Андрей Валентинов - Серый коршун. Диомед, сын Тидея
Делать нечего – поклялись: НЕ ВИДЕТЬСЯ.
– Только имей в виду, Тидид: ты этим путем прошел, но ваше войско мы не пустим. Мы – не предатели!
Соблюдает Гелен Прорицатель клятву – слово в слово соблюдает. Не видит он меня – одна тьма вокруг.
Мы – тьма. И я – тьма.
Дышит темень, покашливает. Да не на один голос.
– Кто с тобою, Гелен?
...А вообще-то неплохо! Кто где, а я – уже в Трое. И не просто в Трое – на самом Пергаме-акрополе. Протяни руку – Приама-ванакта за бороду его козлиную уцепишь!
– Я буду говорить только с тобою, Прорицатель!
И снова дышит черная темень. Напряженно, трудно.
– Это... это я, Диомед!
Голос знакомый, да только...
– И кто же ты, о муж троянский по имени Я?
– Эней... Эней Анхизид...
Нет! ЕЕ сын?!
Вскочил, подумал... снова сел.
– Эней будет говорить от имени дарданов, – голосом Гелена отчеканила тьма. – Если мы начнем считаться кровью...
Не стал я спорить. Прав он, Гелен Прорицатель, все мы тут в крови по уши.
– Хорошо! Условия такие: пощада и свобода тем, о ком мы с вами договоримся. Приаму пощады нет, Парису пощады нет, семье Гектора пощады нет. Город будет сожжен!
Камнем стала тьма, гранитом. Наконец выдохнула в два голоса: .
– Нет! Лучше умрем!
– Умрете! – согласился я. – Все! Дети, женщины – и ваши семьи тоже. Сдаваться на милость следовало раньше. А чем ты думал прежде, Прорицатель? Когда мы высадились, достаточно было просто отдать нам Елену...
...Наверное, нет. И тогда бы Крепкостенная не отделалась так дешево. Но сейчас, когда Фимбрийская равнина покрылась нашими могилами...
– Согласен!.. – Эней, с тяжелым вздохом. – Мои дарданы... Их осталось так мало!
Неужели плачет? Кажется, да. Слезлив он, наследник дарданский!
– Я тоже согласен, – Гелен, сквозь зубы. – Иначе мой отец погубит всех... Но я не все решаю, Тидид! Парис... Пока он жив...
Ясно! Парис... и еще НЕЧТО. Спросить? Нет, не скажет. Он – не предатель.
– Завтра, до заката, я должен услышать ваш ответ. И не шепотом – в полный голос. Тогда поговорим о тех, кто будет жить...
И снова молчит тьма, каменно, страшно. Что бы я делал, что бы решил на их месте? И представлять не хочется!
– Ты сжег Хаттусу, Диомед? Это правда? Там погибли все, даже дети?
Вопрос – как удар в лицо. Как сполох рыжего пламени над обреченными крышами.
«...И ты, Дамед, владыка жестокий!»
– Они открыли ворота, – выдохнул я. – Поэтому погибли не все...
Черная темень вокруг, черная тьма над обреченной
Троей.
Мы – тьма. И я – тьма.
...Агамемнон обнимается с Приамом, Менелай жмет руку Парису, мы вместе с Энеем плачем над погибшими, а Калхант и Гелен дружно пророчат многие лета браноносным ахеянам и конеборцам-троянам.
И все будут живы...
Неужели и вправду Ты, Ахве-Единый, создал нас по Своему образу и подобию? Неужели Ты таков, как мы? Почему Ты не повелишь стать нам иными, не повелишь возлюбить врагов своих? Или мы просто рабы – рабы пустых клятв, ненависти, злобы?
...И ответил Господь Противоречащему, сказав: «Поведай Мне, слуга лукавый...»
– Осторожнее, Диомед, грязно тут!..
Поздно! Я уже от души ударился плечом о какой-то выступающий из стены камень. Большой, острогранный. Грязный. А уж какие благовония были разлиты здесь!
– Там сейчас поворот...
Заботлив Эней Анхизид, ну прямо нянька. Чуть ли не под локоток поддерживает.
Подземный ход. А может, и подскальный. Осторожный Гелен велел вывести меня из Пергама-акрополя именно им. Оно бы и полезно было (подземный ход! прямиком к Приаму-козлу!), да только что разберешь в темноте? Разве что Энеево сопение. И если бы только сопел дарданец! Он еще и говорить пытается. Вот только у меня нет охоты язык чесать – с ЕЕ сыном.
...Верно, Гелен Прорицатель, поздно нам считаться кровью. Но Амикла погибла не у Скейских ворот.
– Ты, кажется, был ранен, Диомед? В ногу?
Фу ты, заботливый нашелся! Постой-ка...
– Точно! Неделю назад, у лагерного частокола...
Замер я, застыл, забыв на миг даже, где я – и с кем. Троянская стрела перебила мне кость, когда Гектор прорывался к нашим кораблям... А я даже не хромаю!
– Эней, а... а ты?
Ведь я знаю, что такое удар копья в бок!
– Зажило, – равнодушно бросил он. – Давно уже...
То ли сырость, то ли холодный пот на лбу... У людей такого НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!
...И снова никто даже не удивился.
