А. Захарченко - Пираты Гора
— Значит, ты сделал вcе это только из-за ребенка?
— Вот именно.
— А теперь ты сам проявляешь не меньшую жестокость к другому такому же ребенку, связанному, который, может быть, голоден или умирает от жажды?
Это была правда. Я все еще слышал детский плач. И даже мог на слух определить, что доносится он со второй галеры.
Я раздраженно поднялся с кресла кормчего.
— Теперь все вы, как и прикованные к скамьям гребцов рабы, принадлежите мне, — сказал я ей. — Если я захочу, я отвезу вас в Порт-Кар и продам там всех до одного. Я единственный на галерах, у кого есть оружие, и я достаточно силен, чтобы удержать вас в повиновении — связанных и закованных в цепи. Я здесь хозяин!
— Ребенок лежит связанный, — сказала Телима. — Ему больно. Он, наверное, хочет пить и голоден.
Я зашагал ко второй галере. Отыскал ребенка — мальчишку лет пяти-шести, голубоглазого и светловолосого, как большинство ренсоводов. Я развязал его и взял на руки. Затем разыскал его мать и приказал ей накормить ребенка и дать ему воды.
После этого я отвел их обоих на первую галеру и приказал стоять на нижней гребной палубе, сразу у мостика, ведущего на кормовую палубу, где они все время будут у меня на виду и не смогут незаметно освободить остальных.
Я снова устроился в кресле.
— Спасибо, — поблагодарила меня Телима.
Я ей не ответил.
В глубине души я испытывал беспредельную ненависть к ренсоводам за то, что они сделали меня рабом. Но самое главное — они оказались настолько бесчеловечны, что заставили меня узнать о себе вещи, знать которых я не хотел. Они растоптали мои светлые представления о самом себе, ошибочные, иллюзорные, ничем не обоснованные, но столь дорогие моему сердцу, позволявшие мне уважать себя, считать человеком.
Они отшвырнули эти мои заблуждения, которые я так долго принимал за истину, и показали мне мое настоящее лицо. Заставили суть моего характера проявиться в полной мере. И оказалось, что я вовсе не тот, кем привык считать себя. Я оказался рабом. Предпочел позорное рабство почетной смерти. Здесь, на болотах дельты Воска, я утратил столь долго носимую мной личину Тэрла Кэбота. Я узнал, что в глубине души я был одним из порткарцев.
Сидя в кресле, я обнажил меч и положил его на колени.
— Я здесь убар, — сказал я, глядя в лицо Телиме.
— Да, — ответила она, — ты здесь убар.
Я перевел взгляд на раба, сидящего первым от прохода на скамье гребцов у правого борта.
Мы поневоле смотрели друг на друга: я — сидя в кресле кормчего, лицом к носу корабля, и он — лицом к корме, прямо напротив кресла своего нового хозяина, служить которому он будет беспрекословно, как единственному убару на корабле — этой крохотной плавучей деревянной стране, затерявшейся среди безбрежных болот дельты Воска.
Цепи от кандалов на его ногах, как и цепи всех остальных рабов, соединялись с длинным, проходящим по всей длине судна круглым металлическим брусом. Раб был босым, и тело его прикрывало давно потерявшее форму вылинявшее тряпье. Седые волосы торчали клочками, а на шее виднелся широкий металлический ошейник.
— Вы наш новый хозяин? — обратился он ко мне.
Некоторое время я молча разглядывал его.
— Сколько ты уже здесь рабом? — спросил я.
— Шесть лет, — с трудом пытаясь скрыть свое изумление, ответил он.
— А что делал до этого? — продолжал я расспрос.
— Рыбачил, ловил угрей.
— Где?
— На острове Кос.
Я перевел взгляд на его соседа.
— А ты чем занимался? — спросил я у него.
— Я крестьянин, — ответил он.
Это был крупный, широкоплечий человек с рыжими косматыми густыми волосами и, конечно, тоже в ошейнике.
— Из какого ты города? — продолжал я.
— У меня был свой собственный участок земли, — с гордостью ответил крестьянин.
— И Домашний Камень?
— Да, мой собственный. Стоял у меня в доме.
— И возле какого города находилось твое владение?
— Неподалеку от Ара, — ответил он.
— Мне приходилось бывать в Аре, — заметил я.
Я окинул взглядом окрестности. Затем снова посмотрел на ловца угрей, сидевшего первым загребным.
— Ты был хорошим рыбаком? — поинтересовался я.
— Да, — уверенно ответил он. — Хорошим. Я перевел взгляд на крестьянина.
— Где ключ от ваших кандалов? — спросил я.
— В подлокотнике вашего кресла, — ответил он.
