Александр Бруссуев - Не от мира сего 2
За ними, естественно, устремились и биармы, но им потребовалось некоторое время, чтобы оценить потери, создать наиболее функциональную группу преследователей, организоваться и только потом броситься в погоню. Однако совсем скоро пришлось сделать остановку, потому что три человека из их арьергарда умерли. Нет, конечно, с ними не случились сердечные приступы, да и от старости они не скончались — их убили сюрпризы, заблаговременно выставленные на предполагаемом пути отступления викингами. Что ж, восстановился паритет в "невоенных" жертвах: трое на трое.
И все-таки биармы догнали беглецов, правда, это случилось уже на берегах Северной Двины.
7. Воспоминания о Госпитальерах.
К ночи в лагере трех путников стало тише. И это произошло не потому, что они все разом замолкли, каждый уйдя в себя, а просто порывы ветра, сотрясающие деревья, как-то постепенно начали угасать, совсем скоро вовсе прекратив колыхать ветви. От созданной стены огня шло тепло, рыба и глухарь очень уютно расположились в животах, где-то в темноте кто-то осторожно ухал, да Зараза по своему обыкновению иной раз вздыхала.
— Так как вы с викингами-то разобрались? — спросил заинтересованный рассказом Илейко.
— Плохо разобрались, — досадливо скривился Пермя. — Неправильно. Короче, мы полностью облажались.
В стычке с норманнами преимущества не было ни у кого. Поэтому часть викингов во главе с Гунштейном отплыли на своих лодках к ожидающему их дракару. Ну, а другую часть, ту, что не поубивали в схватке, удалось захватить в плен. Все они были жестоко изранены, в том числе и Корк. Вот тут-то и случилась фатальная ошибка, которую никто не мог просчитать.
Корк, лишившийся слишком много сил от потери крови, забравшись в легкий челн, зацепился своей торбой за уключину, и та — то ли порвалась, то ли развязалась. Все драгоценности, в том числе и мизинец Золотой Бабы, высыпались в серые, обесцвеченные надвигающимися сумерками воды безымянной речушки. Сначала никто в суматохе на это происшествие внимания не обратил, но спустя некоторое время, когда дракар снялся с якоря и, влекомый течением, заскользил к месту, где Северная Двина разливается в море, а хрипящие от бессилия плененные викинги были крепко связаны, кто-то в изумлении прокричал:
— Смотрите!
Из-под воды поднималось свечение, просто световой столб, постепенно растворяющийся в воздухе.
Неспроста лишилась своего мизинца Золотая Баба. Пока тот был рядом с Чашей, существовала и связь Дивы с загадочным дорогим ей предметом. Тогда и можно было узнать судьбу Грааля, найти его и, вновь овладев, вернуть в сокровищницу. Да кто ж об этом догадывался?
В отбитых сокровищах драгоценной Чаши не было, нашлись смельчаки, нырнувшие к истокам странного свечения, но кроме пары-тройки золотых безделушек ничего обнаружить не удалось. Позднее тоже ныряли, но опять же безуспешно: большое количество омутов, стремительное течение, да илистое дно сокрыли надежнее, чем человеческие храмы.
Но Пермя Васильевич с несколькими добровольцами об этом не узнали. Они пошли вдоль берега, надеясь неизвестно на что. И чудо свершилось.
Северные шторма по ярости и напору ничем не отличаются от своих южных собратьев. Внезапно налетевший шквал разорвал на дракаре выставленные паруса. Викингам не привыкать бороться со стихией, но нехватка рук сыграла свою зловещую роль. Обескровленный потерями экипаж физически не успевал выполнять все надлежащие меры, способные обеспечить дракару необходимую живучесть и управляемость.
Едва ли с десяток человек выбралось на берег Гандвика, однако свою богатую добычу никто из них не бросил. Можно было по суше добраться до Кеми, где прикормленные Торстейном чиновники посодействовали бы в найме легкого когга, чтобы убраться восвояси.
В это же самое время биармы, вернувшиеся к своему обесчещенному храму, пытались разговорить оказавшихся в их руках пленников. Но ни один из викингов не поддался на уговоры заплечных дел мастеров, и ничего толкового не сказал. А потом начались странности: сначала у Корка глаза покрылись бельмами, а тело перестало истекать кровью, потом те же самые симптомы обнаружились и у других пленных. При этом они могли двигаться, даже разговаривать, но во всем этом осталось мало человеческого. От греха подальше сняли у них у всех с плеч головы, а тела сожгли. Биармы начали поговаривать о проклятии Золотой Бабы, благо почти все слышали зловещее слово.
