Питер Фехервари - Ксеноугроза: Омнибус
На миг я поверил, что Эзру Михалика наконец-то удалось загнать в угол, и мой пульс участился. Подбежав ближе, я понял, что ошибся. Это был просто другой офицер, одетый так же, как и только что разорванный мной, в такой же красной повязке и с тяжёлыми татуированными руками. В одной он сжимал сверкающий искрящийся меч, а в другой пистолет. Лицо — само воплощение вызова: прищуренные глаза, оскаленные зубы. Загнанный зверь. Вокруг кружили три последние гончие, рычали и щёлкали зубами, ища возможности наброситься. Я и не подумал прекратить эту жестокость. Круты наслаждались представлением, ну и славно. У меня своя добыча.
В стеклянном куполе не было движения. Из этого следовало, что единственным возможным местоположением Михалика остаётся здание с плоской крышей. Одинокая дверь не выглядела настолько крепкой, чтобы я не смог её выбить… но я уже учёный. В ней точно будет ловушка или внутри притаилось полдесятка хорошо вооружённых солдат. Я последовал примеру крутов и просто присел, а затем сильно оттолкнулся. Усиленные ноги костюма и вспомогательные рывковые двигатели подбросили меня вверх. Во время снижения я прижал к животу ноги и начал стрелять из импульсной пушки по кровле. Приземлившись, я вновь ударил ногами, пробил крышу и рухнул на корточки.
И открыл шквальный огонь. Импульсные разряды искрились и трещали, когда попадали в столы и кресла, разбивали компьютерные экраны, били стёкла и переворачивали деревянные ящики. Показания счётчика боезапаса на дисплее быстро уменьшались. Наконец, я остановился. Здесь никого не было. Меня окружало всевозможное разбитое электрическое научное оборудование, но быстрая сенсорная проверка показала, что внутри не было ничего живого. На миг я задумался, не было ли всё здание ловушкой, которая может взорваться и разнести споры по Киферии, а затем встроенные в доспех звукоуловители засекли что-то внизу. Я заметил в углу лестничную клетку, подошёл и осторожно взглянул через перила. Металлические ступени исчезали в подвале. Я усилил фоновый шум и разобрал отчётливый звук бегущих ног.
Ну конечно, — подумал я, спускаясь следом, — бей и беги. Вот что ты бы выбрал, Эзра. Не славный последний бой. Не почётное самоубийство. Просто сбежать и жить, чтобы сражаться потом. Не в этот раз.
У основания лестницы начинался длинный прорубленный в скале проход. Двери уводили вправо и влево. Я следовал за звуками, пробираясь через полные кроватей комнаты и большую столовую, где на тарелках стояла ещё горячая еда. В конце прохода была лишь одна дверь. Я шагнул внутрь и был встречен очередью лазерного огня. Специально установленные на боескафандр дополнительные пластины брони поглотили большую часть, но я ощутил в левом плече горячий укол боли, когда вломился в следующую комнату. На лицевой пластине вспыхнул сигнал тревоги, сообщая, что костюм пробит. Уже через секунду раздалось успокаивающее шипение, когда в кровь автоматически впрыснули болеутоляющие, и произошла местная обработка раны.
Я ворвался в зал генератора. Четыре огромных квадратных термоядерных реактора стали укрытием для небольшого отряда ветеранов-телохранителей Михалика. В противоположной стене была выглядевшая тяжёлой взрывостойкая дверь с панелью управления, у которой суетился Эзра. Я поднял импульсную пушку, но не успел выстрелить — на меня набросились его солдаты. Трое схватили меня за поясницу, пытаясь повалить. Я склонился вперёд и упёрся ногами в дверь. Четвёртый включил длинное оружие ближнего боя с зазубренными металлическими зубцами, которые закружились и взвыли. Он обрушил меч на шлем. Когда треснула лицевая пластина, моё лицо ужалили сотни порезов, но медицинские системы костюма сделали даже такую боль далёкой и незаметной.
Я отбил пиломеч в сторону импульсной пушкой, а затем изо всех сил ударил ка’ташунца в лицо. Хрустнули хрящи, из разбитого носа полетели брызги крови, и солдат отшатнулся. Затем я обрушил на его товарищей вихрь ударов локтями и пинков голенью по бёдрам, пока не смог их отбросить. Я застрелил ка’ташунцев прежде, чем те пришли в себя.
Михалик замер. В кобуре на его поясе лежал пистолет, а на одну руку была надета необычно большая механическая перчатка. Тяжёлая дверь открылась. За ней я мог разобрать вертикальный туннель и лестницу. Внутрь зала проник тёплый ветер.
Глаза Эзры сверкнули.
— Ну, — медленно сказал он. — Полагаю, ты не намерен дать мне сбежать. Значит ты здесь, чтобы уважительно потребовать мою капитуляцию?
