Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — эрцпринц
— А если для понимания, — сказал я бодро, — добавить мужской грубости?.. Скажем, профессиональная продуктивность и деловой успех выступают свидетельством достойного выполнения долга! Леность же греховна, ибо праздный «не услышал» Божьего призыва. Как вам такое?
Он вздохнул, покачал головой.
— Леность, праздность… это толковать можно по-разному. Нищие, как вам известно, если вы открывали Библию, «люди Божьи», им нужно оказывать милосердие, давать пропитание, одежду, жилье… Это богоугодно!..
— Я бы предпочел заставить их обучиться ремеслу и работать, — прервал я.
Он вздохнул и промолчал, только глаза трагически воздел к небу, мол, с каким придурком вынужден общаться, а я подумал, что протестанты милосердие и богоугодность понимают именно как возможность дать этим бродягам возможность обучиться ремеслу и зарабатывать на жизнь. Более того, те страны, которые приняли протестантство, тут же ввели жестокие законы против бродяжничества.
— Религия, — сказал он, — уж простите, ваше высочество, это слишком тонкий и нежный предмет, если можно так выразиться. Вы же не станете забивать в стену гвоздь вот этим золотым кубком, что так украшает ваш стол?
— Да, — сказал я, — вы правы, брат Вангардий.
Он сказал с легким поклоном:
— Вот и хорошо. Надеюсь я немножко развлек вас непринужденной болтовней о всякой ерунде вроде веры, религии и всяких там непонятных таинств…
Еще и язвит, подумал я раздраженно, глядя в его удаляющуюся прямую спину. Хороший человек и будет хорошим священником, но не понял, что я на пальцах объяснил ему протестантскую этику, что рывком вывела королевства, признавшие учение Лютера, в передовые, наиболее развитые и богатые.
В свое время я удивлялся, что в Германии, которая населена как католиками, так и протестантами, наилучших экономических успехов добиваются именно протестанты. Практически только они составили костяк предпринимателей и высококвалифицированных технических специалистов. Кроме того, наиболее динамично развивались и прочие протестантские страны, можно даже не указывать пальцем.
Я сам был свидетелем, как в ряде стран, где массово переходили из католиков в протестанты, сразу же новоиспеченные протестанты быстро поднимали жизненный уровень и профессиональные навыки.
Конечно, есть еще одна конфессия в христианстве, в ней работают и живут еще хуже, чем в католицизме, но не стану указывать пальцем, православные и так сидят в этом самом счастье по ноздри.
За стеной шатра прогремел стук копыт, раздались крики, конский храп.
Я слышал, как некто соскочил на землю и ринулся в сторону моего шатра. Полог откинулся, вбежали двое гонцов, один крикнул:
— Это от сэра Даробаса!
Влетел еще один, глаза лезут на лоб, прокричал, задыхаясь:
— Легкая конница с севера, сбив три наших заставы, идет неудержимо прямо на город..
— Ого, — сказал я. — Если легкая, но идет как тяжелая, то их не меньше пяти тысяч?
Он кивнул, лицо стало уважительным.
— Ваше высочество, разведчики оценивают их количество в пять-шесть тысяч!
— Прекрасно, — сказал я, — пусть прут. Никакого встречного удара, а только вывести всех наших легких конников, пусть обойдут их с тыла и начинают грабить обозы.
Он сказал торопливо:
— Да-да, ваше высочество, вы абсолютно правы! За ними двигается огромный обоз, но конница вырвалась очень уж вперед, а обоз почти без охраны…
— Спасибо, — сказал я с иронией, — что похвалили. Ладно, не краснейте, я и сам знаю, какое я совершенство. Ребята, вы все поняли?
Все трое поклонились и быстро исчезли. Я слышал их отрывистые команды, что быстро отдалялись в сторону границы лагеря.
Вот тебе и протестантская этика, мелькнуло в голове горькое. Только начнешь что-то строить, тут же зовут ломать, жечь, вбивать, рушить, это же так приятно и мужественно…
В сопровождении вездесущих разведчиков Норберта прибыл еще один большой отряд рыцарей с усилением в виде панцирной конницы, тяжеловооруженной и на таких же могучих, как и у рыцарей, конях.
Я с удовольствием, даже с наслаждением увидел скачущих впереди барона Адриана, в самом деле красавец в расцвете молодости, сил и мужества, а рядом… какая прелесть, принцесса Лаутергарда, дочь короля Бриттии Ричмонда Драгсхолма!
Над их головами гордо трепещет по ветру знамя Бриттии, свое Адриан, как вижу, велел везти сзади, пропустив бриттское вперед не столько из-за знатности, сколько из-за восторга перед принцессой, что за это время загорела и еще больше расцвела.