А Гунштейн сотоварищи спешили по чужому лесу, нагруженные сверх меры, да, вдобавок, чувствуя погоню на своих плечах. Вождь викингов справедливо заключил, что преследующий их отряд немногочислен, но самим гоняться за преследующими биармами по чащобам было лишено всяческого смысла. Тогда он оставил трех человек в засаде, сам двинувшись дальше. Но далеко уйти не удалось.
Викинги, вдруг, один за другим начинали вести себя странно: они переставали реагировать на происходящее, отказывались от пищи, да и лицо свое человеческое как-то теряли — мертвели у них глаза, что ли. И, самое главное — они бросали свое золото, словно бы за полной ненадобностью. На увещеванья, угрозы и уговоры никак не реагировали. Количество "умертвий", как Гунштейну хотелось назвать былых своих товарищей, не уменьшалось с течением времени. К великому сожалению, их становилось больше.
Вождь понимал, что дело — не уха, надо что-то предпринимать. И он сделал то, что и должен был сделать любой живой человек: дать себе надежду. Во-первых, он приказал собрать все награбленное богатство, включая и свою ненаглядную Чашу Грааля. Потом утопил все это в укромном озере, отметив место выложенными в определенном порядке камнями. Во-вторых, объяснил всем своим товарищам, что нужно обязательно добраться до Кеми, где их непременно вылечат. Тогда они вернутся за своим кладом, чтоб остаток жизни провести в роскоши и изобилии.
А теперь — ходу!
Живых в Кемь не пришло никого, если, конечно, не считать таковыми "умертвия", кем они сделались по дороге, вероятно после "доброго словца" хоть и Золотой, но Бабы. Дальнейшая судьба экспедиции викингов известна.
Почти известна, потому что нынешний поход Илейки с товарищами невольно оказался связан с былыми событиями. Но они об этом если и догадывались, то очень смутно. Да и то не все, а только умудренный опытом Хийси.
— Так вы прикончили тех норманнов? — спросил Мишка, имея ввиду выставленную засаду.
— Из этой троицы нам удалось взять живыми двоих, да и то только, из-за того, что мы были вооружены луками, и стреляли вроде бы неплохо.
— Как я понимаю, никакого проку от этого не было? — поинтересовался Илейко.
— Да, — вздохнул Васильич. — Упертые они люди. Ничего не сказали, только смеялись над болью и потугами. Причем потуги были, вроде, как, наши, а боль, стало быть — их. Но продлилось это недолго. Один умер, потеряв много сил. Другой, наоборот, воспрянул, помертвел глазами, и кровотечение у него прекратилось.
— Ожил? — пошутил лив.
— Ага, — криво усмехнулся Пермя.
Они помолчали немного — это очень хорошо получается, когда поблизости пляшет на дровах живой огонь: ни неловкости, ни потребности нарушить тишину. Можно ненароком и заснуть.
— Выходит, всем стало плохо от этой кражи со взломом, — очень тихо произнес леший, вроде бы и для себя только, но товарищи его расслышали.
— Ну да, викингам не прибавилось, а нам убавилось, — также негромко сказал Пермя.
— Думаешь, Норны подскажут? — спросил Илейко.
— Ничего я не думаю, — недовольно возразил Васильич. — Деваться некуда, вот и подрядился попытать удачу.
Откуда-то издалека донесся тоскливый волчий вой, внезапно оборвавшийся. Илейко поглядел на Хийси: чего это волку весной орать? Но Мишка сохранял невозмутимость, будто бы ничего странного не произошло. Вообще-то теперь они были вооружены несколько основательней, нежели несколько дней назад. Трофейный тесак убитого "заклятого", да одинарный меч пермяка, да его же нож, да еще лук со стрелами — уже кое-что для встречи с каким-нибудь ополоумевшим волком. Молот Тора, как боевое оружие, в расчет не брался — ладонь с прошлого раза пока еще не зажила. А брошенные луки пресловутых "заклятых" никуда не годились, требовалось специально учиться, чтоб можно было с них стрелять на значительное расстояние. Этим делом заниматься не хотелось.
Итак, кое-какой арсенал на двоих имелся, стало быть, можно чувствовать себя спокойней. Леший, конечно, к оружию не прикоснется ни под каким предлогом, но за него опасаться не стоит — он себя в обиду не даст даже с голыми руками.
— Был бы здесь рыцарь Стефан! — вздохнул Илейко, когда довелось подумать об Торе. Дюк, как ему помнилось, совершал свою "одиссею", то есть, торил свой путь — болтался по свету.
— Это какой рыцарь? — оторвал взгляд от пламени Пермя. — Госпитальер?