Я обследовал широкие подлокотники кресла и на правом из них с внешней стороны обнаружил подвижную деревянную защелку. Я подвинул ее вперед, и она открыла какой-то запор, отбросивший верхнюю часть подлокотника. Внутри оказалось довольно обширное углубление, в котором среди каких-то тряпок и обрывков веревки я увидел тяжелый металлический ключ.
Я взял его и отпер замки на кандалах рыбака и крестьянина.
— Вы свободны, — сказал я им. Они не двинулись с места и продолжали сидеть, удивленно глядя на меня.
— Вы — свободные люди, — повторил я. — Вы больше не рабы.
Внезапно, с громким смехом, рыжеволосый гигант вскочил на ноги.
— Я Турнок, — хлопая себя в грудь кулаком, воскликнул он. — Крестьянин.
— Ты, наверное, умеешь обращаться с длинным луком? — поинтересовался я.
— Да, в этом оружии я знаю толк, — согласился он,
— Я в этом не сомневался, — ответил я. Второй только что освобожденный мною мужчина также поднялся со скамьи.
— А меня зовут Клинтус, — сказал он. — Я рыбак. Умею водить корабли по звездам. Знаю, как обращаться с сетью и трезубцем.
— Вы оба свободны, — снова сказал я.
— Я — ваш человек! — воскликнул рыжеволосый гигант, — и останусь с вами!
— Я тоже остаюсь, — заявил рыбак.
— Хорошо, — согласился я. — Найдите среди пленных ренсоводов человека по имени Хо-Хак и приведите его сюда.
— Будет сделано, — ответили они.
Я хотел устроить над ним суд.
Телима, стоящая на коленях несколькими ступенями ниже, связанная по рукам и ногам, с петлей на шее, подняла на меня глаза.
— И как соблаговолит мой убар распорядиться своими пленниками? — спросила она.
— Я всех вас продам в Порт-Каре, — ответил я. Она улыбнулась.
— Конечно, — ответила она. — Ведь ты можешь поступить с нами так, как пожелаешь.
Во мне снова вспыхнула ярость.
Я вскочил на ноги и приставил меч ей к горлу.
Она не опустила голову и не отшатнулась назад.
— Я вызываю столько неудовольствия у моего убара? — поинтересовалась она.
Я с шумом вогнал лезвие меча в ножны, рывком поставил девчонку на ноги, лицом к себе, и взглянул ей в глаза.
— Мне не составит никакого труда убить тебя, — едва сдерживаясь, сказал я. — Ты даже не можешь себе представить, как я тебя ненавижу!
Я замолчал. У меня не было слов. Как я мог объяснить ей, что она явилась тем орудием, что разрушило, уничтожило меня? Именно она превратила меня в нечеловека, в ничтожество, показала мне всю мою трусость и отсутствие элементарного благородства, разрушила, втоптала в грязь образ, который я по глупости столько лет считал своей истинной натурой. Теперь я был полностью опустошенным и чувствовал, как эту душевную пустоту начинают заполнять лишь обида и негодование за те издевательства и унижения, через которые меня заставили пройти, горечь и злоба на эти выпавшие на мою долю испытания.
И повинна во всем этом была она, девчонка, стоящая сейчас передо мной на коленях.
— Ты уничтожила меня! Уничтожила! — едва сдерживаясь, процедил я сквозь зубы и, пнув ногой, сбросил ее по ступеням лестницы, ведущей на кормовую палубу.
Женщина и ребенок, стоящие рядом, испуганно вскрикнули.
Телима, скатившись по лестнице, с большим трудом снова поднялась на колени,
Когда она посмотрела на меня, в глазах ее стояли слезы.
— Нет, мой убар, — покачала она головой, — ты не уничтожен.
Я раздраженно уселся в кресло.
— Если кто-то и уничтожен, — продолжала она, — то это только я сама.
— Хватит болтать глупости! — резко оборвал я ее. — Замолчи!
Она послушно опустила голову.
— Как будет угодно моему убару, — пробормотала она.
Мне было стыдно, что я проявил к ней подобную жестокость, но я не хотел этого показывать. В глубине души я знал, что это я, я сам предал себя, нарушил все моральные устои воинской чести, осквернил свой собственный Домашний Камень и меч, который я так долго носил. Я сам виновен в том, что произошло. Я, а не она. Но все во мне сопротивлялось подобному признанию, искало» на кого можно было переложить хотя бы часть моей вины, того, кто обрек меня на это предательство. И таким человеком безусловно была Телима; она виновата в этом больше, чем кто-либо другой. Она подвергла меня самым жестоким унижениям, заставила пресмыкаться перед ней, это она искусала мои губы, наложив на них хозяйский след своих зубов.
