя сержанта Анрати было жестоко выцарапано над руной, означающей «возвышенный».
Одна из фраз отозвалась в чувствах, когда его черные глаза прошлись по ней. Предложение, которого ему уже никогда не забыть. Там, неровным и детским почерком, были написаны по-нострамски четыре слова.
Проклятье, гласили руны, быть сыном божьим.
Аарон Дембски-Боуден
Вымирание
Предательство убивает легионы. Они погибают в пламени бесцельной войны. И хуже всего то, что они погибают с позором.
Каллен Гаракс, сержант тактического отделения Гаракса 59-ой роты Сынов Гора. Его латунно-серый доспех изуродован и покрыт трещинами, краска цвета морской волны давно стала воспоминанием. На левой стороне шлема ровно жужжат перенастраивающиеся усилители изображения, которые чудесным образом пережили падение.
Вокруг лежали его воины. Внутренности расчленённого Медеса разбросало по камням. Пронзённый Владак корчился на кровавом песке, пока ему не оторвал голову кусок металла. Дайон и Ферэ были ближе всех к генератору турели, когда их участок стены разорвали выстрелы проходившего на бреющем полёте десантно-штурмового корабля. У Каллена осталось смутное воспоминание, как окутанных химическим огнём воинов разбросала ударная волна. Теперь обугленные останки совершенно не напоминали людей. Сержант сомневался, что его воины ещё были живы, когда упали.
Повсюду клубился дым, относимый ветром в сторону. Каллен не мог двигаться. Он не чувствовал левую ногу. Повсюду разбросало обломки, особо острый осколок впился ему в бедро, пригвоздив к выжженной земле. Сержант оглянулся на горящую крепость, чьи уцелевшие турели продолжали вести ответный огонь по авиации, но враг сокрушил целую стену. Из пустыни приближалась орда, наполовину скрытая выхлопами двигателей мотоциклов и пылью, поднятой их колёсами. Грязное серебро на тёмной, осквернённой синеве: Повелители Ночи мчались дикой стаей.
Сохраняя спокойствие, Каллен требовал по воксу поддержку титанов, которую, как он знал, можно и не ждать, несмотря на обещания принцепса. Их предали, бросили умирать под пушками VIII Легиона.
Сержант посмотрел на впившийся в ногу осколок пластали и попробовал потянуть. Несмотря на хлынувшие в кровь болеутоляющие, он стиснул зубы, его губы побледнели, когда металл задел об кость.
— Тагх горугаай керез, — позвал сержант на хтонийском. — тагх горугаай керез.
Рядом раздался вой, механический и звучный. Прыжковый двигатель на спуске.
— Велиаша шар шех мерессал мах? — раздался в воксе голос, слова которого он не понимал. Каллену было знакомо звучание нострамского, языка беспросветного мира, но сам он на нём не говорил.
Тень заслонила ядовитое небо. Это не был один из братьев — он не протянул руку помощи. Вместо этого он нацелил болтер в лицо Каллена.
Сержант уставился в ствол, тёмный, как пустота между мирами. Взгляд Каллена метнулся влево, где среди обломков лежал его болтер. Не достать. С приколотой ногой не имело значения, лежит болтер здесь или на другой сторону планеты.
Каллен отстегнул и сорвал шлем, ощутив на окровавленном лице ветер пустыни. Пусть убийца увидит его улыбку.
Сован Кхайрал, технодесантник при 101-ой роте Сынов Гора. Вокруг горит мостик, всё окутано жирным дымом, который вентиляции никогда не сделать чем-то пригодным к дыханию. Для компенсации в глазных линзах прокручиваются фильтры: тепловое зрение не открывает ничего, кроме пятен болезненного жара; датчики движения отслеживают, как экипаж на палубе шатается, задыхается и тяжёло падает обратно в кресла.
Вокруг умирает «Гевелий», достаточно известный во флоте Сынов Гора эсминец. Как и многие корабли легиона, он был в небе Терры, когда горел тронный мир. Последним зрелищем на экране ауспика стали мерцающие руны флота Гвардии Смерти, приближающегося к зоне поражения, чтобы загнать уступающие по численности и огневой мощи корабли Сынов Гора на бойню. Гвардия Смерти намеревалась покончить с этим лицом к лицу. Что ж, скоро они своё получат.
Твёрдый керамит доспеха служил Кхайралу тепловым экраном от пламени, поглощающего всё вокруг. Судя по ретинальному дисплею, температура была достаточной, чтобы зажарить плоть и мускулы прямо на костях. Сирены выли без остановки, им не надо было задерживать дыхание в удушливой мгле.
Он бросился к командному трону и отшвырнул вялое тело задыхающегося капитана «Гевелия». Сквозь дым Кхайрал ввёл код в консоль на подлокотнике. С противным бульканьем заработала корабельная связь. Повсюду плавилась проводка, гнила, распадалась и горела.
— Всему экипажу, — говорит он через решётку шлема. — Всему экипажу покинуть корабль.
![Василий Головачев - Ультиматум [сборник]](/uploads/posts/books/103752/103752.jpg)