Тьма внезапно пахнула жаром, кипящая чернота забила горло.
– Пойдем, Диомед, рассвет скоро... Тут еще один поворот. А потом...
Не успел договорить Анхизид. Сгинула тьма. Расступилась. Неровный желтый огонек...
– Тс-с-с-с...
Мы прижались к стене, превратились в мокрый осклизлый камень. Я привычно потянулся к рукояти меча... Пусто! Ах ты, Гадес, внизу, у стен, оставил!..
...Неровный желтый огонек был уже совсем рядом. Из дрогнувшей темноты медленно проступило лицо.
Старое.
Страшное.
Знакомое...
Худая сгорбившаяся старуха медленно прошла мимо нас, даже не заметив. Бронзовый светильник дрожал в узловатых пальцах, желтые огоньки плясали в пустых, подслеповатых глазах. Призрак Елены исчез во тьме...
...И это все – ЭТО ВСЕ! – из-за НЕЕ?!!
– Хворает бедняжка, – сочувственно вздохнул Эней. – И ночами не спит...
...Маленькая женщина в легком голубом гиматии стояла на ступенях. Ветер играл золотистыми волосами...
Раскрылись рты, выстрелили жарким потом ладони, звякнул о камень чей-то венец, с головы соскользнувший.
...Маленькая женщина улыбнулась, кивнула, чуть поправила золотые пряди...
На пустой улице я долго глотал свежий ночной воздух. Как хорошо выйти из Аида... Если бы еще не этот заботливый рядом! И если бы этот заботливый хотя бы помалкивал!., .
– Мама не понимает, Диомед, – за что? Почему ты...
Я только отмахнулся. Да при чем здесь наши мамы?.. И тут только дошло... Его МАТЬ не понимает. ОНА не понимает!
– За что ты ЕЕ так ненавидишь? ОНА мне все рассказала, Тидид. Та девушка, твоя девушка, умоляла МАМУ забрать ее. Умоляла! Жребий бросали трижды, и каждый раз...
Захотелось схватить его – ЕЕ сына – за горло. Захотелось завыть, заорать...
– Ты... Ты ее очень любил, да? Я... Я так сочувствую тебе, Диомед! Это.. это ужасно!
Эней Анхизид плакал... Разжались пальцы, стиснутые в кулак.
...В эту ночь небо над Троей было самым обычным. Терлись о Гиперборейскую звезду наивные Медведицы, грели друг другу бока эфиоп Кефей и Кассиопея-царица, грозно вздымал палицу дядя Геракл, с неслышным лаем гонялись друг за другом Псы... Белое око Афродиты горело над самым горизонтом. Туманился взгляд Пеннорожденной, словно и ОНА вытирала слезы.
Не понимала...
А долго ли плакала мама – моя Мама! – над теми, чья кровь окропляла ЕЕ алтари? А долго ли плакал я над Уастис, царевной ливийской? Да вспомнил бы я о ней, если б остался... стал Дамедом-давусом?
МЫ не понимали...
– Чего такие веселые, а?
Серый рассвет, еще неуверенный, робкий. Над предгорьями Иды – серое пустое небо. На серой лесной дороге – сонные гетайры (всю ночь меня прождали у тайной тропы)... и два ухмыляющихся орла.
Екнуло сердце.
– Басилей Киантипп Эгиалид! Басилей Амфилох Алкмеонид!
– Здесь, ванакт!
Руки на бедрах, ноги на ширине плеч. В глазах даймоны пляшут, радостные.. наглые.
Пора было возвращаться в лагерь. Троянским дозорным незачем видеть нас здесь, у Хеттийских ворот, но... Ох, чуял я! Чуял!
– А вопрос можно, дядя?
Хотел рыкнуть (нашли время!)...
– Какой?
– Дядя Диомед, а что в Аргосе пропало, когда ты летнее испытание сдавал?
Скалит зубы негодник Киантипп. Весело смеется Амфилох-младший.
– Вы что?!.
Расступились. Все еще не веря, я шагнул вперед... ...Темное старое дерево, равнодушный спокойный лик, отполированное острие короткого копья. Палладий – сердце Крепкостенной Трои.
– Шумнули, значит? – все еще сдерживаясь, вопросил я.
– А что, назад отнести?
– Да вы чего, обалдуи?!! – заорал я, распугивая всех троянцев в округе. – Вы понимаете, что натворили?!!
Переглянулись.
– А как же, дядя! Теперь им всем и конец!
Выдохнул я, снова вздохнул. А ведь правда!
* * *
Только спустилась с небес розоперстая Эос... Только спустилась с небес розоперстая Эос, так чуть подале не скрылась – в безвидную глубь Океана. Страшно бедняжке – давно уж подобного ора слыхивать не приходилось. Выли от горя трояне, стены градские и башни рыданьями все сотрясая. Радости крик над ахейскими реял шатрами. Прочь убирайся, Морфей! До тебя ль, коли чудо случилось? Боги великие Трою хранить не желают. Мощные! Все им по силам, и диво они сотворили. Дланью своею Палладий, что город Приамов верно хранил, дар Афины, ступающей твердо, Градохранительной Девы, из Трои сей ночью исхищен. Воля богов Олимпийских! Не сдюжить теперь Крепкостенной!