Лаутергарда с распущенными волосами, на лбу их скрепляет диадема в виде цельного золотого обруча с крупным рубином, полным неистового пламени. Справа и слева от него еще камешки, но их можно и не замечать, излишество, достаточно этого камня и прекрасных глаз Лаутергарды, радостно распахнутых, взгляд устремлен вдаль, на щеках полыхает румянец, что ей так идет, даже на потемневшем от солнца лице он выглядит прекрасным и придает еще больше жизни.
Платье черное, с широкой огненно-красной вставкой на груди, длинные рукава заканчиваются изящными манжетами, но кто на них смотрит, ибо Лаутергарда в костюме амазонки, что значит правая грудь все так же обнажена, сейчас покрытая нежнейшим загаром, только ареола осталась нежно-розовой, хотя торчащая ягода спелой землянички на вершине холмика чуть потемнела, окончательно созрев.
Зато Лаутергарда, как вижу, не опускает на нее взор, тут же дико краснея, сейчас смотрит спокойно и с королевским достоинством.
Адриан соскочил на землю и преклонил колено, а я в свою очередь преклонил колено у коня принцессы, но она лишь коснулась ладонью моей склоненной головы и легко соскочила на землю.
— Как я рад вас видеть, — сказал я с чувством. — Барон… принцесса…
Адриан поднялся по моему движению пальцев, я обнял его за плечи и спросил требовательно:
— Берег ли наше сокровище?
— Пуще жизни! — сказал он пылко.
Я повернулся к Лаутергарде.
— Принцесса, он точно не врет?
Она расхохоталась.
— Точно-точно. Он окружил меня такой заботой, что даже не знаю… в отцовском дворце не было такой плотной опеки.
После этой поездки, загорев на солнце, она заметно похорошела, не по-женски широкие плечи выглядят уместнее, чем в отцовском дворце среди сюсюкающих придворных, а выразительное лицо с орлиным носом, выпуклыми глазами и зауженными щеками стало просто прекрасным, приобрело выражение страстного нетерпения и жажды увидеть все, что укрыто за горизонтом.
Она не для графа Сноррика Твердошлема, мелькнула у меня в черепе резкая, как бритва, мысль. Она… вообще пока ни для кого в этом мире.
— Ваше высочество, — сказал я, — мы пока что бессовестно крепко обосновались в этом городе в ожидании, пока подойдут армии герцогов Меган-вэйла и Шварцкопфа.
— Надеюсь, — сказала она царственно, — вам понравилось в Бриттии!
— Потому, — закончил я, — и вам придется ютиться не в королевских палатах…
Она прервала живо:
— Принц, последнее время я роскошно жила в шатре!
Я передал ее руку ревниво поглядывающему на меня Адриану, и этот вечно улыбающийся красавец повел ее к лордам, а я смотрел и повторял себе грустно: не для графа, не для графа…
Тот пожелает привычно запереть ее в замке, и все женщины так же привычно с этим мирятся, потому что мужчина принимает на себя весь груз забот и опасностей, это удобно, так защищеннее, но вот находятся же такие сильные и прекрасные, что готовы разделить с мужчиной трудности жизни.
Увы, слишком мало мужчин, готовых принять эту крамольную мысль.
Глава 13
Лаутергарда, прекрасная и надменная, как-никак Дочь могущественного короля Ричмонда Драгсхолма, устроила своим появлением фурор в Баббенбурге. Наши прибывшие лорды: Лихтенштейны, Сулливан, рыцари Фоссано, Шателлена и Вендовера — ходили за ней, как гуси, счастливо гогоча, очарованные и ее амазонистостью, и острым живым умом, и знанием политики и способов управлять землями.
Тем временем Норберт сообщил, что его разведчики обнаружили довольно большой отряд, что завтра пройдет вблизи Баббенбурга, численностью около двух тысяч человек. Но в нем довольно большое ядро хорошо вооруженных рыцарей, около трехсот тяжелых всадников, что мало уступают по вооружению рыцарям, а остальные просто примкнувший к ним сброд.
— Обоз? — спросил я.
— Никакого, — доложил Норберт. — Только конные.
— Значит, пробавляются грабежами, — сказал я. — Что ж, такие соединения надлежит приравнивать к разбойничьим, а это значит обращаться соответственно.
— Истребить, а сдавшихся повесить?
— Если сдавшихся будет слишком много, — ответил я, — то зачем лишний труд?
— Где слабый ненавидит, — мудро заметил Альбрехт, — сильный уничтожает.