Я наставил на него пушку.
— Ох, — гуэ’ла кивнул. — Ну ладно.
Михалик бросился вперёд со скоростью, которой я от него не ждал. Одну руку он прижимал к телу как щит, а другой, несущей механический кулак, замахнулся, чтобы нанести сокрушительный удар. Эзра мог бы и убить меня, не будь эта штука такой тяжёлой и громоздкой. Её неуклюжесть сработала на меня. Я схватил Эзру за майку и использовал его же движение, чтобы швырнуть ка’ташунца на пол. Михалик рухнул с грохотом и попытался ударить меня в бедро бронированным кулаком. Я прижал его ногой к полу и выстрелом импульсной пушки оторвал предплечье. Металлическая рука с грохотом покатилась прочь.
Из обрубка фонтаном забила кровь. Эзра уже начал задыхаться, но я на всякий случай двумя сильными пинками сломал ему обе ноги. Затем, продолжая держать за майку, поволок по коридору к лестнице.
— Что… что ты… что ты делаешь? — выдавил Михалик.
Я спокойно ответил, что пообещал себе скормить его зверям.
Снаружи всё ещё шёл дождь. Круты пожирали мёртвых гуэ’ла, отрывали куски и бросали свежее истекающее кровью мясо в клювы. Они поднялись, когда я вышел.
Я бросил Михалика в грязь. Подошёл Аул. Он прищёлкивал клювом — так другое существо бы облизывалось при виде особенно вкусной пищи. Вокруг начали собираться остальные круты. Глаза вожака мятежников расширились от понимания, что его ждёт.
— Шас’о Рра… — Эзра задыхался. — Похоже… зря… я тебя так звал.
— Нет. На самом деле ты не ошибся.
Я не отворачивался, когда круты его пожирали. Не пытался ментально блокировать полные боли крики. Просто стоял. Не чувствуя ни сожалений, ни отвращения, ни жалости. Даже не ощущая удовлетворения от возмездия. Не чувствуя вообще ничего. Внутри был абсолютный холод. Тогда я принял имя, которое мне дал гуэ’ла. Михалик назвал меня тенью командующего. Он хотел меня оскорбить, но теперь я отношусь к этому по-другому. Я стану Шас’о Ало’рра — командующим Холодная Тень — и буду всюду, где спрячутся враги тау… неуловимым… безжалостным.
Нужно было разделаться и с другими, меньшими группами ка’ташунцев. Поэтому я приказал оставшимся на орбите крутам высадиться на поверхность Киферии. Спустил их с цепи и направил в дикие земли устранить любое встреченное сопротивление. Какое-то время это прекрасно работало. Их дикость была более чем ровней гневу мятежников, а животы раздулись от плоти врага. В целом Киферию удалось усмирить. Однако недавно я начал получать тревожные доклады. Круты начали носить на головах красные банданы и всё чаще отказываются повиноваться приказам своих командиров-тау. Они говорят на языке гуэ’ла, когда думают, что их никто не слышит. Возможно самое неприятное открытие я сделал в недавних разговорах с формирователем Аулом. Он начал звать меня Шас’о Рра.
Брэнден Кэмпбелл
Аун'Ши
Его пробудил от медитативного транса не звук открывающейся двери, не приглушенные радостные крики со стадиона внизу, и не резкий цокот каблучков-шпилек Керраины. Его пробудил заурчавший желудок. Мысленно выругав себя, узник продолжил сидеть идеально прямо, с закрытыми глазами и руками на коленях, ладонями вверх. Женщина принесла с собой еду, он чувствовал это по запаху. Какая-то мясная похлебка, густое варево с мягкими овощами. Изысканные специи, незнакомые пленнику. Высшее Благо, как же ему хотелось есть!
— Сегодня я принесла тебе кое-что особенное. Не обычную бурду, — голос Керраины, даже проходя через устройство перевода, просто сочился дружелюбием.
Нет! Он не сдастся. Только не сейчас. Сохраняя полную неподвижность, узник сосредоточился на дыхании. Он знал, что с каждым выдохом спасение приближается ещё на секунду. Скоро кто-нибудь придет на помощь. Тогда можно будет поесть.
Прошло несколько секунд, и женщина начала постукивать туфелькой по полу.
— Тебе не кажется, что всё это немного затянулось? Я хочу сказать, морить себя голодом в знак протеста — это же нелепо, — она коротко усмехнулась.
Пленник не ответил и не шевельнулся. Видя, что он не реагирует на её слова, Керраина заговорила уже не так сердечно.
— И что это доказывает? Кому от этого лучше? Ты думаешь, что каким-то образом поразишь меня?
Узник внутренне улыбнулся раздражению женщины. Её истинная натура выступала наружу. Пассивное сопротивление наконец-то принесло плоды, и его надежда укрепилась.
